Борис Четвериков - Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

• Название: Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)
• Автор: Борис Четвериков
• Жанр: История

---

Кирпичев замолчал. Видимо, он и по сей день остро переживал эти давние события.

- Ну вот и все, что я имел вам доложить, - прибавил он устало. - Это все факты, милостивый государь, тут ничего не выдумано.

- Забил насмерть девушку?

- А как же? Сам стал на себя не похож. Лицо перекосилось, хрипит... Офицеры заметили, что с ним неладно, еле оторвали, увели, в постель уложили. Ну ничего, постепенно князь отошел. Даже шутить изволил. А на другой день побрился, подушился и отбыл в Петербург. Там на торжественном обеде господин фон Плеве передал ему от царя орден и поцелуй, так что труды его не пропали даром. Что касается мужиков, то у них остались, так сказать, хорошие воспоминания... Среди сородичей Сашко, свояков, братенников, вряд ли кто испытывал после всего этого нежные чувства к царю-батюшке и шутнику-князю. Не эти ли сородичи в семнадцатом повернули штыки против? Не они ли в восемнадцатом партизанили в тылах Деникина?

- Да-а, - подхватил Фрунзе, - пришли коммунисты и помогли петрам и гаврилам разобраться, где враг, где друг. Взяли тогда петры да гаврилы винтовки и стали гнать взашей оболенских и компанию. Командование фронтом поручено было Александру Ильичу Егорову. Он прежде всего направил рейд конницы в тылы противника. Ну, они там дали жару! Примаков со своей бригадой червонного казачества ударил по корниловской и дроздовской дивизиям, Буденный уничтожил отборные кавалерийские корпуса Мамонтова и Шкуро... Вот какие дела тут происходили. Славные дела! Так что господа оболенские только где-нибудь в Париже опомнились.

Фрунзе смотрел, посмеиваясь, на профессора. Кирпичев нахохлился. Он, по-видимому, вдумывался, соразмерял.

- Я штатский человек, Михаил Васильевич, - произнес он наконец, - но усваиваю все вами сказанное. Раньше я не очень-то разбирался. Вы знаете, когда получаешь более чем скромный паек, с большим трудом добываешь сырые дрова, испытываешь все неудобства, если можно так выразиться, исторически сложившегося переходного периода, то не сразу охватишь умом, что к чему и чем кончится. А сейчас немножко кумекаю. Тут и вы помогли... Но ведь я не рассказал вам конца моей истории.

- О князе Оболенском?

- Да-да. Сделаю необходимое пояснение. Мы с семьей предпочитали летний отдых проводить не на курорте, а в деревне.

- Вы об этом упоминали.

- Разве? И рассказал, что у матери этой самой несчастной Маруси мы покупали кур, сметану, брали молоко?

- Ну и что же об Оболенском?

- Повторяю, я штатский человек. Но как не быть в курсе событий, если назавтра может начаться сражение на той самой улице, где вы живете? Врангель. Это имя вам кое-что говорит. Врангель двигался на Харьков. В вагоне на станции Харьков находился, как изволите помнить, штаб Южной армии - вот еще когда надо было познакомиться с вами!.. Однако у вас на лице нетерпение. Надоел? Но без этого экскурса в прошлое непонятен мой рассказ. Буду краток. Казачьим войскам делает смотр сам барон Врангель. Его свита проезжает вдоль выстроенных казачьих полков. Все торжественно. А среди казаков тот самый хлопец, что пожалел когда-то Марусю и только делал вид, что ее бьет. И видит этот казак и глазам своим не верит: во врангелевской свите скачет на коне его сиятельство князь Оболенский! Я не писатель и не в силах изобразить душевного потрясения этого человека. В общем, он вскинул карабин, выстрелил, и мертвый князь Оболенский повис одной ногой в стремени, тем самым оборвав генеалогическое древо княжеского рода, ведущего исчисление от князей черниговских.

- Это любопытно, - согласился Фрунзе, - не знаю только, насколько правдоподобно.

- Видите ли... - замялся профессор. - При всей этой драматической сцене присутствовал мой сын, тоже в числе врангелевской свиты.

- А-а! - только и мог произнести Фрунзе, никак не ожидая такого признания.

- Но если сын за отца не ответчик, - поспешил добавить Кирпичев, - то и отец за сына - тоже?

- Так он вам и рассказал о конце Оболенского?

- Так точно! - почему-то по-военному ответил Кирпичев.

- Да-а, - в раздумье произнес Фрунзе, - смятенное время! Всякое бывает!

И не стал расспрашивать, каким образом сын профессора очутился у Врангеля и какова его дальнейшая судьба.

