Джон Чивер - Еще одна житейская история

• Название: Еще одна житейская история
• Автор: Джон Чивер
• Жанр: Проза

---

Чивер Джон Еще одна житейская история

Джон Чивер

Еще одна житейская история

Обрисуйте мне стену в Вероне, затем - фреску над дверью. На переднем плане - цветущее поле, несколько желтых домиков или дворцов, а в отдалении - башни города. Справа по ступеням сбегает гонец в пурпурном плаще. В открытую дверь видна пожилая женщина, лежащая на кровати. Вокруг стоят придворные. А выше, на лестнице, дерутся два дуэлянта. Посреди поля принцесса венчает цветами то ли святого, то ли героя. На церемонию эту почтительно взирают, образуя круг, гончие псы и прочие животные, в том числе - лев. В дальнем левом углу - полоска зеленой воды, по которой плывет в гавань флотилия парусников. Высоко на фоне неба двое мужчин в придворном платье болтаются на виселице. У меня есть друг - он принц, и Верона его родина, однако жил он среди пригородных поездов, белых домиков с тисами в палисаднике, среди улиц и контор Нью-Йорка и носил зеленую фетровую шляпу и потертый плащ, туго перетянутый поясом и прожженный на рукаве.

Маркантонио Парлапьяно - или Буби, как его все звали, - был нищий принц. Он продавай швейные машины для одной миланской фирмы. Его батюшка лишился остатков своего достояния в венецианском казино, а достояние это было немалое. У Парлапьяно был замок под Вероной, но единственное, на что семья сохранила право, - это быть погребенными в фамильном склепе. Буби обожал отца, несмотря на эту бессмысленную растрату целого состояния. Однажды в Вероне он пригласил меня к старику на чай и держался при этом со старым игроком почтительно, без всяких выпадов. В роду у Буби одна из бабок была англичанка, и волосы были светлые, а глаза голубые. Он был высокий, худой, с огромным носом и манерами человека эпохи Возрождения. Перчатки он натягивал палец за пальцем, пояс плаща завязывал так туго, точно опасался, как бы не упала шпага, а фетровую шляпу надевал набекрень, словно это была широкополая шляпа с перьями. Когда мы познакомились, у него была любовница - поразительно красивая в умная француженка. Ему все время приходилось разъезжать по делам своей фирмы, и вот во время поездки в Рим он встретил Грейс Осборн, работавшую тогда в американском консульстве, и влюбился в нее. Она была прехорошенькая. По не обладала нужной гибкостью, что женщина более хитрая постаралась бы скрыть. Взгляды ее отличались реакционностью, и она была невероятная чистюля. Один ее враг, подвыпив, сказал как-то, что ради таких, как она, в мотелях и гостиницах заворачивают в целлофан стаканы и заклеивают санитарной лентой сиденье в туалете. Буби любил ее по многим причинам, но главным образом потому, что она была американкой. А он обожал Америку и был единственным из когда-либо встречавшихся мне итальянцев, который в Риме предпочитал ресторан отеля "Хилтон" всем остальным. Буби и Грейс обвенчались на Капитолийском холме и провели медовый месяц в "Хилтоне". Некоторое время спустя его перевели в Соединенные Штаты, и он написал мне с просьбой помочь ему подыскать жилье. Неподалеку от нас сдавали в аренду дом, и чета Парлапьяно приняла меры, чтобы снять его.

Я был в отъезде, когда Буби и Грейс прибыли из Италии. Встреча наша произошла на железнодорожной платформе Буллет-Парка однажды во вторник, в половине восьмого утра. Все было очень декоративно. Статисты - около сотни пригородных пассажиров, по преимуществу мужчины. И чего тут только не было - и железнодорожные пути, и стрелки, и пыхтенье локомотивов, и паровозные гудки, однако ощущение было такое, будто ты совершаешь некий ритуал, но не уезжаешь и не расстаешься. Утреннее освещение, казалось, определяло наши роли, и, поскольку всем нам предстояло вернуться засветло, ни у кого не возникало впечатления, будто отправляешься в путешествие. В этой атмосфере определенности, незыблемости Буби в своей зеленой фетровой шляпе и туго подпоясанном плаще выглядел как-то удивительно неуместно. Он громко выкрикнул мое имя, нагнулся и так обнял, что у меня кости затрещали, а потом смачно чмокнул в обе щеки. Я и представить себе не мог, как дико, нелепо и непристойно выглядело подобное приветствие на железнодорожной платформе в половине восьмого утра. Это было нечто из ряда вон выходящее. По-моему, никто не засмеялся. А несколько человек отвели взгляд. Один мой друг побелел как полотно. Не меньшую сенсацию произвело и то, что мы громко заговорили на языке, никак не похожем на английский. Это, видимо, показалось наигранным, бестактным и непатриотичным, но не мог же я сказать Буби, чтобы он заткнулся, или объяснить ему, что в Америке по утрам не беседуют - это нарушение некоего банального ритуала. В то время как мои друзья и соседи говорили о вращающихся косилках для лужаек и химических удобрениях, Буби восторгался красотами пейзажа, безупречностью американских женщин, прагматизмом американской политики и рассуждал о том, какой это ужас, если будет война с Китаем. Когда мы расставались на Мэдисон-авеню, он расцеловал меня. Надеюсь, что уж тут-то никто на нас не глазел.

