Нелида Пиньон - Сладкая песнь Каэтаны

• Название: Сладкая песнь Каэтаны
• Автор: Нелида Пиньон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-05-004142-2

Каэтана, актриса бродячего цирка, проезжавшего через захолустный бразильский городок, навсегда поразила воображение одного из влиятельнейших и богатейших людей города. И хотя Каэтана давно, двадцать лет назад, покинула эти места, вспыхнувшее в нем чувство не угасает и в разлуке: годы оказываются бессильны перед такой любовью. Неожиданное известие о возвращении актрисы вызывает в городе настоящий переполох, но встреча возлюбленных после разлуки оборачивается неожиданностью...

Писательница, творчество которой признано далеко за пределами Бразилии, умело сочетает в этом романе элементы пародии, мягкого юмора с романтической приподнятостью.

---

Полидоро не спеша потягивал чай, подозревая, что хозяин подсунул ему этот невозможный напиток в отместку за то, что он говорит по-португальски свободно, как и положено бразильцу. Но протестовать не стал. Хуже, если бы Вениерис пригласил его к обеду. Полидоро терпеть не мог виноградный лист, который Вениерис выписывал из Рио-де-Жанейро, с начинкой из баранины, типичное греческое блюдо.

– Я не понимаю по-гречески, но чувствую звучание языков: немного слушал оперы с пластинок и стал кое-что понимать по-итальянски.

Полидоро отошел к кассовому ящику. Он был наполовину выдвинут, но вид денег не пробудил у Полидоро алчности. Рядом с кассой сушилась прислоненная к прилавку картина – натюрморт работы Вениериса. Лицо Полидоро омрачилось. Чтобы спугнуть воспоминания, он отошел в другой конец прилавка и, причмокивая, допил чай из мяты.

– Если вы будете выбирать греческие слова покрасивее, у меня они могут даже вызвать улыбку, – сказал Полидоро, выступая на бой с тоской грека. – Разве это не музыкальный и не воинственный язык, который много веков сопротивлялся туркам, и тем не удалось заглушить его криками, рожденными в пустыне? Разве турки не те же бедуины, живущие на горбах своих верблюдов?

В беседе с Вениерисом Полидоро не боялся показать себя невежественным. Грек был неграмотен и бразильскую действительность усваивал отрывочно, хотя сошел с парохода в Рио-де-Жанейро в сороковые годы.

– Если не со мной, то с кем же еще вы поговорите по-гречески? А так не пройдет и года, как вы забудете свой язык. Вы подумали, что это значит – носить в себе труп родного языка? Таскать его непогребенные останки?

Доводы Полидоро как будто преодолевали сопротивление Вениериса. Он налил гостю еще чашечку чаю, который в чайнике сохранился горячим.

Полидоро, увлеченный собственными доводами, принял чай. Ему хотелось, чтобы все в Триндаде, в том числе и Додо, узнали о человеколюбии, привлекшем его в лавчонку Вениериса, затиснутую между булочной и большим магазином на площади, только ради того, чтобы послушать, как грек что-то бормочет на языке, на котором здесь никто не говорит. И все для того, чтобы не рассеялись грустные иллюзии торговца.

– Как же вы сможете жить в Триндаде, если не будете ни с кем делиться своими чувствами и тайнами хотя бы раз в неделю? Со мной-то вы можете говорить все, что хотите, без всякого риска. Я не предатель и не болтун.

А кроме того, как я могу выдать кому-нибудь ваши тайны, если ни слова не понимаю по-гречески?

Вениерис согласился. Полидоро будет нем, как гробница, куда можно складывать цветы, печаль, крушения и надежды, и с каждой неделей они будут накапливаться.

Грек так увлекся еженедельными сеансами, на которых он оттачивал свой греческий – да и Полидоро в это время предавался воспоминаниям, изгоняемым Додо во время завтрака, – что предложил фазендейро встречаться два раза в неделю. Один раз они говорили бы о Триндаде и Бразилии, чтобы Вениерис лучше познакомился с ними, а во второй раз – о чувствах, об этих искорках, которым стоит попасть в сенной сарай – и огонь пожирает все строение, выставляя напоказ, без всяких тайн, спекшуюся землю.

– Вы думаете, мне время девать некуда? – сурово спросил Полидоро.

Вениерис подарил ему еще одну свою картину: фарфоровую вазу с алыми гвоздиками.

– Может, потом вы сможете приходить два раза в неделю? Мне торопиться некуда, я – грек, значит, стоик.

В эту субботу Вениерис опускал дверь, не обращая внимания на скрежет ржавых петель. Он уже приготовился к долгому воскресному одиночеству, которое наваливалось на него, как только уходил последний субботний покупатель. Гостей он не ждал. Тем более такого гостя, как Полидоро, который ввалился в лавку без стука.

– Оттого что вы столько возитесь с ножницами, забываете смазать эти чертовы петли, а ваша дверь стонет, как шлюха в постели, когда изображает наслаждение, – сказал Полидоро, усаживаясь у прилавка.

