Альберто Моравиа - Я и Он

• Название: Я и Он
• Автор: Альберто Моравиа
• Жанр: Эротика

Предлагаемый читателю роман известного итальянского писателя XX века Альберто Моравиа `Я и Он` после своего первого выхода в свет вызвал настоящую бурю в обществе. `Двадцать лет назад этот роман шокировал соотечественников автора, – писала газета `Известия` в 1995 году. – Ситуация почти гоголевская: некая часть тела (но не нос) начинает самостоятельную жизнь и ведет диалог с героем на эротические темы. Теперь роман итальянца А.Моравиа `Я и Он` нынешнее российское общество ничем не смутит. А ценители настоящей литературы смогут насладиться чудесной прозой`. Газета `Московская правда` вторит: `…мы знаем Моравиа как мастера, изображающего интимные переживания героя столь филигранно, что `скандальное неприличие` не перевешивает, а помогает разобраться в сложнейших отношениях человека с самим собой. `Я и Он` – это роман чувств и ощущений. Читать его не только интересно и весело, но и полезно. Женщинам – даже в большей степени, чем мужчинам. Моравиа умудрился точно и корректно сказать о том, о чем так ни муж, ни любовник не скажет своей половине

---

– Ну и тогда, если вдуматься, тоже была своя польза – цель, которой я добивался.

– Да, но это было чем-то новеньким. А любая новизна, как тебе известно, всегда кажется бескорыстной и ненадуманной.

– Слушай, может, хватить ворчать? Я же знаю, что ты и на этот раз покажешь класс. Разве нет?» Не отвечает. Все еще дуется на меня. Надо бы дать «ему» возможность излить чувства, а в остальном – довериться «его» неотразимой, почти машинальной готовности. Молча еду дальше. В темноте на дороге ослепительно вспыхивают фары, затем гаснут, снова зажигаются и совсем рядом проносятся мимо. На десятом километре мои фары выхватывают из мрачной размытой перспективы прямой участок черного асфальта, разделенного барьером с красными полосками светоотражающей разметки; а посредине этого участка, там, где к главной дороге примыкает поперечная, – сидящую на барьере женщину. Это проститутка. Одна нога свесилась, другая согнута и уперлась в перекладину. При ярком свете мимолетном замечаю, что на ней мини-юбка; мой взгляд скользит все выше и выше, как шпага, вонзается прямо у нее меж ног – в густую тень, а может, и не тень. Все это я отмечаю про себя с холодной ясностью, затем включаю ближний свет и прогоняю прочь дорогу, красные полосы разметки, асфальт, перекладину, барьер и женщину в сумерках ночи. «Он» тут же вопит нечеловеческим голосом: «- Назад, назад, давай!» Поначалу я, признаться, решил, что на кого-то наехал или что от машины отвалилась деталь. Но вскоре сообразил: я чуть было не упустил девицу на перекладине. Всего-то навсего. Как бы то ни было, даю задний ход: сейчас не стоит «его» сердить, ведь совсем скоро, на вечере у Протти, «он» должен оказать мне известную услугу. И все же я замечаю: «- Ты что, белены объелся? Подумаешь, какая-то шлюшка.

– Нет, она не похожа на других. Ты обратил внимание, как она сидела?» Вот она. Молодая – лет двадцати. Останавливаю машину и высовываюсь из окошка, чтобы получше ее рассмотреть. Брюнетка с черными, слегка раскосыми глазами, напоминающими две бойницы. Скуластое худое лицо, узкогубый рот и резко очерченный нос. Внешне – настоящая индианка. На голове молочно-белый берет, из-под которого торчат темные блестящие волосы. Я уже слишком долго стою, чтобы уехать просто так. Ладно, думаю: поторгуюсь с ней для вида, лишь бы не выводить «его» из себя. Однако не успеваю я и рта раскрыть, как «он» грубо приказывает: «- Нечего тут ля-ля разводить. Сажай ее в тачку и жми домой.

