Константин Сергиенко - Дни поздней осени

• Название: Дни поздней осени
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: Издательство АСТ, Издательство Астрель
• Жанр: Детская проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-000258-0, 5-271-00428-7

Это повесть о таинственной и чистой любви, которую случилось пережить школьнице Маше Молчановой. Лето, респектабельная дача, размеренная жизнь состоятельных людей, ухоженный поселок. Только за соседним забором какой-то странный запущенный дом. Маша и ее сестра Аня называют дом Черной дачей. И вот однажды на Черной даче появляется странный человек. Любовь Маши и неприкаянного героя развивается стремительно, непредсказуемо. Тут и эмоциональный подъем, и вспышки отчаяния, и муки неразгаданной тайны...

---

30 июля — 6 августа

Понедельник, вторник, среда, четверг и так далее. Дни закрутились колесом, фонтаном брызнули в небо. Дни моего счастья.

— Скажи мне «ты».

— Ты...

— Всегда говори мне так.

— Я не умею сразу.

— Пускай не сразу. У нас вся жизнь впереди.

...А дни замечательные! Небо синее, сосны телесного цвета. Тела сосен вокруг. Ветер налетит, листва вскинется и покажет серебристую изнанку. Как хорошо! Мир принял наш союз.

Каждый день, каждый день мы видимся. И все дольше. Дома пытались устроить сцену, но я сделала томный взор.

— Мама, бывают моменты...

Она удивилась, но промолчала. Решила, что я провожу время с Димой. Они шепчутся, поглядывают на меня тревожно, но вовсе не подозревают, что это серьезно. Тетя Туся остекленела совсем, пронзает меня нестерпимыми взорами и хочет промолвить: «А как же голландский? Неблагодарная!»

— Давай скажем это слово.

— Какое?

— Единственное! Мне хочется сказать это слово.

— А вам часто приходилось говорить?

— Приходилось...

— Значит, оно не единственное.

— Нет. Это слово единственное.

Он говорит:

— Как хорошо мне с тобой! Уютно, покойно. Дай мне руку. Маленький теплый ковшик. Смотри, он целиком умещается на моей ладони. Маленький ковш. Ковш Созвездия. Прости, что выражаюсь красиво. Но мне хорошо, и хочется, чтобы появились слова, тоже хорошие, красивые. Мне кажется, что между нами происходит необычайное. Словно это не жизнь, а повесть. Я должен написать хорошую книгу, очень хорошую!

— Иногда мне вдруг кажется, что она — это ты. Возвращенная, обновленная, юная. Нет, что я говорю! Ты лучше, чище, намного красивей. У тебя глаза цвета граната. Да, да, иногда на их дне появляется гранатовый свет. У нее были другие глаза, гораздо менее драгоценные. И вся она была не такая. В ней было много обманного, ложного.

И он заговорил о той с таким страстным негодованием, что я смутилась. Ведь ее уже нет.

De mortuis aut bene aut nihil*. Осуждаю его, а сама... Самой-то небось приятно. Ведь он любил ее, а я, оказывается, ревнива даже к прошедшему.

Много играю. Тетя Туся довольна, ей нравится, когда я играю. В эти минуты можно увидеть совсем другую тетю Тусю. Даже блеск очков пропадает. А то и вовсе снимет очки, подопрет кулачком щеку и с подобревшим лицом бормочет: «Славно, Машенька. Ну еще поиграй».

Был сильный дождь. Мы сидели на террасе в плетеных креслах. И в этом дожде забрела на участок женщина. Она была без зонта и прикрывалась нелепой сумкой. Она кого-то искала, но мы ничем не могли ей помочь. Она ушла, мы смотрели ей вслед, а зонта у нас тоже не было. Внезапно он потемнел лицом и быстро вышел на улицу, не прячась под ветками елок. Так он стоял на виду у меня, засунув руки в карманы.

Я крикнула:

— Вы промокнете!

Он оглянулся, но продолжал стоять. Я вышла к нему под струи и повторила:

— Вы промокнете.

— Что ж, — он пожал плечами, — почему бы и не промокнуть? А ты иди в дом.

Но я не пошла. Тогда он обнял меня за плечи и повел на террасу. Тут опустился в кресло, нахмурил брови и сказал недовольно:

— Нет, не то.

Что он имел в виду?

Ночью все не могла заснуть, смотрела на звездочку, устроившуюся на ветке сосны. Полное впечатление, что блестящая крупинка лежит прямо на хвое. А утром выяснилось, что Алексей тоже смотрел на звезду, быть может, ту самую. И он подарил мне стихотворение, написанное той ночью.

Звезду я увидел, звезду,
в окне над своей головою,
а темень укрыта в саду,
а сад перепутан листвою.
Но если сегодня душа
далеким истерзана светом
и если глаза не спеша
лицо покидают при этом,
звезду я увижу, звезду,
пятно не совсем голубое,
я тихо расстанусь с собою
и в теплое небо уйду.

Мы «гадали» по Андерсену. На удивление, попалась моя любимая сказка «Стойкий оловянный солдатик». И Андерсен предсказал нам с Алексеем такую судьбу: «В эту минуту дверь в комнате распахнулась настежь, сквозной ветер подхватил прекрасную танцовщицу, и она, как бабочка, порхнула в печку прямо к солдатику». Суровое предсказание!

Он говорит:

— В тебе есть мерцание тайны. Особенно это видно, когда ты молчишь. Я не умею молчать, мне все хочется выразить вслух или на бумаге. Но слова имеют краткое действие, они мишура. Если бы я умел молчать, как ты! В твоем молчании сокрыто так много...

