Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ

• Название: ЦУНАМИ
• Автор: Анатолий КУРЧАТКИН
• Жанр: Современная проза

---

— Здесь, — коротко ответил Рад.

— Так вроде тут кто-то другой хозяин.

— А живу я, — сказал Рад.

— А, ну понятно. — В голосе лесника прозвучало облегчение, словно он разрешил для себя давно мучавшую его задачу. — Снимаешь, что ли?

— Живу, — еще с большей короткостью ответил Рад.

Он отомкнул калитку, они вошли во двор, Рад оставил лесника на крыльце и, взяв деньги, вышел обратно на улицу. С пятьюстами рублями одной купюрой.

— Это что такое? — проговорил лесник, взяв отливающую фиолетовым купюру с памятником Петру Первому в Архангельске и держа ее двумя пальцами, будто дохлую мышь за хвост. — Семьсот пятьдесят, я сказал!

— С мэра, — сказал Рад. — Остальное с мэра.

На мордастом лице лесника проиграли желваки. Оказывается, его намерение содрать с Рада отступного за обе елки было вполне серьезным.

— Сучара! — вырвалось из лесника сдавленным криком. — Настроили тут домов! Пускают всяких!.. Моя б воля… запер вас всех в Москве и поджег, как французов в двенадцатом году! На сто километров вас к нашему лесу не подпускал!

— А с кого бы бабки за елки драл? — усмехаясь, спросил Рад.

— Ты мне поухмыляйся, поухмыляйся! — Лесник, как там, в лесу, схватился за ствол и дернул его вперед. — Я тебя, сучара… я в тебя заряд… ох, придет время — почикаем вас, как сусликов! Устроили нам жизнь, мешала вам советская власть!

— Неуж при советской власти за елку больше давали? — снова спросил Рад. Хотел сдержаться, не отвечать леснику больше, и не сдержался. Ружье лесника после тех восьми часов, что провел под дулами «калашниковых», было ему — как детская пукалка.

— Да при советской власти!.. Ты б у меня при советской власти!.. — И без того красное от мороза, лицо у лесника сделалось, как перезрелый помидор. Казалось, еще немного, и этот помидор так и брызнет из всех пор распирающим его соком.

— Не выдумывай, ничего бы ты мне при советской власти, — сказал Рад. — Это ты детям про советскую власть сказки рассказывай. И ружьем хватит пугать. А то я твое ружье…

Он ступил к леснику, изобразив движение, будто собирается снять у того ружье с плеча, и лесник, прогрохотав ботинками, мигом скатился с крыльца.

— Почикаем, вот подожди — почикаем! — пообещал он снизу, всунувшись ботинками в крепленья на лыжах и прощелкав замками. Открыв калитку, перед тем, как выехать наружу, лесник повернулся к Раду и жирно, смачно схаркнул в его сторону. — Как французов в двенадцатом! — донеслось оттуда до Рада.

* * *

Неприятное послевкусие от разговора с лесником саднило в Раде еще и два дня спустя — когда наступил Новый год.

Он встретил Новый год в одиночестве перед телевизором и пустой, не украшенной ни единой игрушкой елкой. Бывший сокурсник, хозяин дома, пообещав приехать тридцать первого с игрушками и электрическими гирляндами, не приехал, и Рад только раскидал по мохнатым зеленым лапам куски ваты — чтобы елка не стояла совсем уж диким лесным деревом.

Он сидел в кресле, забросив ноги на журнальный стол, пил мартини из хозяйских запасов и закусывал его «Бородинским» хлебом, поджаренным в тостере и намазанным маслом. Такое у него было новогоднее угощение. Что шло по телевизору, он не видел, не слышал. Переходил, не выпуская пульта из рук, с канала на канал — казалось, оставаясь все на одном и том же, — и тянул из рюмки. Тянул и заедал приготовленным заранее поджаренным «Бородинским». Выпив бутылку мартини, он поднялся, сходил к бару, взял вторую и, уговорив ее, отправился спать.

Бывший сокурсник, хозяин дома, появился только первого числа, и далеко за полдень, когда хмурый короткий день готовился уступить место сумеркам. Он прикатил на своем зеркальном громоздком БМВ, напоминавшем поставленного на колеса гиппопотама, в компании таких же зеркальных туш шестисотого «мерседеса» и трехсотой «ауди». Оказалось, двое его сослуживцев с женами, и разговор за столом только и шел о трансферах, маркетинге, счетах, откатах, бюджете, назывались какие-то компании, какие-то имена — все не знакомые Раду и не интересные ему. Женщины, правда, заливисто смеясь, поправляя быстрыми движениями рук прически и подкрашивая губы перед распахнутыми пудреницами, щебетали о нарядах, ценах в бутиках, отдыхе за границей, кто где был, чем занимались, какие покупки сделали, — но уж это было Раду совсем поперек горла. Поначалу он еще поучаствовал и в мужском, и женском разговорах, в женском так даже весьма удачно, сострив пару раз и к месту, и по делу, по поводу чего Пол-Полина влепила ему как бывшему сокурснику мужа и другу семьи одобрительный поцелуй: «Радчик! Ты прелесть!» — но спустя недолгое время Рад завял. Он был лишний здесь, его инородность вылезала из каждой фразы, сказанной им, из каждого слова, обращенного к нему, подобно тому шилу, которое не утаишь ни в каком мешке. Из чего этот мешок ни сшей.

