Альберто Моравиа - Я и Он

• Название: Я и Он
• Автор: Альберто Моравиа
• Жанр: Эротика

Предлагаемый читателю роман известного итальянского писателя XX века Альберто Моравиа `Я и Он` после своего первого выхода в свет вызвал настоящую бурю в обществе. `Двадцать лет назад этот роман шокировал соотечественников автора, – писала газета `Известия` в 1995 году. – Ситуация почти гоголевская: некая часть тела (но не нос) начинает самостоятельную жизнь и ведет диалог с героем на эротические темы. Теперь роман итальянца А.Моравиа `Я и Он` нынешнее российское общество ничем не смутит. А ценители настоящей литературы смогут насладиться чудесной прозой`. Газета `Московская правда` вторит: `…мы знаем Моравиа как мастера, изображающего интимные переживания героя столь филигранно, что `скандальное неприличие` не перевешивает, а помогает разобраться в сложнейших отношениях человека с самим собой. `Я и Он` – это роман чувств и ощущений. Читать его не только интересно и весело, но и полезно. Женщинам – даже в большей степени, чем мужчинам. Моравиа умудрился точно и корректно сказать о том, о чем так ни муж, ни любовник не скажет своей половине

---

– Что значит «как обычно»? – Ну, то есть хорошо. Самое большее через месяц приступлю к съемкам.

– В прошлый раз говорил, через две недели.

– Задержка вышла. Но на этот раз уже точно: фильм будет запущен в производство через месяц.

– А почему ты так поздно пришел к режиссуре? – Не было желания. Я отказывался от многих предложений. Чувствовал в себе какую-то неуверенность, незрелость.

– Как будет называться твой фильм? – «Экспроприация».

– Какое странное название. Это что, фильм о новых застройках? – Почему о новых застройках? – Ну просто сейчас часто можно услышать: «муниципалитет экспроприирует земли под новые застройки» или что-то в этом роде.

– Нет, это не будет фильм о новых застройках.

– Тогда расскажи, о чем будет твой фильм.

Пока я пересказываю сюжет фильма, Ирена уносит тарелки и, стоя у плиты, вилочкой переворачивает на решетке бифштексы. Тем временем девочка смотрит на меня неподвижно, но без всякого интереса, как смотрят на неодушевленный предмет; она постоянно дергается и гримасничает, то рот скривит, то нос сморщит, а то начинает попеременно закрывать глаза или ухватит зубками нижнюю губу и, как следует покусав, выплескивает ее с шумом. Ирена старательно занимается бифштексами и не встревает в мой рассказ. Когда я заканчиваю, бифштексы готовы. Ирена перекладывает их на блюдо и водружает на стол. Рядом она ставит деревянную салатницу с уже заправленным салатом. Затем садится сама и только тогда говорит: – Вся эта история не очень-то мне нравится.

– Почему? – Контестация, ниспровержение мне вообще неприятны. Мне неприятны студенты, неприятно все, что связано со студентами и контестацией.

– А чем тебе насолила контестация? – Лично мне ничем. Но я все равно терпеть ее не могу.

– Хорошо, давай посмотрим, почему, собственно, тебе неприятны студенты? – Не знаю. Неприятны, и все.

– Может, потому, что они хотят свергнуть капитализм, который так тебе нравится? – Честно говоря, здесь нет каких-то явных причин. Ведь так часто бывает, правда? Встречаешь ты, скажем, незнакомого человека и сразу думаешь о нем: боже, что за отвратная рожа! Ты и знать о нем ничего не знаешь, видишь впервые, и все равно он тебе неприятен. Так и со студентами.

– Ладно, допустим. Но в чем все-таки ты могла бы их упрекнуть? Ирена задумывается на секунду и говорит: – В неблагодарности.

– В неблагодарности? – Да, они попросту неблагодарные твари. Тот самый капитализм, который они хотели бы свергнуть, дал всем, и им в том числе, машину, телевизор, кино, самолеты и прочие удобства. Все это они преспокойненько принимают и в то же время собираются свергнуть тех, от кого они их получили. Вопиющая неблагодарность! – В некоторых случаях неблагодарность обязательна. Я, например, работаю на капитализм и тем не менее не испытываю к нему никакой благодарности. Какая уж тут благодарность. Да и сам капитализм вряд ли ждет от нас какой-либо благодарности.

Ирена молчит с задумчивым видом, затем отвечает: – Студенты – те же капиталисты. Только сытому преимуществами капитализма может прийти в голову отвергать их. Скажем, рабочие их не отвергают. Во-первых, потому, что не обладают ими, во-вторых, потому, что хотели бы ими обладать. Все эти бунтари напоминают богатеньких дам, которые мало едят, чтобы не растолстеть. А бедные хотят есть и не боятся растолстеть. Они вечно голодны и, когда могут, наедаются от пуза.

– Так каким же, по-твоему, должен быть сценарий моего фильма? – Что значит «каким»? – Ну, как бы ты изобразила нынешних бунтарей? – Такими, как они есть.

– Неблагодарными? – Неблагодарными и трусливыми.

– Трусливыми? А чего они боятся? – Материального благополучия, потому что на протяжении нескольких поколений влачили нищенское существование. Машина, холодильник, проигрыватель вызывают у них страх. Они видят в них происки нечистого. Они боятся их как черт ладана.

