Элен Кашнер - Томас Рифмач

• Название: Томас Рифмач
• Автор: Элен Кашнер
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1994

«Глянул я окрест и душа моя уязвлена стала. Любимая фантастика утопает в крови, некое несуществующее Добро с невероятной жестокостью мочит столь же небывалое Зло… И за этими разборками авторы напрочь забывают о существовании обычной доброты», — говорил Святослав Логинов на седьмом «Росконе». В этой книге кровь тоже льется — несколько капель, чтобы напоить неприкаянную душу в Эльфийской стране. Герои книги не носят мечей, они просто живут настоящей жизнью в своем XII веке по соседству с Дивным народом. Здесь все настоящее: грязь по весне на холмах, в которой тонут овцы, любовь и верность, страсть и страдание. Даже Королева Эльфийской страны — и та настоящая. Кашнер удалось невозможное — рассказать древнюю легенду о Томасе Лермонте так, что дух захватывает от красоты и правдивости повествования.

---

Королева не смотрела на меня. Что ж, ее право. На публике она может вести себя как ей угодно.

Я устал стоять. Мысль о том, сколько смертного времени утекло за то время, что они ели, вызывала ненависть. Но хороший менестрель умеет выбирать нужный момент.

С первой переменой было покончено, со столов унесли грязную посуду, и эльфы уселись поудобнее, готовые внимать. Я взял табурет, уперся в него, чтобы поудобнее пристроить арфу, и начал.

С первой же ноты в зале воцарилась тишина; на этот раз мне не требовалось завоевывать внимание публики. Я запел в полный голос, и первые же слова песни ясно и насыщенно зазвучали в самых отдаленных уголках зала.

Любовь подарила мне радостный дом,
Вьюнок и ромашки цвели под окном.
Прекрасней, чем в очарованном сне,
Был дом, что любовь подарила мне.

Я весь ушел в песню и только старался не глядеть на Охотника. Я рассказывал эльфийскому двору историю Элеанор. Обычно я волнуюсь, когда пою новую песню, но на сей раз в этом не было нужды. Цель моей песни была повыше, чем желание развлечь или вызвать восхищение, и я не боялся неудачи.

Король не поверил своим ушам:
«О белый голубь, поведай же нам,
Почему слезинки текут рекой,
Почему безутешен дворецкий мой?»
Мать ревновала ее без границ,
В недобрый час подослала убийц,
Погиб ее сын и разрушен дом,
И суженый спит беспробудным сном.

Голубь снова пересказывал королю всю историю Элеанор, до самого конца:

Обрезала косы, сменила имя,
Элеанор превратилась в Виллима,
И дивный цветок украшает с тех пор
Твой королевский двор.

Песня замыкалась в кольцо, заканчиваясь тем же, с чего началась. Насколько я понимаю. Дивный Народ предпочитает именно такое построение стиха. Здесь я остановился; я рассказал историю Элеанор, а конец ее будет зависеть от того, что произойдет теперь.

Я почувствовал, как отпускает давившая меня до сей поры тяжесть.

Эльфы молча выслушали меня и так же молча теперь пили тот самый запретный напиток.

Первым заговорил Охотник. В мою честь он поднял золотой кубок:

— Хорошо отгадано, Томас.

С этими словами он перевернул кубок. Красная жидкость полилась на пол, под помост.

Тут поднялась Королева Эльфов, и надо сказать, это была разгневанная королева.

— Брат мой, — сказала она, — этого делать не подобало.

Охотник поглядел на нее, скривив в усмешке угол красных губ.

— Тем не менее, сестра моя, это сделано. — Он обернулся ко мне:

— Томас, ты отгадал и можешь требовать награды. Но я смотрел только на королеву, на мою госпожу. Красота ее была холодной и чистой, как мрамор. В первый раз позволил я своему голосу прозвучать в этом зале.

— Госпожа, — произнес я. Я обращался только к ней: на мне было заклятье, и я не мог его нарушить.

— Я не приму ничего от владыки серебряных стрел. Но ради моей службы тебе, позволь мне одну просьбу.

— Смертный, — величаво проговорила она, — не проси об этом.

— Пожалуйста, — обратился я к своей возлюбленной, — позволь мне взять кувшин, что держишь ты в правой руке. Мне нужен напиток из этого кувшина.

Королева улыбнулась, словно сама весна посмотрела на меня ее глазами.

— Изволь, — и она подняла золотой сосуд. Но Охотник перехватил кувшин.

— Рифмач, — сказал он, — ты плохо выбрал. Не этот ответ тебе нужен.

И он перевернул кувшин, и снова по полу полилась красная жидкость. Эльфы вокруг затаили дыхание. Красная струйка приближалась к моим ногам. Королева не шелохнулась; на белом лице темнели глубокие глаза.

— Брат, — сказала она снова, — и этого не подобало делать.

— Тем не менее, — опять ответил он, — это сделано. Кубок — за обещание, которое ты дала мне в лесах, что я могу убить белого голубя, если он не справится со своей задачей, а кувшин — за арфу, которую ты взяла у меня и изменила, прежде чем отдать Рифмачу.

— Томас, — королева подалась вперед, не сводя с меня глаз. Ей нравилось звать меня по имени, но никогда раньше она не называла меня так при всех.