– Совсем, что ли, того? – Сказано тебе: нечего языком трепать! Хочешь, чтобы я участвовал в твоих шашнях с Мафальдой, – подавай мне эту девку, и без разговоров. Не то – шиш! – Что значит «шиш»? – Шиш тебе, а не Мафальда.

– Погоди, погоди. Уж не собираешься ли ты… – Прикинуться в решающий момент дохляком? Именно.

– Послушай, давай рассуждать здраво: ну, сделаю я потвоему, притащу эту деваху домой – и какой от тебя потом будет прок с Мафальдой? Смех, да и только.

– Спокуха: положись на меня».

Тяжелый случай: ярко выраженная мания величия. С чего начали, к тому и пришли. Сначала наобещает с три короба, а потом расхлебывай за него. Не колеблясь отвечаю: «- Даже и не заикайся.

– Ну будет тебе вместо Мафальды шиш с прицепом.

– Да ты сам рассуди… – Ха-ха-ха: рассуди! Судить да рядить – это по твоей части. А я для другого пригожусь».

Спорить не стану: рассуждать – действительно мое право, и я незамедлительно к нему прибегаю, заявляя с твердостью: «- Меня ждет Протти. Кроме того, твоя властность тоже не безгранична. Знай: сядешь с Мафальдой в лужу – все кончено, и в первую очередь для тебя, а проколешься с этой девкой – ни от кого не убудет – ни от меня, ни от тебя. Я не собираюсь рисковать. Поэтому предлагаю тебе: сейчас я дам этой римской индианке задаток и назначу ей встречу на потом, она пойдет у нас вторым номером, после Мафальды.

– На это я могу в свою очередь ответить: даже и не заикайся.

– Но почему? – Потому что я хочу индианку. И немедленно.

– Ну уж нет.

– Ну уж да.

– Тогда вот что: ни вашим ни нашим. Я поехал. А с Мафальдой управляюсь как-нибудь без тебя.

– Это как же? – Сам знаешь: способов достаточно».

Угроза обойтись без «него» срабатывает. «Он» идет на попятную: «- Не-не-не. Будь по-твоему: снимай ее на потом… А ну, как она бабки загребет и тю-тю? – Я дам ей половинки двух десятков с условием, что две другие она получит у меня дома.

– А если мы задержимся у Протти и она никого не застанет? – Верно мыслишь. Кроме двух половинок, я дам ей и ключи. Понимаю, это безумие, но, чтобы сделать тебе приятное, я готов пойти и на безумие».

Весь диалог длится не более секунды; дело в том, что наше с «ним» время совершенно не соответствует общепринятому времени. Поэтому с момента, когда я остановился около индианки, и до момента, когда обратился к ней с предложением, прошли считанные мгновения. Девица выслушивает меня без тени удивления: видно, она привыкла слышать и не такое. Так слушают рыночные торговки, стоящие за лотками с яйцами или фруктами, – внимательно, но не глядя на меня, обратив взгляд куда-то вдаль, на вереницу уносящихся по дороге машин. Одной рукой она обхватила коленку, второй упирается в перекладину: маленькая, припухшая ладошка налилась кровью; овальные, багрового цвета ноготки утонули в подушечках пальцев. В конце концов она говорит: – А ты, я вижу, с чудинкой? Голос у нее низкий и хриплый; в нем звучит больше равнодушие, чем изумление.

– А хоть и с чудинкой. Ну так что, по рукам? – настаиваю я.

– Ну, по рукам.

Без лишних слов вынимаю бумажник, достаю из него две десятки и рву их пополам; затем выдираю из записной книжки листок и наскоро пишу свое имя, адрес и номер телефона. Заворачиваю в листок ключи от дома и протягиваю его девице вместе с половинками десяток. Все это она преспокойно берет, опускает в карман куртки и спрашивает: – А в доме-то есть кто? – Никого. Как войдешь, дуй прямо в спальню, ложись в постель и жди меня. Позвоню – откроешь.