Кирпичев стал часто бывать у Фрунзе, и вскоре все уже знали и то, что Зиновий Лукьянович любит крепкий чай, и то, что Зиновий Лукьянович тридцать лет безвыездно живет в Харькове, и даже то, что вот уже давно пишет он труд "Харьковский университет, его настоящее и прошлое". Впрочем, в этом труде, как можно было догадаться, содержались не только подробнейшие и прескучные сведения о бюджете университета, о том, в какие годы кто читал там лекции, о том, что Харьковский университет основан в таком-то году, что из стен alma mater вышли филолог Потебня и историк Костомаров, но и о городе Харькове вообще, о его прошлом, настоящем и множество сведений, совсем не относящихся к университету и даже к Харькову.

Узнав, что бывающий у Михаила Васильевича страшно худой и необычайно подвижный Фурманов - писатель, Зиновий Лукьянович проникся к нему особенным уважением, даже показывал ему главы своего сочинения и советовался, куда предложить свой труд для опубликования.

- Дмитрий Андреевич, - доверительно говорил он, отводя Фурманова в сторонку, - уж кто-кто, а мы-то с вами понимаем, что по нынешним временам напечататься - не легче, чем слетать на луну. Сейчас в моде, говорят, устные выступления в кафе, даже есть название: кофейный период литературы.

Фурманов уверял его, что количество выпускаемых книг возрастает и каждая полезная книга найдет своего, издателя.

- Вам легче, - вздыхал Кирпичев, - у вас в "Чапаеве" какие-нибудь триста страниц, а в моей монографии уже сейчас наберется за тысячу...

В общем, Кирпичев не мешал своим присутствием, но и не привлекал внимания. Рассуждения его были старомодны, слог выспрен и витиеват, но, когда он начинал рассказывать про старину, слушали с интересом. Он помнил все названия, все имена, даже кто был игуменом в старинном Покровском монастыре на высоком берегу реки Лопани, даже сколько сажен высоты колокольня Успенского кафедрального собора, даже что харьковский пассаж завещан городу неким Пащенко-Тряпкиным.

3

Котовский и на этот раз, как всегда, ехал к Фрунзе с целым рядом дел и нуждавшихся в согласовании вопросов. Поезд приближался к Харькову. Котовский подошел к окну и смотрел на мелькающие мимо белые хаты, стада гусей, курчавые перелески.

Обычно он в дороге старался все продумать и подготовить для доклада Михаилу Васильевичу. Из вагона он вышел сосредоточенный, все еще соображая, не забыл ли чего.

- Григорий Иванович!

Оглянулся и увидел знакомую фигуру Сиротинского, всегда подтянутого, бодрого и всегда в отличном расположении духа.

- Сергей Аркадьевич! Вот встреча! К нему?

- Ясное дело. Вы тоже?

- Разумеется.

- Какой же план действий составим?

- Сначала в гостиницу, потом в парикмахерскую и затем прямиком туда.

- Прекрасно разработанная экспозиция! Вперед!

Котовский глянул вокруг. Привычная, давно знакомая картина: рельсы, рельсы, бесчисленное количество железнодорожных путей, там и здесь помигивают зелеными огоньками светофоры, где-то с характерным треском переводятся стрелки, маневровые паровозы гукают, шипят, переговариваются на своем железнодорожном языке со сцепщиками вагонов и медленно волокут куда-то далеко-далеко нескончаемые вереницы цистерн, ледников, платформ, груженных сеном, углем, какими-то чугунными колесами, пиленым лесом и кругляком...

- Хорошо! - широким жестом охватил все это Котовский. - Куда лучше, чем были бы они нагружены походными кухнями и всяким военным скарбом!

- Да, неплохо, - согласился Сиротинский, кидая рассеянный взгляд на промасленное, прокопченное, исполосованное рельсовыми путями пространство узловой станции. - Только надолго ли такая перемена?

И обоим вспомнились фронты, воинские эшелоны, горячие схватки за овладение каждым перелеском, каждой водокачкой, каждым селом. Сиротинский, так же как и Котовский, провел все эти годы на войне, работая с Фрунзе. Только последнее время служил в Москве, в Народном Комиссариате по Военным и Морским делам. Жил довольно оседло и тихо, но по-прежнему сохранял с Михаилом Васильевичем самые близкие отношения. В доме Фрунзе его любили и иначе не называли как "Сережа", "наш Сереженька" или "Сереженька Аркадьевич".

Побритые, свежие, благоухающие одеколоном, оба появились у Фрунзе и были встречены дружными приветствиями. С некоторыми из гостей они встречались впервые, но большей частью это были старые знакомые, в основном военные. А вот и редкий гость - брат Михаила Васильевича Константин Васильевич, доктор по профессии и страстный шахматист. Завидев Сергея Аркадьевича, он радостно закивал, тотчас же перешепнулся с ним, и они уютно уселись в уголочке за маленьким круглым столиком перед шахматной доской.