Альберто Моравиа - Я и Он

• Название: Я и Он
• Автор: Альберто Моравиа
• Жанр: Эротика

Предлагаемый читателю роман известного итальянского писателя XX века Альберто Моравиа `Я и Он` после своего первого выхода в свет вызвал настоящую бурю в обществе. `Двадцать лет назад этот роман шокировал соотечественников автора, – писала газета `Известия` в 1995 году. – Ситуация почти гоголевская: некая часть тела (но не нос) начинает самостоятельную жизнь и ведет диалог с героем на эротические темы. Теперь роман итальянца А.Моравиа `Я и Он` нынешнее российское общество ничем не смутит. А ценители настоящей литературы смогут насладиться чудесной прозой`. Газета `Московская правда` вторит: `…мы знаем Моравиа как мастера, изображающего интимные переживания героя столь филигранно, что `скандальное неприличие` не перевешивает, а помогает разобраться в сложнейших отношениях человека с самим собой. `Я и Он` – это роман чувств и ощущений. Читать его не только интересно и весело, но и полезно. Женщинам – даже в большей степени, чем мужчинам. Моравиа умудрился точно и корректно сказать о том, о чем так ни муж, ни любовник не скажет своей половине

---

– Так «он» спесив? – Не то слово! «Он» считает себя идеалом красоты, силы и мощи среди, скажем так, себе подобных. По «его» мнению, никто на всем белом свете «ему» и в подметки не годится. Самомнение – жуть! – Значит… «он» говорит вообще обо всем? Или только о том, что касается секса? – Владимиро, ты же прекрасно знаешь: нет ничего, о чем нельзя было бы говорить в сексуальном ключе. Литературу, искусство, науку, политику, экономику, историю – все можно рассматривать с этой самой точки зрения. Я не утверждаю, будто такой взгляд не является ограниченным. Я говорю лишь, что так делают сплошь и рядом. И «он» в том числе, да еще как! – Ну например? – Например, что может быть менее сексуальным, чем пейзаж? Горы, равнины, реки, долины: где тут, казалось бы, секс? И тем не менее. Поехал я однажды за город. В какой-то момент дорога пролегала между двумя покатыми холмами, постепенно они сглаживались до чуть приметных возвышенностей. И что ты думаешь? «Он» тут же начинает нашептывать: «Никакие это не холмы, а женские ноги, и, между прочим, очень даже ничего. Уже раздвинулись, распахнулись. А дорога-то прямиком шпарит в самую горловину, туда, где они как будто сходятся. И вот теперь мы на нашей машине, со скоростью сто пятьдесят в час, бешено ворвемся в эту горловину». Ну и так далее в том же духе. Улавливаешь двусмысленность? – Как не улавливать. Скажи, а… как еще «он» вмешивается в твою жизнь? – С помощью снов, естественно.

– Поди, эротических? – Владимиро, я не хочу особо останавливаться на снах. Сны – это, так сказать, «его» царство. Все, что «он» там творит, в конце концов ко мне не относится и меня не интересует. Единственное, чего бы я желал, – пусть оставит в покое реальные сны и обходится символическими.

