Альберто Моравиа - Я и Он

• Название: Я и Он
• Автор: Альберто Моравиа
• Жанр: Эротика

Предлагаемый читателю роман известного итальянского писателя XX века Альберто Моравиа `Я и Он` после своего первого выхода в свет вызвал настоящую бурю в обществе. `Двадцать лет назад этот роман шокировал соотечественников автора, – писала газета `Известия` в 1995 году. – Ситуация почти гоголевская: некая часть тела (но не нос) начинает самостоятельную жизнь и ведет диалог с героем на эротические темы. Теперь роман итальянца А.Моравиа `Я и Он` нынешнее российское общество ничем не смутит. А ценители настоящей литературы смогут насладиться чудесной прозой`. Газета `Московская правда` вторит: `…мы знаем Моравиа как мастера, изображающего интимные переживания героя столь филигранно, что `скандальное неприличие` не перевешивает, а помогает разобраться в сложнейших отношениях человека с самим собой. `Я и Он` – это роман чувств и ощущений. Читать его не только интересно и весело, но и полезно. Женщинам – даже в большей степени, чем мужчинам. Моравиа умудрился точно и корректно сказать о том, о чем так ни муж, ни любовник не скажет своей половине

---

Она тараторит без умолку, хотя постоянно запинается, растерянно подыскивая продолжение предыдущей фразы. Поэтому у нее то и дело проскакивает «и», «а», «чтобы», «тогда» и т. д.

– Просто кукла сломалась, – вмешивается Ирена. – Завтра мы отнесем ее дяде, который чинит куклы. Но при условии, что ты ляжешь в постель без нытья. Иначе кукла останется такой, как есть.

С этими словами она берет девочку под мышки и ставит на кровать. Вирджиния послушно дает себя раздеть; при этом она не перестает стрекотать, с усилием нанизывая одну на другую коротенькие фразы, которые подбирает в последний момент, когда, казалось бы, окончательно замолкла. Ирена стягивает с нее платье через голову; девочка безропотно поднимает руки, продолжая тарахтеть из-под платья. Теперь она в одних трусиках. Ирена снимает и трусики, заставляя Вирджинию переступить с ноги на ногу, и вот девочка стоит передо мной совсем голая. У нее ослепительно белая кожа, настолько белая, что местами отсвечивает зеленым, по-видимому, отражая фисташковые обои, на которые опирается Вирджиния. Из-под кожи заметно выпирают ребра, торчит таз; под вогнутым животиком холмится продолговатый лобок. Пипка напоминает след от ногтя в мягком воске или ротик, расположенный вертикально на одной оси с пупком; только ротик совершенно бескровный, а сомкнутые, пухленькие губки хранят полное молчание. Ирена протягивает девочке пижамные штанишки: как это ни забавно, они, подобно мебели, тоже фисташкового цвета. На сей раз Вирджиния приостанавливает свое упрямое тарахтение и решительно отказывается: – Не хочу пижаму.

– Это еще почему? – Мне жарко, мне жарко, мне жарко! – Перестань, надевай пижаму, и можешь спать под одной простыней или даже на простыне. Только без пижамы нельзя. Бедные дети спят голышом, потому что у их родителей нет денег, чтобы купить им пижаму. Но ты же не бедная девочка.

– Не хочу, не хочу, не хочу! Мне жарко, жарко, жарко! Стоя у стены, Вирджиния молотит руками и отбивается от штанов, которые расставила для нее мать. Чтобы сделать свой отказ еще более категоричным, она выпячивает живот и топает ногами. В этот момент Ирена бросает на меня странный взгляд, выпускает из рук штаны и быстро проговаривает: – Ну хорошо, тогда хотя бы ложись под простыню.

Девочка мигом перестает капризничать, садится на корточки, отворачивает простыню, юркает в постель и тут же натягивает простыню до самого подбородка, вытаращив глаза и состроив смешную гримасу. Ирена садится на край постели.

– А теперь повторяй за мной молитву: «Отче наш, иже еси на небесех…» Вирджиния смиренно повторяет, широко раскрыв задумчиво-мечтательные глаза: – «Отче наш, иже еси на небесех…» Я вдруг соображаю, что с момента моего появления в доме Ирены «он» ни разу не напомнил о себе. «Он» не шелохнулся даже при виде пародийных ног Ирены, а ведь обычно они автоматически приводят «его» в действие. Не значит ли это, что процесс раскрепощения дошел до такой степени «ангельской непорочности», когда с «ним» уже не надо бороться: достаточно просто «его» не замечать? А может, «он» всего лишь затаился и готовит очередной подвох? Со смутным беспокойством переступаю порог и направляюсь в гостиную. Жарко. Оба окна распахнуты настежь, но занавески не колышутся: воздух недвижим. Большой букет цветов на столе привлекает яркими красками. Дотрагиваюсь до одного цветка, потом до другого – цветы искусственные. А вот и Ирена. Не говоря ни слова, она наливает в стакан виски, протягивает мне и садится на диван.

– Мне не понравилось, как ты смотрел на Вирджинию, пока я укладывала ее в постель, – произносит она сухо.

В кои-то веки чувствую себя полностью невиновным, ибо чуть выше заметил: стоило мне появиться в доме Ирены, как «он», что называется, испарился. Несправедливое, огульное обвинение Ирены неожиданно приводит меня в бешенство. Отвечаю дрожащим голосом: – Знаешь, о чем я думал, глядя на Вирджинию? – Наверняка о чем-нибудь сексуальном.

