Георгий Фёдоров - Брусчатка

• Название: Брусчатка
• Автор: Георгий Фёдоров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Всю жизнь я пишу одну книгу вне зависимости от жанра, того или иного отрывка этой книги: научная статья или монография, рецензия, очерк, повесть, рассказ, роман и т. д.

Я прекрасно понимаю, что не смогу эту книгу закончить. Вот писать ее я перестану только тогда, когда завершится моя жизнь.

О чем эта книга? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

Во всяком случае, это попытка следовать призывам двух великих писателей: английского — Джорджа Оруэлла, восставшего против двоемыслия, и русского — Александра Солженицына, своим творчеством и жизнью показывающим пример жизни не по лжи.

В предлагаемой читателю книге я собрал несколько повестей и рассказов, некоторые из которых были опубликованы в России, Латвии, Франции и Израиле, а большинство написаны за последние годы в Англии и еще нигде не печатались.

Г.Б.Фёдоров.

Содержание:

Предисловие (Владимир Шахиджанян)

Дорогой наш ГэБэ (Юлий Ким)

Свеча не погаснет (Марк Харитонов)

От автора.

Дезертир.

Татьяна Пасек.

«За Непрядвой лебеди кричали…».

Обречённая.

Басманная больница.

Брусчатка.

Аллея под клёнами.

Послесловие (Марианна Рошаль-Строева)

---

Подобная же эрзац-культура, но только с более лицемерным наименованием ("национальная по форме, социалистическая по содержанию") существовала и в Советском Союзе.

Именно выхолащивая во всех национальных анклавах само содержание культуры — личностное, национальное — заполняя вакуум бездарными славословиями коммунистических заправил, пробуждая в людях самые низменные чувства — национальное и социальное чванство и нетерпимость, тщеславие, корыстолюбие (семена межнациональной розни), социалистические режимы вырастили и в России и в Германии миллионы людей, совершенно лишенных веры и культуры, беспредельно жестоких и подлых. Совершенно неправильно было бы думать, что социалистический массовый террор в Германии и в Советском Союзе осуществлялся кучкой заговорщиков или лишь партийно-государственной номенклатурой. Нет, в этот террор, как во время «мира», так и в военное время, в своих странах и за их пределами были вовлечены миллионы людей, соответствующим образом воспитанных, развращенных, потерявших человеческое лицо.

Поэтому воспитание в вере и ее непременной эманации — культуре — важнейшее условие гуманного развития человечества и в конечном итоге существования и цивилизации, и самой жизни на земле.

Обреченная

Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как ты ее любишь, красоту нельзя удержать, и в этом — единственная печаль мира. Но какая печаль!

В.Набоков

Весной 1896 года подоспел черед короноваться Николаю II — Императору и Самодержцу Всероссийскому, Великой, Малой и Белой Руси, Московскому, Киевскому, Владимирскому, Нижегородскому, Царю Астраханскому, Казанскому, Польскому, Сибирскому, Херсонеса Таврического, Грузинскому, Государю Псковскому, Великому князю Финляндскому, Литовскому, Туркестанскому, Армянской области, Государю и обладателю Черкасских и Горских князей, величавшемуся герцогом и на иных территориях, даже расположенных вне его правления, к примеру Шлезвиг-Гольштейна и Ольденбурга, Наследнику Норвежскому и прочая, и прочая, и прочая. По традиции, еще с 1547 года, со времен Ивана Грозного, венчание на царство Русских государей, происходило в Москве, в кремлевском Успенском соборе, и отмечалось пышными празднествами. Древняя столица, и без того прославленная лепотой, сверкавшая куполами всех своих сорока сороков, к этим дням стала "зело украсно украшенной".

На коронацию из многих стран мира прибыли монархи, главы государств и выдающиеся сановники. Даже среди них выделялся чрезвычайный посол китайского императора, знаменитый Ли Хун-Чанг. Посланец богдыхана привлек всеобщее внимание не только и даже не столько пышностью и великолепием облачений как его самого, так и свиты, а также пышностью придворных церемоний (китайских), сколько своей славой великою реформатора, который очень энергично, — но, увы, как оказалось позже, не слишком успешно — пытался поднять экономическую и военную мощь Срединной и Поднебесной империи до уровня наиболее развитых и могучих государств мира.

Восточные реформаторы обычно кончают плохо. Судьба Ли Хун-Чанга не была исключением. Чего только не поставили ему в вину перед казнью! Даже эту поездку в Россию, во время которой якобы он при тайных переговорах, за большую взятку от российских властей, предал интересы Китая. Но тогда, в мае 1896 года, до этого было еще не так близко. В Москве Ли Хун-Чанга на всех уровнях принимали восторженно, и он отвечал москвичам и вообще россиянам соответственно.

Это не прошло незамеченным. Не успел еще чрезвычайный посол вступить на родную землю, как в России сложили нехитрую песенку, распевавшуюся на улицах и в домах обеих столиц, песенку, начинавшуюся куплетом:

"Лу Хун-Чанг вернулся из поездки в край родной,
Восхищенный чудною, прекрасною страной."