Ирена говорит убежденно, но не горячась. Видно, она настолько уверена в своей правоте, что думает про себя: объясняй этому остолопу, не объясняй – все впустую. Что до меня, то мне тоже не очень-то важно, о чем она там толкует. Просто приятно быть рядом, разговаривать, смотреть на нее, слушать. Зато «он» воспринимает ее совсем на другой лад. Слышу, как «он» бормочет что-то невнятное: мол, хватит «болтать», пора «переходить к делу». «Переходить к делу» означает осуществить «его» вздорный план соблазна, основанный как раз на сексуальных привычках Ирены. В чем состоит план? Он явно навеян историей отношений Ирены и ее мужа. Судя по всему, речь идет о том, чтобы подбросить Ирене сюжетик для ее внутреннего фильма, в котором я выступал бы в качестве актера. Ирена ввела бы меня в воображаемый фильм, как когда-то поступила с мужем. Из этого «он» почему-то заключил, что постепенно я установлю с ней реальные и полноценные отношения. План, как я уже сказал, вздорный; совершенно непонятно, каким образом из воображаемого актера воображаемого фильма мне удастся превратиться в реального участника реальной жизни. Но именно этой своей вздорностью он меня и привлекает, и я чувствую, что в скором времени фатально примусь за его осуществление.

Ужин закончен, Ирена встает и одну за другой складывает тарелки в мойку, переворачивая их вверх дном. Одновременно она подносит ко рту сигарету. Дочка спрашивает ее: – Мама, можно я выйду из-за стола? – Можно.

– А можно я пойду в свою комнату? – Можно.

– Только ты пойдешь со мной.

– Хорошо, детка.

Вирджиния поднимается, подходит к матери и берет ее за руку. Потом запрокидывает голову, прижимается плечами к материнскому лону и, выпятив вперед животик, говорит плаксивым голосом: – Выгони его.

– Кого, малышка? – Его. Почему ты его не выгонишь? – Это гость, а гостей не выгоняют.

– Выгони его, выгони его, выгони его! Чувствую, что должен сделать примирительный жест. Беру Вирджинию за руку и притягиваю ее к себе со словами: – Почему ты хочешь, чтобы меня мама выгнала? Я тебе не нравлюсь? А вот ты мне очень нравишься. Видишь, как мы не похожи? Говорю это без всякой задней мысли, совершенно откровенно; говорю то, что чувствую и думаю. Однако «он» – уму непостижимо! – как всегда, развязно замечает: «- Еще бы она тебе не нравилась. Пожалуй, даже слишком».

Сурово осаживаю «его»: «- Я тебе запрещаю говорить подобные вещи».

Поздно. С безошибочной женской интуицией девочка догадалась о «его» присутствии. Она издает пронзительный визг, вырывается из моих рук и бежит обратно к матери. Топая ногами, она повторяет: – Прогони его, прогони, прогони! Ирена наклоняется и шепчет ей что-то на ухо. Затем выпрямляется и говорит: – А теперь, Вирджиния, попрощайся с синьором Рико и – в постельку.

Совершенно неожиданно девочка протягивает мне руку и церемонно приседает со словами: – Спокойной ночи, Рико. – Потом дает руку Ирене и уходит вместе с ней.

Оставшись один, я набрасываюсь на «него»: «- Пошляк! Мои чувства к Вирджинии могут быть только отцовскими, запомни!» Удивительно, на этот раз «он» меня не разыгрывает.

«- Когда же ты поймешь, поверхностный, легкомысленный человек, – отвечает «он» меланхоличным тоном, – что я – само желание, а желание желает всего.

– И девочек тоже? – Я же сказал: «Всего».

Пожимаю плечами, выхожу из кухни, направляюсь в гостиную. Ничего не могу с собой поделать и нервно расхаживаю взад-вперед. Вот так всегда: стоит «ему» только заронить в меня семя желания, как тут же из этого семени, вопреки моей воле, вырастает мощное древо. «Его» идея заключается в том, чтобы подбросить Ирене сюжет для внутреннего фильма, в котором я мог бы участвовать как актер. И теперь эта идея-семя по обыкновению разрослась в целое дерево. А вот и Ирена.

Она идет к тележке бара и наливает два стакана виски.

– Что ты шепнула на ухо Вирджинии? – спрашиваю я.

– Что, если она будет хорошо себя вести, ты пригласишь ее сниматься в твоем фильме.

– Тоже мне, выдумала. И как это тебе пришло в голову? – Да Вирджиния этим грезит. Ты видел, что она читает? Комиксы. Но не детские комиксы, а фотороманы для взрослых. Среди прочего там есть такие бедные, забитые девочки, которые становятся потом звездами. Вирджиния зачитывается этими фотороманами и тоже мечтает стать кинозвездой.

– Или звездой фотороманов? Ирена усаживается в своей обычной позе – нога на ногу – и неожиданно произносит: – Расскажи мне о твоем продюсере.

– Какое тебе до него дело? – Я же сказала, меня интересуют капиталисты. Разве твой продюсер не капиталист? – Еще какой.

– А кто это? – Ты хочешь знать, как его зовут? – Ну да.

Собираюсь ответить: «Протти», как вдруг «он» вмешивается: «- Скажи ей, что его зовут Прото.

– Какого черта? Как это – Прото? – Прото – это воображаемый персонаж. С его помощью ты войдешь в фильм Ирены в качестве актера.

– А почему Прото, а не Протти? – Это тебя не должно волновать. Скажи «Прото» и увидишь – имя сработает.