На столе, извлеченная из роскошной глянцево-цветной коробки, обвязанной красной витой лентой, которая была еще и проштемпелевана коричневыми бляшками сургуча, красовалась тяжелая бутылка «Камю», и Рад решил, что лучшая компания для него в этой компании — однофамилец знаменитого французского писателя и философа, как нынче ночью лучшей компанией был мартини. Он пододвинул коньяк знаменитого имени поближе к себе и пустился в разговор с ним. Хотя, конечно, он был не слишком содержательный собеседник. Он, собственно, молчал, а писатель и философ глоток за глотком вливал и вливал в него свою выдержанную сорокаградусную мудрость.

Наконец Рад почувствовал, что нагрузился экзистенциальной мудростью по ватерлинию.

— Господа! — громко произнес он, обрушивая разговор, что шел за столом. — Все, что вы говорите, — чихня. На сто процентов! — Хотя на самом деле он не имел понятия, о чем сейчас говорят за столом. Он был нагружен по ватерлинию, ему было слишком много этого груза, и требовалось поделиться им с другими. — Трансферы, маркетинг, счета, откаты, бюджеты… что это все стоит, господа?! Вы знаете, как к вам относятся? Вот перед Новым годом мне один из народа это без эвфемизмов, прямым текстом… к вам относятся как к французам, господа! Французам восемьсот двенадцатого года! Вас мечтают запереть в Москве, подпереть колом и пустить красного петуха. Сжечь живьем, с детьми-тетьми, а кто вырвался — за руки за ноги, и обратно! Вас ненавидят, господа! Вас так ненавидят, а вы, как тетерева: трансферы, счета, кредитные карты, Женевское озеро… Очухайтесь, на кону ваши головы!

— Почему «вы»? Почему «вас»? — спросил сослуживец его бывшего сокурсника, сидевший напротив Рада. У него были сонные, с поволокой, но такие хитрые глаза, что, глядя на него, невольно хотелось проверить карманы: на месте ли бумажник. Говоря, он вытягивал губы вперед, складывая их трубочкой, будто собирался поцеловать того, к кому обращался. — Себя вы к этим французам что, не причисляете?

Вопрос был в точку. Рад кивнул:

— Причисляю. Они разбираться не будут.

— Ну так! — пожал плечами хитроглазый. — Обращайте ваши инвективы к себе.

— К себе! — Рад взмахнул рукой. Ему сейчас так и хотелось жестикулировать. — Все к кому-нибудь другому, только не ко мне, да? Я ни при чем, я хороший, я пушистый, я белый! Вот потащат тебя пушистого пух с тебя ощипывать, узнаешь, какой ты хороший.

— Это когда мы на брудершафт пили? — Глаза у хитроглазого сощурились и стали еще хитрее — так прямо и полыхнули лукавством. Казалось, он, не скрываясь, откровенно запустил тебе руку в карман.

— Послушайте, Рад, что я вам хочу сказать. — Это был другой сослуживец бывшего сокурсника, самый старший за столом, может быть, даже ему уже было крепко за сорок, с рыхлым чувственным лицом, спрятанным в модную щетинистую бороду. К нему бывший сокурсник Рада относился с выраженным почтением и выказывал всяческие знаки внимания. — Не надо общаться с дном! Дно есть дно, что вам за дело до него? У них своя жизнь, у нас своя. Плоскости, которые не пересекаются. Вы же с Сергеем, — связал он Рада движением руки с его бывшим сокурсником, — математики, знаете же. Они к нам как к французам, и мы к ним так же. Только, пожалуй, не как к французам. — Произнеся эти слова, он оживился и быстро обвел застолье этим своим оживившимся взглядом. — Да? — проговорил он со смаком, как бы прося всех вокруг присоединиться к его словам. — Не как к французам.

— Они быдло, — радостно откликаясь на его слова и вытягивая к щетинобородому трубочкой губы, сказал хитроглазый. — Скажем прямо. Без уверток. Что у нас может быть общего с быдлом? В русском народе всегда была зависть к тем, кто вверху. Была и будет. Что же ее бояться. Бунт устроят? Бессмысленный и беспощадный? Потом сами и будут на колах сидеть. Еще раз в России никто не позволит переворачивание пласта устроить. Хватит, напереворачивались. Элита должна быть элитой. Из поколения в поколение, от отца к сыну, от сына к внуку. Элиту нужно беречь. Холить ее. А без элиты — труба стране.