Артем Абрамов - Место покоя Моего

• Название: Место покоя Моего
• Автор: Артем Абрамов
• Издательство: АСТ Изд-во
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2000
• ISBN: 978-5-17-003151-1

К читателям

Перед вами всего лишь - фантастический роман. Не очередная сумасшедшая версия исторических событий, не наглое посягательство на христианские каноны и уж тем более не учебник истории религии.

Поэтому настоятельно просим вас отнестись к нему только как к фантастическому роману. И не более того!

Заранее благодарны за понимание.

АВТОРЫ

---

Она засмеялась. Смех у нее - звонкий, холодноватый, будто льдинки рассыпались... Некорректное сравнение, подумал Петр; откуда здесь льдинки? И сам же себя поправил: вот они. Омут в глазах Иродиады словно бы загустел, потемнел, стал черно-зеленым и отчетливо холодным. Уж на что Петр - волчара опытный, а и ему стало зябко. Неужто вспомнила? Нет, быть того не может! Просто глаза, как писали древние салонные романисты, - зеркало души. Или кто-то другой писал, Петр не помнил. И в зеркале Иродиады никакой души не наблюдалось, ничего не отражало зеркало, пусто в нем было. Зато Петр отчетливо слышал ее: она уже о нем и думать забыла.

– Муж мой, - обратилась она к Антипе, - я хочу сделать тебе подарок. Моя дочь Саломия приготовила для тебя новый танец. Он тебе понравится.

– Прекрасно! - возбудился Антипа. - Всем расступиться!

Он трижды хлопнул в ладоши, и толпа растеклась по стенам, освободив пространство в середине и перед креслом хозяина. Петр остался рядом, а Иродиада скрылась и через минуту вывела в зал совсем юную девушку, почти девочку, лет тринадцати, хотя по еврейским законам она уже могла называться невестой. Саломия, дочь Иродиады от брака с Иродом Филиппом первым, сводным братом Антипы, все-таки выглядела, по мнению Петра, еще ребенком: едва оформившаяся грудь под тонкой белой туникой, короткой, открывающей почти до колен стройные и на удивление сильные ноги. Балетные ноги, сказали бы специалисты из времени Петра. Худые, непропорционально длинные руки, детское, вообще не накрашенное лицо, длинные, как у матери, черные, только прямые волосы. И никаких украшений - кроме множества тонких золотых браслетов на запястьях и лодыжках.

Мамина дочка. Тоже, в сущности, "арт-нуво", ничего на земле нет нового, все уже когда-то было. И не раз, не раз...

Мать отошла, девочка осталась одна.

Она стоял посреди зала под десятками острых глаз, как брошенный птенец, чуть ссутулившись, бессильно вытянув руки вдоль тела, опустив голову. Одна-одинешенька.

Петру бы пожалеть ребенка, посочувствовать, а он, холодный профессионал, всего лишь машинально отметил: пока - никаких отклонений от канона.

Откуда-то сверху зазвучала музыка, оркестр у Антипы был знатный. Петр слышал кинноры или небелы, а может, и то и другое, слышал жесткие и длинные, резонирующие струнные звуки, а что точно за инструменты - узнать не мог. И гортанные трубные голоса вмешались в струнную идиллию: герены и шофары, духовые инструменты, сделанные из рогов животных. А вот их перекрыла серебряная хазозра, означила свой призывный, приказной металлический голос и вдруг притихла, уступив дорогу тонким детским голосам тростниковых дудочек, халилов...

И девочка в центре зала вдруг словно очнулась. Словно именно простого звука деревенской дудочки не хватало ей, чтобы ожить, поднять голову, открыть глаза и посмотреть по сторонам. И увидеть людей. И испугаться. И рефлекторно съежиться, чуть присев, и закрыть лицо ладонями, слегка раздвинув пальцы и выпустив из-под них любопытный взгляд.

И тут жутко бабахнул тоф и нагло вмазали медные кимвалы, мецилтаим.

И это был знак.

Потому что девочка мгновенно выпрямилась, выгнулась, взметнула вверх длинные легкие руки, понеслась по кругу, не касаясь - так показалось Петру! босыми ступнями мраморного пола, и туника надулась парусом, и исчезли стены, и лето вломилось в пространство танца, и ветер споро понес по небу белые облака, и большие птицы, может быть даже гостящие здесь журавли, долгим клином пропороли глубокую голубизну, и терпко запахло морем, и водорослями, и мокрым песком, что, ясное дело, было вообще бредом, потому что никакого моря в Иершалаиме никогда не наличествовало... Как можно описать танец?

Специалисты-балетоманы, вероятно, вывалили бы целый набор всяких умных терминов, и им самим стало бы понятно все - от первого до последнего па. Но никому больше. Потому что танец неописываем или, точнее, неописуем, особенно если танцует некто, рожденный Богом специально для танца. И ни для чего больше. Эта девочка была рождена для танца, о котором бессмысленно говорить словами, поскольку не придумал никто таких слов! И исчез куда-то угловатый и длиннорукий, худой подросток, журавленок, не ведавший неба. В низком дворцовом небе летела красавица, в сравнении с которой ее великая мама вспоминалась смутно и неопределенно: так, что-то...