– По мне, так пожалуйста. Только нет ли тут подвоха? – Успокойся, все чин чинарем. Просто у меня срочная встреча и времени в обрез. А с тобой повидаться все равно охота.

В итоге она бросает: – Ну тогда пока.

И, уже нимало не заботясь обо мне, соскакивает с барьера и просовывает голову в окошко притормозившей рядом машины. Я отъезжаю. Обращаясь как бы к самому себе, а на самом деле – к «нему», изрекаю: «- Ведь кому рассказать – наверняка решат, что свихнулся.

– А без этого разве жизнь?» Наконец показались ворота виллы. Они, как обычно, распахнуты. Впрочем, на сей раз в них есть и кое-что необычное: на тумбах, по обе стороны центрального подъезда, бесшумно полыхают два факела – неоспоримые приметы празднества. Сворачиваю и еду по главной аллее в череде других машин. Меж олеандров мелькают факельные огни. В сумерках за деревьями мерцают многочисленные огоньки машин, беспорядочно припаркованных на лужайке. А вот и площадка перед порталом. Как адмиральский флагман, бросивший якорь в иностранном порту, вилла сплошь украшена горящими факелами, обозначающими красным пунктиром ее очертания на фоне черного неба. Площадка забита машинами. Отъезжаю чуть дальше и ставлю машину на лужайке. Выхожу и направляюсь к вилле. Парадный вход ярко освещен. Приглашенные толпятся в прихожей, повернувшись ко мне спиной и на что-то воззрясь. Потерянным взглядом смотрю по сторонам. Спины гостей полностью меня игнорируют, исключают из своего круга: одного этого уже достаточно, чтобы пробудить вечно дремлющий во мне комплекс социальной неполноценности. К счастью, рядом оказывается Кутика. Я говорю «к счастью», ибо в некоторых случаях даже такой заклятый враг, как Кутика, все-таки лучше, чем ничего. Напустив на себя важность, делаю вид, будто мне тоже интересно; встаю на Цыпочки и тут буквально подпрыгиваю от сильного удара в спину: Кутика стоит сзади и ухмыляется.

– Руки вверх! Пойман с поличным в момент судорожного любопытства.

– Ну, так уж и судорожного… А что, собственно, там происходит? – Как, ты не знаешь? – Извини, я не в курсе последних новостей дома Протти.

Снова ухмылка и снова тычок в спину.

– Насчет последних новостей ты обратился точно по адресу. Организацией вечера занимался как раз я.

– Поздравляю. Это еще одно направление твоей многогранной деятельности? – Значит, так: в доме имеет место быть то, что когдато называли tableaux vivants – живые картины и что теперь я бы определил как хеппенинг. Несколько хеппенингов на заданную тему.

– И какая же тема? – Рабыни.

На ум невольно приходит один из онанистических фильмов Ирены.

– Великолепная тема, – замечаю я. – И как проходят эти твои хеппенинги? Кутика опять расплывается в развязной улыбочке: – Сегодняшнее представление – это все, что осталось от фильма о работорговле в Африке. Когда-то Протти собирался снять такой фильм, но так и не сумел. Многие из присутствующих здесь дам скоро поднимутся на специальный помост. Их подразденут, «закуют» в кандалы, как в старые добрые времена, и выставят на торжище. При необходимости тюремщик с вымазанным сажей лицом попотчует хлыстом самых брыкастых. Когда несчастные рабыни будут выходить на помост, безжалостный работорговец в деталях продемонстрирует их прелести. После этого из зала посыплются предложения. Но не в наших занюханных лирах – это было бы слишком пресно, – а в монетах эпохи работорговли: в талерах, цехинах, испанских дублонах, дукатах, луидорах и так далее. Само собой разумеется, все предложения будут делаться на полном серьезе, а суммы будут выплачиваться позже, в пересчет на лиры. Угадай-ка, куда пойдут эти деньги? В фонд помощи африканским беженцам. Насколько мне известно, по всей Африке разбросано несметное количество лагерей беженцев. Так что мы затеяли представление в чисто африканском духе и на благо самих же африканцев.