…Да, читатель, — такой она была, наша Россия…

Счастлива та страна, в которой преобладает средний класс — и чем более он преобладает, тем более она счастлива. После великих реформ Александра II, а затем реформ С.Витте и П.Столыпина, Россия быстро развивалась именно в этом направлении, да тут вышла незадача…

В мае же 1896 года вообще безмерно гостеприимная, хлебосольная Москва не знала, как лучше потрафить приглянувшемуся ей высокому китайскому гостю. Естественно, не желало ударить в грязь лицом и купечество. Так, например, один из самых богатых людей в России — чаеторговец Высоцкий (где еще в мире, даже в самом Китае, пили столько чая, как в России?), наняв отменных мастеров, лучший из своих московских магазинов, находившийся на Мясницкой улице, наискосок от Главного почтамта, отделал в китайском стиле и по архитектуре и по внутреннему убранству, поместив там, например, такие прекрасные старинные китайские вазы, которые могли бы быть украшением дворца богдыхана. Ли Хун-Чанг в магазине побывал, чайку отведал и, "быв им вельми утешен", возгласил о сем принародно, к восторгу не только чаеторговца, но и иных москвичей… Но это все так — для затравки, для выдумки, что ли. Правда, о строительстве, которым занимался Высоцкий, речь еще впереди.

Но прежде напомним об одном фольклорном чудище времен сразу послереволюционных: "Чай — Высоцкого, сахар — Бродского (известный торговец, промышлявший сим деликатным продуктом), Россия — Троцкого". И первый и второй были разгромлены пришедшими к власти большевиками. Третий в 1940 году убит ледорубом по приказу Сталина. Непотребным было это фольклорное чудище хотя бы потому, что, находясь в самой верхушке большевистских узурпаторов власти, Троцкий в отношении своих классовых врагов — Высоцкого и Бродского, имел лишь ограниченный ассортимент приказов-синонимов: поставить К стенке, пустить в расход или на распыл, шлепнуть, ликвидировать, обезвредить, или "выражаясь поэтически", "отправить в штаб к Духонину" (после захвата Власти коммунистами тогдашний главнокомандующий русской армией генерал Духонин был в своей ставке растерзан пьяными солдатами).

Так что троицу эту объединяло только одно — все трое были евреями. А посему сие произведение фольклора свидетельствует лишь о его сочинителях и особенностях их представления об истории России.

И остался от Высоцкого только изрядно обветшалый магазин конца прошлого века на Мясницкой, очаровавший высокого китайского сановника. А уж чем в нем торговали — так лучше было туда вовсе и не заглядывать…

Ровно через шестьдесят лет после упомянутых коронационных торжеств — в мае 1956 года — произошло куда более скромное событие. Я собирался вылететь из Москвы в Кишинев для руководства новым сезоном полевых работ созданной мною в Молдавии археологической экспедиции. Состояние здоровья у меня было не из лучших — незадолго до того перенес я тяжелую полостную операцию, за три недели до вылета довольно сильно обжег грудь и лицо при взрыве газовой колонки в ванной, да и всякого другого хватало. Однако я нимало не колебался, резонно рассчитывая, что сам воздух экспедиции — азарт поисков и открытий, ученики и сотрудники, прекрасная природа Молдавии — могут только благотворно сказаться на моем здоровье. Жена с дочкой и двухмесячным сыном, а также моя мама находились на даче, а я оттуда уехал в Москву, чтобы успеть до вылета сделать в течение нескольких дней неотложные дела.

Утром, за день до вылета, находясь дома, я неожиданно почувствовал страшную слабость и нараставшую непонятную тревогу. Мое поколение (первое послереволюционное, выпуска 1917 года — то самое, которому Хрущев обещал, что оно будет жить при коммунизме) с детства приучено было к разного рода тревогам и страхам. Однако же они всегда имели вполне определенный источник, паче всего боязнь ареста агентами ВЧК-НКВД-ОГПУ-КГБ (за что — это уже другой вопрос, да и, право же, второстепенный, если не сказать праздный). А тут тревога, к тому же все возраставшая, была непонятна и тем еще больше подогревала сама себя. С трудом добравшись до телефона, я вызвал врача из нашей поликлиники Академии наук. Вскоре приехал спокойный и милый пожилой армянин, который внимательно выслушал меня, сказал: "У вас нелады с сердцем. Вызываю кардиографа".

После того, как девушка лаборантка сняла кардиограмму и уехала, он, подняв указательный палец, распорядился: "Снимок кардиограммы будет готов завтра утром (так тогда у нас делали кардиограммы) — а Вы пока что лежите в постели, вставать нельзя даже в уборную. Все Вам нужное я приготовлю. Завтра ждите моего звонка. Телефон ставлю на столик возле Вашей кровати. Туда же кладу лекарства и записку, как и когда их принимать. Не хочу Вас пугать, но отнеситесь ко всему этому серьезно".

Странно, но после его визита я сразу почувствовал себя гораздо лучше. А главное, прошла проклятая, непонятная тревога, хотя слабость еще осталась.