– Да, только не в том смысле, как ты предполагаешь. Я сравнивал ее пипку – беленькую, чистенькую, как стеклышко, почти прозрачную с твоей – потемневшей, задубевшей, чуть ли не мозолистой после стольких-то дрочек.

– Спасибо, ты очень любезен.

– Погоди, это еще не все. И я говорил себе: одной невинности уже мало. В детстве ты тоже была невинной, как Вирджиния. И тем не менее в один прекрасный день, без всяких потрясений и надрывов, словно по наитию, витавшему в воздухе, которым ты дышала, ты начала мастурбировать, воображая, будто тебя продают и покупают. Скажу больше: как раз потому, что ты была такой невинной и наивной, подверженной чарам того мира, в котором родилась, ты мастурбировала именно с помощью этих, а не других слов. Сегодня я приехал к тебе с благотворительного вечера. На вечере проводился аукцион, где выставлялись обнаженные женщины, закованные в кандалы. И коль скоро в этом мире устраиваются подобные представления, нет ничего удивительного, что ты могла возбуждаться не иначе, как воображая, будто тебя покупают и продают.

Странно, но после этих слов, произнесенных в раздраженно-резком тоне, Ирена успокаивается.

– И все же я не очень понимаю, при чем тут Вирджиния.

– Так вот я и спрашивал себя, будет ли она в один прекрасный день мастурбировать, как ты, и с помощью тех же снов, несмотря на прекрасное воспитание, которое ты ей дашь.

Ирена зло смеется в ответ: – Постой, ведь у тебя же левацкие взгляды: разве ты не собираешься разрушить капитализм? Соверши свою революцию, и Вирджиния не будет мастурбировать. После революции уже ничто и никто не будет покупаться и продаваться, разве не так? -Так.

Снова смеется, обнажив остренькие белые клычки.

– Впрочем, может, Вирджиния и будет мастурбировать, у нее тоже будет свой сон, ну, скажем, о том, что она должна отдаваться какому-нибудь народному комиссару или его непосредственному начальнику по административной или производственной части. Еще бы: ведь там, где нет денег, есть власть. Я правильно рассуждаю? Предпочитаю промолчать и не ввязываться с ней в политические дискуссии.

Ирена продолжает: – Кстати, о фильмах. Да будет тебе известно, что я ввела тебя в один из своих фильмов и уже несколько дней занимаюсь любовью, думая, между прочим, и о тебе.

– Это как? – Я взяла твою историю о девушке Лилле, которую дарит тебе твой воображаемый Прото. Вместо Лиллы выступаю я сама, все остальное остается без изменений.

– Выходит, сначала ты занимаешься любовью с Прото, а потом со мной? – Нет, это меня уже не волнует. Главное, чтобы меня дарили.

– А на каком месте кончается фильм? – На том самом, когда Прото дарит меня тебе. Я иду с тобой в соседнюю комнату, далее – оргазм и конец фильма.

– Если бы ты представляла, что отдаешься мне, это означало бы, что ты любишь меня.

– Да, но я тебя не люблю.

– Вот мы сейчас говорили о революции, – замечаю я с грустью в голосе, – и я уверен: когда свершится революция – только настоящая революция, – не будет ни денег, ни власти. И ты не будешь больше мастурбировать.

– А что же я буду делать? – Ты полюбишь меня, а я полюблю тебя, и мы заключим друг друга в объятия и станем, как говаривали в старину, одним телом с двумя душами. Или, если хочешь, двумя телами с одной душой.

Она почему-то смотрит на меня с ласковым и грустным сочувствием: – Бедный мой Рико, может, так оно и будет, только где она, эта революция? Молчу. Спокойно и безжалостно она добавляет: – Если произойдет революция, я уже вижу, как буду мастурбировать прямо на следующее утро: придумаю коротенький сюжетец о том, как меня ссылают, сажают в тюрьму, а то и расстреливают. Главное – быть чем-то, знать об этом и получать удовольствие, воображая это.

– В таком случае это была бы ненастоящая революция.

– А как догадаться, настоящая революция или нет? Снова молчу. Ирена прибавляет язвительно: – Короче, ты недоволен, что я занимаюсь любовью, думая о тебе? Неожиданно понимаю, что действительно люблю ее бескорыстной, чистой и свободной от «его» влияния любовью – верный признак удавшейся сублимации. Сублимация и впрямь действует: сам того не сознавая (совсем как в тот день, когда я бросил факел в окно виллы Протти), подлетаю к ногам Ирены, обнимаю ее за колени и лопочу: – Я люблю тебя, Ирена, люблю по-настоящему, но не хочу быть твоим любовником, ибо понял, что это невозможно. Я приехал, чтобы сделать тебе предложение.

– Какое предложение? – Я хотел бы жить с тобой. Не говори мне «нет». Я больше никогда не стану соблазнять тебя. Мы будем словно муж и жена, прожившие вместе долгие годы: между ними давно уже нет физической близости, но они продолжают любить друг друга горячо и нежно. Тебе я буду мужем, а Вирджинии – отцом. Я пишу сценарии для коммерческих фильмов и довольно прилично зарабатываю. При том, что я буду содержать жену и сына, у меня останется достаточно средств, чтобы пополнять твой семейный бюджет. В быту я неприхотлив: была бы кровать да письменный стол. Я готов сопровождать тебя повсюду – только попроси: в кино, в театр, в ресторан. По выходным мы будем вместе. Мы будем много путешествовать. Я буду помогать Вирджинии готовить уроки, гулять с ней, забирать ее из школы. Поверь, я никогда не охладею к тебе и прошу лишь о взаимности. Я буду любить тебя искренне, осмысленно.