И вдруг музыка выдохлась, смолкла. И опять из ниоткуда возник нескладный журавлик, сложивший крылья-руки на узкой груди, робко склонивший лицо, укрытое черным покрывалом волос. Всякое чудо имеет свой финал. К сожалению. А публика вела себя ничуть не слабее, чем где-нибудь в Ла-Скала, Гранд-опера или Большом. Бесконечный длиннющий вопль, а внутри него - отдельные, но многочисленные выкрики, то и дело свист, топот ног, какие-то женщины, видел Петр, плакали, не стесняясь слез. И похоже, танец Саломии был откровением не только для Петра, но и для всех приглашенных, даже для самого Анти-пы. Неужели Иродиада-Мирьям так тщательно - почему? какой смысл? - скрывала и от мужа, и ото всех безудержный дар дочери? Петр с удовольствием послушал бы сейчас Иродиаду, но она стояла далеко, ее фон перекрывался сумасшедшим по накалу фоном десятков зрителей. А девочка неторопливо пошла к маме, словно весь этот орущий восторг не имел к ней никакого отношения. Подошла, ткнулась лицом в шею Иродиады: рост у них одинаковый. Мать что-то шептала дочери.

И еще чудо: Антипа встал со своего кресла. Стоял, опершись рукой о спинку, - огромный, тяжелый, неуловимо похожий на памятник древнему правителю Великобритании Уинстону Черчиллю, до сих пор стоящий в Лондоне.

– Саломия! - крикнул он, перекрывая шум зала. - Девочка моя! Ты - великая танцовщица. Я сделаю для тебя все, что ты хочешь. Проси. Я прошу: проси!..

Петр внутренне принял положение низкого старта. Что дальше?..

Саломия подняла глаза на мать. Та смотрела поверх, не встретившись с глазами дочери. Специально? Все уже сказано?..

Саломия оторвалась от матери, снова пошла к центру зала, по-прежнему свободному от гостей, словно те еще ожидали продолжения танца, остановилась, нескольких шагов не сделав до Антипы смотрела в пол. Так - в пол - и произнесла глухо:

– Прикажи убить твоего пленника.

Зал почти притих, многие не услышали просьбы, зашептались, переспрашивая.

Антипа совершенно искренне изумился:

– И все?

– Все, - все еще уставившись в пол, подтвердила девочка. Петр взглянул на Иродиаду. Та стояла отрешенно, будто просьба дочери вовсе ее не касалась. Каприз взрослого ребенка. Или юной женщины, как хотите.

– Зачем тебе это? - продолжал недоумевать Антипа. Что ж, его можно понять. Он готов был услышать любой каприз. Алмаз в пятьдесят каратов. Дворец в Иерихоне. Ну, наконец, - это уж современные Петру аналогии - отправить девушку в Рим, танцевать перед Цезарем...

– Я хочу, чтобы ты убил пленника.

– Предтечу?

– Мне все равно, как его называет чернь.

Антипа тяжело вздохнул. Петр услышал: не от жалости к Иоанну, он, Антипа, никого никогда не жалел, а об Иоанне, похоже, услыхал только, когда кто-то Иродиада, наверное, - потребовал его ареста. Антипа недоумевал. Просьба была вне его разумения. Слишком сложно для уставшего от обжорства и пьянства мозга.

– Да пожалуйста, - сказал он, - хоть сейчас... Но все-таки: может, еще что-то, посерьезнее?

– Ничего, - тихо ответила Саломия. - И именно сейчас.

– Стража! - крикнул Антипа. И тут Петр шагнул вперед:

– Подожди, господин мой.

– В чем дело? - недовольно спросил тетрарх.

А сквозь толпу лихо продирались стражники.

– Я много путешествовал и многое повидал, - начал Петр, глядя не на Антипу, а на Саломию, которая соизволила малость удивиться и тоже взглянуть на римлянина. - Я знаю искусство танца Айгиптоса-Мицраима и Эллады. Я видел, как поют и танцуют северные варвары. Я наблюдал танцы лучших ритуальных танцовщиц далекой и таинственной Ходду. Я уже немолод, я думал, что давно научился изумляться. Но танец Саломии снова сделал меня молодым и восторженным... Ты выполняешь ее странную просьбу - быть этому. Но дай и мне возможность хоть в малой степени отблагодарить Саломию...

Люди приумолкли. Люди здесь вообще становились не очень-то говорливыми, когда речь держал римлянин. Мало ли что он подумает...

Вот и Антипа спросил осторожно:

– Что ты задумал, Вителлий?

– Позволь мне убить твоего пленника.

В зале опять зашумели: просьба девочки плюс просьба гостя - не чересчур ли?

И тогда вновь заговорила Саломия.

– Как я могу верить тебе, римлянин? - спросила она. - Как я узнаю, что ты не обманул?

Петр ухватил край большого золотого блюда, рванул - посыпались на пол финики, сливы, яблоки.

– Я принесу его голову на этом блюде и положу к твоим ногам, Саломия... Не дожидаясь ответа, выхватил из рук стражника короткий меч, который, кстати, тот не имел права носить. Только римляне могли носить холодное оружие. Но Петр не стал мелочиться. - Пусть стража проводит меня.