Борис Бондаренко - Пирамида

• Название: Пирамида
• Автор: Борис Бондаренко
• Издательство: Сов. писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

…Танцевать начнем, естественно, от печки. А точнее, от реактора Первой в мире АЭС. Именно он, родимый, вдохновил писателя БОРИСА БОНДАРЕНКО на создание в 1973 году знаменитого романа «Пирамида», повествующего о физиках-атомщиках. Книга была написана с отменным юмором — физики тогда любили и умели шутить — и интонационно напоминала повесть Стругацких «Понедельник начинается в субботу», что положительно сказалось на ее популярности у молодежи. До начала 80-х «Пирамида» еще считалась культовой среди студентов-первокурсников тогдашнего ОФ МИФИ — основной кузницы ФЭИшных кадров. Но прошло буквально десять лет, и студенты ИАТЕ уже бесстыдно зачитывались альковными романами типа «Анжелики в Новом Свете». Бондаренко сочинил еще несколько весьма неплохих книг, но тем не менее ни одной из них шумной славы «Пирамиды» превозмочь не удалось даже частично.

Сергей Коротков

Сколько в Обнинске «Доновпедров»?

http://www.obninsk.ru/pero/?id=31

---

— Дайте ему воды, — улыбнулся Дмитрий.

— Воды?! — рассвирепел Ольф. — Водки! Спирту! Нефти неочищенной! Мазут! Где мазут, дайте сюда мазут! Я буду лакать его, ать, мать, бать!

Лешка тем временем тихонько направился к двери, но Дмитрий остановил его:

— Ты куда?

— Так… это самое, Дмитрий Александрович… ребятам надо сказать.

— Подожди.

— Они же все равно не спят.

— Да что ты слушаешь этого параноика! — вышел из себя Ольф. — Гони что есть духу! Пусть рвут сюда сломя голову! Головы новые привинтим! Дуй, валяй, бей!

Но Лешка уже и так выскочил в коридор, а Ольф плюхнулся в кресло и шумно вздохнул:

— Фу, мать моя владычица… А в самом деле, дайте-ка водицы испить.

Но графин был пуст. Ольф изумленно повертел его в руках и захохотал:

— Он же только что полный был! Ворон, ты что, все выхлебал?

— Да вроде бы, — неуверенно поморгал длинными девичьими ресницами Воронов.

— Вот это финт, я понимаю… Вот это жажда…

Ольф вдруг заметил Жанну, сидевшую в уголке, и осекся. Медленно поднялся с кресла и пошел к ней:

— Жан, да ты что, никак плачешь? А ну-ка…

Он легко поднял Жанну вместе со стулом и вынес на середину комнаты.

— Вот она, возьмите ее за рупь двадцать. Все радуются, а она плачет!

— Я тоже… от радости, — сквозь слезы улыбнулась Жанна.

— Ну, это другой коленкор… А вот и наше племя несется. Вождь, приготовиться!

«Племя» действительно неслось сломя голову. Оно, сотрясая двери, с грохотом влетело в «штаб» и окружило Ольфа, размахивающего листом с решением, как знаменем.

— Братья славяне! — орал Ольф. — Мы спасены! Аллилуйя! Осанна!

И хотя трудно им было что-то разглядеть на этом листе, да и не просто разобраться в густой вязи цифр, но они уже знали от Савина, что ошибка найдена, а вид Ольфа подтверждал это лучше всяких слов. И они толкались вокруг него, смеялись; но шум этот как-то уж очень быстро стал прекращаться — и совсем затих. И чей-то неуверенный голос спросил:

— Дмитрий Александрович, это правда?

— Что? — Дмитрий поднял голову — он небрежно перебирал листки на столе, искал что-то.

— Что нашли ошибку?

— Да.

Они почему-то продолжали молча смотреть на него, и Дмитрий шутливо спросил:

— А что вы так смотрите? Может, у меня нос в чернилах?

Рассмеялись, но не слишком энергично, и стали рассаживаться.

— Давайте думать, как убирать неустойчивость, — сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. — Как думаешь, это сложно?

— Не очень. За час справимся, — уверенно сказал Мелентьев. — У меня уже есть мыслишка.

«Мыслишка» Мелентьева попала в точку — проверка на машине показала, что неустойчивость исчезает.

— Ну что ж, — сказал Дмитрий, — пересчитаем, благословясь.

Ольф, ухватившись за его последнее слово, тут же принялся благословлять Таню, Он осенил ее широким крестом и с чувством сказал:

— Отыди, женщина, в свое предназначение и принеси нам весть добрую, великую, благостную. Мир с великим и невозможным нетерпением ждет тебя…

И мир дождался. В машинный зал их не пустили — там были только Ольф и Таня, — и они ждали в коридоре перед дверью. И когда дверь наконец открылась и показалась Таня, а за ней и Ольф, держа поднятый вверх большой палец, кто-то шепотом сказал:

— Ура.

И тихо повторили за ним:

— Ура.

И кто-то в одиночестве закончил:

— Ура.

И второй пик после пересчета исчез — как и не бывало его. Когда они стояли вокруг кульмана и смотрели, как Дмитрий наносит его на график, Костя Мальцев с изумлением сказал:

— Братцы, а ведь излом тоже получился… Смотрите!

Об этом главном, ради чего проводился эксперимент, они совсем забыли — неустойчивость заслонила все. И сейчас, не веря себе, смотрели они на два крестика, круто изогнувших плавную до сих пор кривую.

— А кто наносил их на график? — спросил Полынин.

— Я, — сказал Дмитрий.

— А почему же сразу не сказали? — даже рассердился Мальцев.

— Опасался за целость перекрытий, — неловко попытался отшутиться Дмитрий, но шутку не поддержали, и он подосадовал на себя: «Надо было сказать… Что они так смотрят? Обиделись?»

Были в их взглядах и обида, и недоумение, и — как ни странно — что-то вроде жалости и сочувствия к нему. Эта жалость явственно промелькнула в глазах Игоря Воронова — он сразу отвел глаза, когда Дмитрий посмотрел на него, — а Дина Андреева прикусила губу и с таким страдальческим непониманием глядела на него, что Дмитрий окончательно смешался: «Почему они так?»

Майя Синицына боязливо спросила:

— Дмитрий Александрович, а теперь… все в порядке?

— Конечно, — чуть-чуть удивился Дмитрий. — Вы же сами видите.

— И никаких… неприятностей не будет?

— Думаю, что нет. Самые сложные этапы уже закончились. Так что можете спокойно дожидаться конца… и веселиться.

Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху?

Потом Жанна говорила ему:

— Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно… Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади.

— Что, такой несчастный вид был у меня?

— Не несчастный, конечно, а… неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, — сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений.

Дмитрий промолчал.

57

А был ли он рад успеху?

Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали… Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом — и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже — он вспомнил Жанну — плакали… Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то…

Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. «Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу», — усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину:

— Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я.

Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, — не поверить этому нельзя было, — а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его.

Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было.

— Поздравляю, — сказал Дубровин.

— Спасибо.

— А что это голос у тебя… осенний?

— Да так…

— Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади?

— Как будто.

— Не слышу должного энтузиазма… Устал, что ли?

— Да.

— Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления.

— Хорошо.

Дмитрий положил трубку и сказал:

— Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. — И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: — Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь?

— Идите спать, Дмитрий Александрович, — сказал Воронов.

— Пойду, — тут же согласился Дмитрий.

И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе — цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. «Ну, это уже зря», — подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул.

Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном.

— Нехорошо спишь, — сказал Дубровин. — Дергаешься весь, стонешь… Снилось что-нибудь?