Борис Штерн - Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I

• Название: Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I
• Автор: Борис Штерн
• Жанр: Юмористическая проза

Знаменитый киевский писатель Борис Штерн впервые за всю свою тридцатилетнюю литературную карьеру написал роман. Уже одно это должно привлечь к «Эфиопу» внимание публики. А внимание это, единожды привлеченное, роман более не отпустит. «Эфиоп» — это яркий, сочный, раскованный гротеск. Этот роман безудержно весел. Этот роман едок и саркастичен. Этот роман… В общем, это Борис Штерн, открывший новую — эпическую — грань своего литературного таланта.

Короче. Во время спешного отъезда остатков армии Врангеля из Крыма шкипер-эфиоп вывозит в страну Офир украинского хлопчика Сашко, планируя повторить успешный опыт царя Петра по смешению эфиопской и славянской крови. Усилия Петра, как известно, увенчались рождением Александра Сергеевича Пушкина. Результаты же повторного эксперимента превзошли все ожидания…

---

Вскоре на палубе появилась раскрасневшаяся графиня. Она хотела проветриться и отдышаться после доброй шкиперской палки. Черчилль слетел с трубы, облетел графиню, обнюхал и сел ей прямо па голову, вцепившись в волосы. Это было верхом признания со стороны старого купидона.

— Хороший, хороший, — сказала графиня, осторожно поправляя прическу.

— Tiтонько, вiзьмiть мене в Ефiопiю! — опять крикнул Сашко.

— Ты еще здесь? Какая-такая Эфиопия? Мы завтра уплываем во Францию.

— То вiзмiть мене у Францiю!

— Плачет? — спросил Гамилькар из каюты.

— Нет, — ответила графиня.

— Пусть заплачет, — потребовал шкипер.

— Он не заплачет, — сказала графиня. — Он уходит.

— Молодец! — восхитился шкипер. — Верните его.

— Эй! — закричала графиня. — Дуй до горы! Но только быстро, чтоб он не передумал!

Графиня с купидоном па голове ушла в каюту, а хлопчик рванул вверх по трапу.

Утреннюю погрузку тылов Добровольческой армии на корабли Тройственного союза Гамилькар с графиней Кустодиевой не хотели смотреть. Они зевали и валялись на шкиперской койке. Им не хотелось смотреть на этот несчастливый исход, смотреть было не на что. Но Сашко сидел на палубе, тихонько подбирал на аккордеоне музычку к где-то услышанному стишку:

Ах, тише, тише, ради Бога!
Свалиться можно под откос.
Здесь неисправная дорога,
Костей своих не соберешь.

Он смотрел, как белое войско бесстройно и равнодушно поднималось на корабли. Женщин в морду никто не бил, как о том впоследствии вспоминали советские мемуаристы, хотя беженцы, конечно, напирали, но их вежливо отсылали в сторону. Кто-то из штатских тихо плакал, кто-то молча застрелился, — всё бывает, но все было относительно тихо, спокойно, благопристойно; кому посчастливилось удрать день, два, месяц назад, того здесь уже не было. Настоящая паника началась только к вечеру, когда у причалов еще оставались случайные корабли, а у остающихся людей уже не осталось никаких надежд; но этого Сашко уже не видел.

В небе над Севастополем, с недоумением разглядывая эту человеческую миграцию, делала прощальные круги перед перелетом в зимнюю Африку последняя запоздавшая пара то ли офирских, то ли украинских аистов. Они плохо подготовились к перелету и были похожи на тощих одичавших ангелов.

«Интересно, где их родина — в Африке или здесь?» — задумался хлопчик, совсем как Гамилькар когда-то.

«Где выводят птенцов, там и родина», — правильно решил Сашко.

ГЛАВА 19. Граффити на стене белого дома (в Москве)

ГЛАВА 19. Граффити на стене белого дома (в Москве)

Хотел бы я знать, кто и сколько заплатил этому, из Назарета.

Каиафа

Сашко Гайдамака УТРЕННЕЕ ВАУЧЕРНОЕ

Я согласился на раздел страны,
продался я за ваучер бумажный —
и вот латаю старые штаны,
а кто— то строит дом пятиэтажный.
Зачем на танки с камушком в руках
поперся я, поверя в жизнь иную!
Был в дураках — остался в дураках.
Не привыкать. Стерплю. Перезимую.
Но что мне делать в случае таком,
когда в окрестной рощице зеленой
березка— полоняночка тайком
кивнет приватизированной кроной?
Я перед ней, дыханье затая,
стою как пень и м-медленно въезжаю:
была ничья и, стало быть, моя;
теперь — его и, стало быть, чужая.
А он возводит львиное крыльцо,
он голубые зафугачил ели.
И уж не бросишь ваучер в лицо —
грешно сказать, не пропили — проели.
Продам пальто (еще не холода),
В конце концов, не все ему смеяться!
Ох, посмотрю я на него, когда
наступит год 2017![36]

ГЛАВА 20

И тут я только понял,

Что мой товарищ помер.

Ага.

Окопная песенка

НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ О МЫКОЛЕ БАНДУРЕНКО И СЕМЭНЕ ШАФАРЕВИЧЕ

Н. С. Шкфорцонф посвятил Семэну и Мыколе несколько строк в своей монографии:

«Из всех людей, вовлеченных в процесс репликации пространства — времени после 2 июля 1904 года, Мыкола Бандуренко и Семэн Шафаревич были самыми невинными и несчастными созданиями — их швыряло из одной реальности в другую, пятую, двадцать пятую — но всегда почему-то вместе. Я встречал их карабинерами в Италии, филерами в Севастополе, алкоголиками в Гуляй-Граде, музыкальными фабрикантами в Южно-Российске, стражниками в Офире. Это были самые безобидные зверьки па свете — поверьте уж старому зоологу».