— Томас, ты уже получил от меня награду. Тебе пора уходить.

— Госпожа, — сказал я, — это время еще не пришло.

— Томас, — сказала она, — ради моей любви, поворачивайся и уходи.

— Госпожа моя, — сказал я, — ради моей любви к тебе, я не могу уйти.

Она медленно выпрямилась и величаво повернулась, потом подняла свой кубок.

— Твой вызов принят, брат, — сказала она, — игроки определены. Начинай. Но знай, если проиграешь — гнев мой будет ужасен.

— Значит, я уже выиграл, — улыбнулся Охотник, и вместо него вспыхнул язык пламени, который заговорил голосом Охотника: — Ты сама выбрала игроков, сестра, и собственными словами определила их участь. Последние годы твоего правления были отмечены несколько неестественным интересом к смертным. Они не умеют играть по нашим правилам; они даже не понимают, что идет игра. У них есть свои правила! Я осмелился бросить тебе вызов лишь затем, чтобы показать: в конце концов смертные предадут тебя.

Я ошеломленно смотрел на пламя размером с человека, горевшее в воздухе, сверкавшее синим, оранжевым, красным, когда Охотник начинал говорить.

— Мы не дети, чтобы учить нас, — сказала королева. Золотые волосы рассыпались вокруг ее головы драгоценным венцом, их развевал какой-то нездешний ветер. — Говори.

— Что ж, тогда спорим, что ты не выполнишь настоящее желание Томаса.

— Томас, — на этот раз совершенно спокойно сказала мне королева. Так порой ведут себя люди перед лицом крайней опасности или за шахматной игрой. — Томас, назови мне свое истинное желание.

Вопрос застал меня врасплох. Мое истинное желание… Любовь, любовь к ней, конечно же, а еще музыка, какой никто никогда не сочинял, а еще — вернуться домой и снова стать настоящим человеком, и сколько еще всего! Стать самым великим, богатым, нужным… И всегда быть самым великим из менестрелей, и чтобы мое имя стало легендой, а мои песни пели и помнили. Голос обещал все: недаром я стоял пред Королевой Эльфов, и она обещала выполнить любое мое желание.

Ну и дурнем оказался бы я, если бы стал просить обо всем этом! Я был здесь ради убитого рыцаря. Всего остального я сумею добиться и сам — или не сумею вообще ничего.

— Я хочу, — сказал я, — дать голос белому голубю.

— Почему же тогда ты не попросил меня об этом сразу, а просил о кувшине?

— Я боялся отказа, — сказал я. — Попросить кувшин казалось мне легче. Вообще-то я наполовину солгал. Я подумал: а вдруг она не сможет вернуть голубю голос из-за какого-нибудь другого заклятья. Не знаю, как принято у эльфов, но для земного короля пообещать награду и не дать ее, даже по не зависящим от него причинам, серьезное поражение. Я надеялся избежать именно того, к чему так упорно подталкивал меня Охотник.

— Призрак может заговорить только после великой жертвы кого-нибудь из смертного рода, — сказала королева. — Ты знаешь, что для этого нужна кровь, и ее нужно много больше, чем один человек может отдать и остаться в живых. Только тогда сможет он рассказать то, что ты сочинил, спеть твою песню.

Я сглотнул. Пальцы, вцепившиеся в арфу, стали ледяными. Умереть за рыцаря, за его даму и за свою песню я был не готов. Но я сам навлек на себя свою судьбу, трижды не вняв ее предостережениям. И все же я не верил, что умру; не так должна была закончиться эта история. Час еще не пробил.

Я закрыл глаза и стал думать, забыв о дворце, золоте, пламени, красоте и уродстве, мрачных огнях.

Меня выбрали игроком. Охотник — за мою слабость, королева — за силу. Я не должен проиграть; а моя смерть — ее проигрыш. Она не должна потерять голубя.

— Сестра, — заговорило пламя, — твой певец молчит.

— Он просто помнит запрет и цену его молчания в этой стране. Он всего лишь осторожен, — сказала моя королева.

Воспоминания обрушились на меня, как удар. Перед закрытыми глазами развернулась сцена в лесу, и мне захотелось, чтобы я тоже смог пролить чашу в счет второго обещания королевы.

Она только что подсказала мне, как быть, но говорить предстояло мне. Я должен был сказать это, постаравшись не проиграть ни очка. Ради своей чести и чести королевы; потому что судьба, глупость и Охотник загнали нас сюда, а подвести королеву я не согласился бы ни за что на свете. Я чувствовал слабость, потому что едва избежал смерти, и противный холодок, потому что уже понял, чем придется за это поплатиться. Но если уж это — последний подвиг в моем менестрельстве, то пусть он будет великим…

— Госпожа, — начал я высоким стилем, принятым у меня на родине. В пышных одеждах стоял я перед блестящим эльфийским двором и впервые чувствовал себя настоящим принцем, посланником Земли, а не слугой. — Давайте изберем такой путь, при котором голубь сумел бы заговорить и исполнить свое предназначение, а ваш покорный слуга сохранить свою жизнь. Не выскажете ли вы свое высочайшее соизволение напомнить ваши собственные слова, произнесенные в том самом лесу, где господин Огонь затеял это дело?