Вскоре после этого мы пригласили чету Парлапьяно на ужин, чтобы познакомить с нашими друзьями. По-английски Буби говорил ужасно. "Могу я сесть на вас, чтобы побыть вместе?" - осведомлялся он у дамы, намереваясь всего лишь составить ей компанию. И тем не менее человек это был прелестный, и за живость и приятную внешность многое ему прощалось. Ни с одним итальянцем познакомить его мы не могли, поскольку ни одного не знали. В Буллет-Парке итальянцев живет немного, да и то в основном рабочие и домашняя прислуга. На самой верхней ступеньке находится семейство Де Карло - преуспевающие богатые подрядчики, по то ли в силу обстоятельств, то ли по воле случая они ни с кем не общались за пределами итальянской колонии. Словом, Буби оказался в несколько сложном положении.

Как-то в субботу утром он позвонил мне и попросил помочь ему сделать кое-какие покупки. Он решил купить джинсы. Он произнес "джиндзы", так что я не сразу понял, о чем речь. Через несколько минут он подъехал к моему дому и повез меня в местный магазин распродажи армейских и флотских товаров. Машина у него была с кондиционером, большая, сверкавшая хромом, и вел он ее, как истинный римлянин. Мы вошли в магазин, разговаривая по-итальянски. Услышав чужой язык, приказчик насупился, словно опасаясь, что магазин сейчас начнут грабить или ему подсунут фальшивый чек.

- Нам нужны джинсы, - сказал я.

- _Джиндзы_, - сказал Буби.

- Какой размер?

Мы с Буби принялись препираться, ибо ни он, ни я не знали его размера в дюймах. Приказчик вынул из ящика рулетку и вручил мне.

- Обмерьте его сами, - сказал он.

Я обмерил Буби и назвал приказчику размер. Приказчик швырнул на прилавок джинсы, но совсем не такие, какие имел в виду Буби. Отчаянно жестикулируя, он стал пространно объяснять, что ему хотелось бы джинсы помягче и посветлее. Тут из глубины лавки донесся голос хозяина - слова его гулко пролетели по каньону, образованному коробками с рабочими сапогами и клетчатыми рубашками:

- Скажи им, что ничего другого у нас нет. Там у них вообще в козьих шкурах ходят.

Буби все понял. Нос у него словно еще больше вытянулся - как всегда в минуты волнения. Он вздохнул. А мне прежде и в голову не приходило, что в Америке сиятельный вельможа мог пострадать за то, что он иностранец. В Италии мне доводилось сталкиваться с антиамериканскими настроениями, но они ни разу не проявлялись так грубо, к тому же я не принц. А в Америке на принца Парлапьяно смотрели всего лишь как на итальяшку.

- Большое спасибо, - сказал я и направился к двери.

- Откуда вы, мистер? - спросил меня приказчик.

- Я живу на Чилмарк-лейн, - сказал я.

- Я не про то, - сказал он. - Я интересуюсь, откуда вы из Италии.

Мы вышли из лавки и нашли джинсы, какие хотелось Буби, в другом месте, но я понял, что его как иностранца ждут в нашей стране всякие неожиданности. В отеле "Плаза" к нему могут отнестись как к принцу Парлапьяно, а в забегаловке "Чок Фулл О'Натс" никто даже не подойдет, чтобы помочь ему разобраться в меню.

Я не видел четы Парлапьяно около месяца; когда же мы снова встретились с Буби на железнодорожной станции, у меня создалось впечатление, что он за это время приобрел немало друзей, хотя говорил по-английски ничуть не лучше. Затем позвонила Грейс, сказала, что к ним приехали ее родители, и пригласила нас на коктейль. Было это в субботу днем, и, добравшись до их дома, мы обнаружили там человек двенадцать соседей - всем им было явно не по себе. Дело в том, что Буби назначил коктейль на непривычный для американцев час. Да и подавал он теплое кампари с леденцами. Я спросил у него по-английски, нельзя ли чего покрепче, а он в ответ спросил, устроит ли меня виски и какое. Я сказал - любое.

- Отлична - воскликнул он. - В таком случае я дает вам хлебное. Ведь хлебное виски - самое лучшее, да?

Я упомянул об этом лишь затем, чтобы показать, что и язык наш, и обычаи он знал весьма слабо.