Вениерис был удивлен появлением Полидоро в час, когда уже темнело, и приветствовал его по-гречески.

Полидоро нетерпеливым жестом прервал взволнованную речь хозяина; вид у него был озабоченный.

– Сегодня я пришел по другому делу. Не надо говорить по-гречески.

Полидоро пришел в лавку прямо из гостиницы «Палас» – больше не к кому было обратиться. Каэтана изложила ему только часть своего плана: времени было в обрез, остальное она расскажет потом.

Вениерис был рад гостю и собрался пойти во внутреннюю часть дома, чтобы приготовить еженедельный чай.

Полидоро приоделся понарядней, как на праздник. На лице его появился нервный тик. Он без конца поглядывал на часы.

– Кого вы дожидаетесь? Виржилио или Эрнесто? – догадался Вениерис.

Когда Полидоро приходил вместе с Виржилио, он начинал говорить намеками, так что иногда было трудно его понять. Если же приходил один, то выражался просто и точно.

Не успел Вениерис задать свой вопрос, как на пороге появился Виржилио собственной персоной. Он нагнулся, чтобы пройти под дверью, и от усилия его улыбка получилась натянутой.

Вениерис догадался о важности встречи этих двух людей: у них была какая-то общая тайна.

– Я к вашим услугам, – тотчас заявил он, выражая благодарность за отданное ему предпочтение. Одновременно он хотел отплатить Полидоро доверием за доверие.

– Прекрасно, спасибо, – заторопился Полидоро, опасаясь, как бы Вениерис не передумал.

Грек трижды ударил себя в грудь кулаком в знак того, что выполнит поручение, каким бы оно ни оказалось. Пожалел, что возможности его ограничены ножницами, красками и кистями – не ахти что, но он никогда не стал бы наемным убийцей или коварным придворным, вливающим в вино яд из перстня.

– Какую картину вы написали в последний раз? Вениерис и Виржилио оторопели. Оба приготовились выслушать жизненно важную тайну.

– Последнее полотно? – Грек помолчал: боялся совершить неосторожность и накликать на себя беду. – То, что я подарил доне Марикиньяс, которая овдовела на прошлой неделе. Я вручил ей мой натюрморт после заупокойной мессы на седьмой день после смерти ее мужа. Она настояла на том, чтобы я остался поужинать. Я должен был попробовать поросенка с гарниром из молодого кокоса, это блюдо особенно ей удается. И поросенок был что надо. Мы шумели за столом без всякого стеснения, хотя никто ни разу не упомянул имя покойного, казалось, Педро с нами и одобряет такие поминки.

– Значит, натюрморт, – прервал его Полидоро. Нетерпеливого фазендейро раздражало обилие подробностей: еще, чего доброго, Вениерис намекнет, что после поросенка с кокосовым гарниром он вместо аперитива попробовал деликатные части тела доны Марикиньяс. При всем интересе к женщинам даже Полидоро не подумал бы с вожделением о такой почтенной матроне. Хотя, может, и стоило бы подумать. Несмотря на печальное событие и траур, она – лакомый кусочек вроде воскресного пирога. И Полидоро представил себе, как дона Марикиньяс лежит в небрежной позе на сотканном ее собственными трудолюбивыми руками покрывале.

Затем Полидоро осмотрел годами не ремонтированное помещение лавки, глянул на лицо Вениериса. Кто его знает, может быть, описанием пиршества грек хотел высказать по-португальски мысль о том, что он не суется в порядочные дома, к уважаемым женщинам вроде доны Марикиньяс только потому, что редко бывает в доме Джоконды. Представив себе робкого грека в минуту экстаза, Полидоро почувствовал непонятную тоску.

– Я сложил кисти в ящик. Снова возьмусь за них, только когда придет вдохновение. – И Вениерис стал делать в воздухе движения рукой, будто рисовал что-то на воображаемой стене перед собой.

Полидоро прогнал смущавшие его образы и зашел внутрь дома – словно деспот вторгся в скромное жилище грека. В гостиной узнал мебель в стиле «чиппендейл», с которой Додо не знала что делать и потому подарила ее Вениерису в знак расположения, не посоветовавшись с мужем.

– Значит, здесь вы и рисуете?

В углу гостиной стоял пустой мольберт, что подтверждало слова художника о перерыве в занятиях живописью.

– Как-нибудь снова соберусь с духом. Я раб вдохновения, без него рука не поднимается даже смешивать краски.

Вениерис особенно напирал на свою склонность к живописи, ибо считал ее чисто греческой чертой, хотя он и оставил родину, где с юных лет не знал свободы. Интуиция подсказывала ему, что турки захватили их землю, не проявив великодушия победителей, благодаря которому могли бы стать в большей мере греками, чем древние эллины. И они были бы не первым подобным примером в истории: ведь известно, что некоторые завоеватели, оценив по достоинству добродетели порабощенного народа, разумно впитывали в себя его более высокую культуру.

– Оставим все это на потом, – прервал художника Полидоро, взял натянутый на рамку чистый холст, прислоненный к комоду, и быстро установил его на мольберте.