В годы военного коммунизма чекист Деревяга, заклопотаный бесконечными обысками, арестами и расстрелами (а тут еще это «Дело»!), вызвал под конвоем неразлучных, по пришибленных и постаревших Семэна з Мыколой и пытался выяснить:

1. Правда ли, что за два месяца до первой русской революции царская полиция провела лесоповальный обыск на южно-российской фабрике музыкальных инструментов — то есть, в прямом смысле валила складированный рояльный лес, безуспешно разыскивая какую-то подпольную типографию с листовками неприличного содержания?

2. Правда ли, что ознакомившись с ордером на обыск, музыкальные фабриканты бросили в лицо сатрапам: Бандуренко — «Гэть!», а Шафаревич — «Кыш!»; и за это были опечатаны, обанкрочены и пущены с молотка?

3 Правда ли, что 2 июля 1904 года музыкальные фабриканты заказали в Палермо механический рояль с революционным репертуаром («Марсельеза», «Интернационал», «Вихри враждебные») с целью наладить подпольное производство подобных роялей в России?

4. Правда ли, что борец Сашко Гайдамака механические внутренности рояля пропил, а Бандуренку с Шафаревичем, потребовавших возмещения убытков, вместе с пустым роялем выбросил па улицу?

5. Отвечать, вашу мать! (Кулаком по столу.) Где сейчас находятся Гайдамака, рояль и подпольная типография?

Протокол этого допроса имеется в «Деле». Об ответах перепуганных насмерть Семэна з Мыколою можно догадаться: ну? а? га? шо? о! во! не, ага и т. и. Под конец допроса, смекнув, что их, как пострадавших от царских сатрапов, пока не собираются отправлять в штаб Духонина, музыкальные фабриканты предложили губчека свои услуги: пусть ЧК выдаст им золотые рубли и отправит их в Палермо в служебную загранкомандировку для приобретения показательного механического революционного рояля, а уж его производство они наладят в Южно-Российске в плановом количестве. Из этой попытки невезучих Бандуренки и Шафаревича прихватить золотой запас, удрать в Италию и запросить там политического убежища ничего не вышло — чекист Деревяга страшно закричал:

— Гэть! Кыш!

И компаньоны удрали, как зайцы.

Арестованы они были только в начале индустриализации следователем Гробштейпом (или Гробшильдом — в «Деле» неразборчиво). Бандуренку он посадил за участие в украинско-сионистском музыкальном заговоре, а Шафаревича — наоборот, в сионистско-украинском. Приплел им и Бронштейна, и Троцкого, и всякую чепуху, — такие уж были нравы в той реальности, время было такое. Посадил их Гробшильд-Гробштейн в разные камеры, по они начали перестукиваться. Тогда он рассадил их в разные концы коридора, чтоб друг без друга жить не смогли. Так все и вышло, по Гробшильду. А чекист Деревяга в их смерти не виноват, он и сам пострадал по тому же «Делу» — как, впрочем, и следователь Гробштейн и многие-многие другие с неразборчивыми фамилиями и почерками.

КОНЕЦ 3-Й ЧАСТИ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БАНЗАЙ!

Мои собственные ощущения читателя говорят мне, что самое обременительное и тяжкое в книге — это общая идея. Ее нужно всячески вытравлять, если только не хочешь стать ее бессловесным рабом.

Л. Шестов. «Апофеоз беспочвенности»

ГЛАВА 1. «Лиульта Люси»

Мой старый друг, мой верный Дьявол

Пропел мне песенку одну:

«Всю ночь моряк в пучине плавал,

А под конец пошел ко дну».

Н. Гумилев

Выйдя в открытое море, Гамилькар первым делом засунул под койку и укрепил, чтобы не перекатывались от качки, новогоднюю елку и березовое полено, а потом приказал спустить итальянский флаг. Он опасался не шальных германских подводных лодок, которые, по слухам, до сих пор не сдались Антанте и пиратствовали у берегов, а какой-нибудь большевистской «Чуни» с голодным пролетарским десантом. Флаг спустили, и Гамилькар заспешил в каюту к своей графинюшке.

— Боже ж мой, сколько можно! — воскликнула Элка, впрочем уже привыкшая и всегда готовая к бою. — Dieu, quelle virulente sorti![37]

Еще не родился африканец, который забыл бы про женщину, с которой у него есть возможность переспать. Гамилькар принадлежал к роду племенных негусов и получил от них соответствующее воспитание. Не упускай случая, любовь должна быть безразмерной. Родители назвали его в честь отца великого карфагенского полководца Ганнибала, потому что Ганнибалов отец, Гамилькар Барка, тоже был великим полководцем; он исправно колотил древних римлян и упорно не подписывал мораторий на применение боевых слонов. Такое имя носить не стыдно, но время от времени следует предъявлять на него права. Свой корабль, облупленный итальянский паровичок прошлого века, Гамилькар взял на абордаж с обыкновенной долбаной эфиопской пироги в самом начале первой германской войны прямо на оживленном перекрестке Красного моря с Индийским океаном с сексуальным названием Баб-эль-Мандебский пролив. Этот пароходик, напоминавший своими вздернутыми носом и кормой римскую галеру, Гамилькар перекрасил в защитный цвет морской волны, назвал в честь своей невесты «Лиульта Люси» и сделал его плавучим филиалом своей зверофермы.