Господи, как он ошибается! Если б ты знал, мой дорогой, милый, что за молчанием нет ничего, быть может, те же слова, и вот они ложатся на страницы тетрадки, гораздо худшие, чем сказанные тобой! Придет время, ты увидишь все это, и тогда молчание покажется тебе, просто отсутствием звука, немотой.

— Ты так юна, но я бы не назвал тебя незрелым существом. В тебе есть соразмерность, гармония. Вот почему мне покойно и хорошо с тобой. Ты лишена пустого и внешнего!

Опять ошибается. Почитал бы дневник, все эти пассажи о мальчишках и тряпках. Правда, в его присутствии на Черной даче я как-то меняюсь, чувствую себя иначе. Суетное отдаляется, я начинаю понимать, что такое ответственность. У меня с Алексеем иные отношения, чем с домашними. Там я пассивна, здесь чувствую, что нужна.

Августовские звездопады начались. Память похожа на фотографию с долгой экспозицией. Если час наблюдать за небом, потом оно вспоминается исчерканным мелками падающих звезд. Какие дни! И ночи какие! Я счастлива, счастлива. Как я могла жить раньше?

7 августа. Вторник

Завтра у него день рождения. Ему исполняется двадцать девять лет. Я придумала поездку в Москву якобы за учебниками, на самом деле — чтобы купить подарок. Долго ходила по магазинам, а в конце концов забрела в Дом книги на Новом Арбате. Здесь я купила альбом «Леонардо». Мы еще не говорили о живописи, но, думаю, этот художник ему по душе.

Бродила по переулкам и нервничала. Вдруг завтра приедут гости или меня ушлют по делам, тогда не смогу попасть на Черную дачу. Надо придумать что-то заранее. И я решилась на отчаянную ложь. Позвонила Лизе Потехиной и, о чудо, застала ее дома. Лиза ведь тоже проводит лето на даче.

— Когда ты приедешь в гости? — спросила она.

— Может быть, завтра, — ответила я.

— Обманываешь! — закричала Лиза.

— Но это неточно.

Она подробно объяснила, как ехать. Вернувшись домой, я объявила, что получила внезапное приглашение от Лизы, справляющей день рождения брата.

— Но это далеко, — сказала мама, — как же ты будешь возвращаться?

— Пусть едет с ночевкой, — легкомысленно предложил папа.

Собрался целый семейный консилиум. Наконец меня отпустили с целым сводом инструкций. Не пить шампанское, от которого у меня якобы болит голова, не гулять в незнакомом лесу одной, не садиться в такси. В случае, если день рождения затянется, позвонить в Москву тете Тусе, а она специально там будет, и остаться ночевать у Лизы. На следующий день явиться на дачу не позже чем к обеду. Вот так!

Забежала к Алексею, и мы составили список приглашенных лиц, предварив его девизом «Гости съезжались на дачу...».

Максимилиан Блютнер — венский музыкант.

Джей Гетсби — майор, известный как Великий Гетсби.

Томас Глан — лейтенант, охотник и любитель уединения.

Александр Пушкин — чиновник десятого класса, поэт.

Джил Флемминг — моя подружка.

Последнюю решили позвать потому, что уж слишком много мужчин, а кроме того, моя Джил сама забредала в покинутые дома, так что ей не в новинку таинства.

22.30. Ужасно волнуюсь, как все получится завтра. Понравится ему мой «Леонардо»?

ИЮЛЬ

I.Цветы
Повесив голову прозрачную на грудь,
молчал в стакане белый гладиолус.
Он позабыл свое лицо и голос,
а в зеркало напротив не умел взглянуть.

Тюльпан, протяжно красный от страданья,
о Фландрии хранил в себе преданье
и, нежно задыхаясь от тоски,
сжимал в ладонях сумрачных виски.

Нарцисс, кавалергардский офицер,
раскинув руки, созерцал пространство.
Мундиром белым, тонкостью манер
он комнате напомнил иностранца.

А бравые казацкие гвоздики!
А розы в кринолинах золотых!
Здесь все толпятся, танцы многолики,
здесь бал, шептанье, листья и цветы...

Но синих нет. Лишь глупый василек
кружится под окном, как синий мотылек,
заглядывает и в гостей по-детски
бросает горсти синевы простецкой.

А запахи! О как медоточивы
пустые лопотанья лепестков,
поклонов хоровод неторопливый,
порхание надушенных платков.

От их соседства счастливы и немы,
мы не в себе, но знаем наперед,
как слабой болью горечь хризантемы
по сумрачному августу плывет.

II. Сад
Так вот.
Я ночью выбежал, была
какая-то на небе жалость,
и стадо яблонь к дому жалось,
перед луной немея добела.
И как-то странно яблоки висели,
калитка выходила не туда,
я вспоминал мучительно —
ах да!

Меня позвали, подняли с постели.
Но что-то передвинулось в природе,
а я остался. Кто меня позвал?
Я долго просыпался, опоздал.
Куда теперь? Теперь я непригоден.

Я сел на траву. Здесь гудело дно.
Кузнечик раздувал свое горнило,
луны горело круглое окно,
оно слепило, но не говорило.

Какой томительный волшебный сон .
окутал сад! Мои деревья
стояли в нем то колесом,
то амфорой, то арфой древней.

То, как подсвечник, каждый куст
держал звезду на тонкой ветке,
то тень и свет плели беседки,
скользя по листьям наизусть.

То лесом свай казался сад,
и ночь стояла непреклонно
на нем который век подряд,
как византийская колонна...

Так до утра. Оно меня вернуло.
Прошел сосед, с которым я знаком,
пришла корова и меня лизнула
своим шершавым теплым языком.

9 августа. Четверг