– Реальные? – Терпеть не могу, к примеру, такой сон будто лежу я в постели с женщиной и не вижу ее лица. Потом женщина поворачивается, и я обнаруживаю, что это моя мать. Куда приятнее, когда мне снится, что я поднимаюсь по лестнице, на вершине лестницы – дом, дверь открыта, я направляюсь к этой двери ступенька за ступенькой… дом, скорее всего, мрачный, со всех сторон окружен кипарисами, окна закрыты, и вот, когда я уже собрался перешагнуть через порог, кто-то бьет меня ножом в спину, я падаю и просыпаюсь. Безусловно, дом с открытой дверью – это моя мать. Мрачный вид дома – это чувство моей вины. Удар ножом в спину я наношу себе сам, чтобы воспрепятствовать кровосмешению, и так далее. Однако, как ни крути, Владимиро, это все равно остается символикой, чем-то косвенным, опосредованным, каким-то ребусом, шарадой. Конечно, я могу расшифровать сон, разгадать шараду, но в то же время я волен воспринимать символическое действие буквально, не извлекая из него скрытого смысла. Так вот, Владимиро, реальности я предпочитаю символ. Допустим, я увидел во сне дом с распахнутой дверью, ну и что? Я говорю себе: «Надо же, какой странный сон, что бы все это значило?» И больше я о нем не вспоминаю. Но когда я вижу во сне собственную мать, такой, какой она была на самом деле, – ее лицо, выражение и все прочее, – в постели со мной, согласись, это уже перебор. Ты просыпаешься, в голове начинают роиться назойливые, неприятные мысли, настроение испорчено на весь день. Теперь с недавнего времени «он» почти полностью перешел от символизма к реализму. «Он» больше не подсовывает мне во сне, как раньше, скажем, часы – известный символ женского полового органа, а беззастенчиво, хотя опять же во сне, предъявляет самый настоящий передок во всех его подробностях, без малейшего изъяна, нужной формы и цвета.. иногда он даже движется: все как наяву. О часах-то я забываю, как только просыпаюсь, а вот о передке – нет. И я знаю, почему «он» это делает, Владимиро. Назло. Слишком долго объяснять сейчас всю подноготную наших отношений, скажу лишь, что в последнее время они окончательно испортились. Вот «он» и мстит мне: отбросил символизм, в котором, заметь, лихо понаторел, и ударился в реализм, точнее, натурализм, донельзя грубый и низменный.

Задумчиво и растерянно качаю головой, глядя на пол и выпуская дым из ноздрей. Владимиро делает жест, словно отстраняя что-то: – О снах мы поговорим потом. Вернемся лучше к вашему диалогу. Стало быть, вы постоянно беседуете друг с другом. А каким образом? Ты говоришь с «ним» вслух или как? – Только когда мы вдвоем и я уверен, что нас никто не слышит. Еще бы, ведь порой речь заходит о вещах, как бы это сказать, деликатных. А тут уж лучше перестраховаться.

– Значит, когда вы остаетесь наедине, ты говоришь с «ним» вслух. А что делает «он»? – Отвечает.

– Тоже вслух? – Понятное дело, вслух, – Ты хочешь сказать, что слышишь «его» так же, как слышишь сейчас меня? – Именно.

– Ушами? – Ну не носом же! – Но это, когда ты один. А в компании? При посторонних вы тоже беседуете вслух? – Нет, при посторонних мы не говорим вслух. Мы говорим мысленно.

– Мысленно? – Да, то есть я думаю одно, «он» – другое. Так и получается наш диалог, а точнее, перебранка. Хотя сказать по правде, при посторонних, вместо того чтобы говорить или ругаться со мной, «он» пытается командовать.

– Командовать? – Да. Командовать. Естественно, слушаться «его» или нет, я решаю, насколько могу, сам. Однако подчинить меня своей воле «он» пытается постоянно.

– И что «он» тебя заставляет делать? – Ясно что: выполнять «его» прихоти.

– Например? – Ну, скажем, еду я летом в гости куда-нибудь за город. Одна из приглашенных, симпатичная девушка, соглашается прогуляться со мной по аллеям парка. «Он» не мешкая заставляет меня подойти вместе с ней к скамейке. Как только мы садимся, «он» велит перевести разговор на известную тему. Потом – придвинуться к девушке вплотную. Наконец, после нескольких пробных заходов, наброситься на нее.

– Наброситься? – Ну, в общем, схватить за грудь, запустить руку под юбку, повалить на траву и тому подобное.

– Значит, «он» командует. А ты? – Обычно первым делом я стараюсь убедить «его», что это не тот случай. Что девушка, к примеру, помолвлена, что у меня будет масса неприятностей и все такое прочее. Бесполезно, «он» ничего не слушает. Кончается тем, что в минуту слабости я «ему» уступаю и набрасываюсь на девушку. Та, понятное дело, отталкивает меня, а то и дает пощечину.

– Этим кончается всегда? Я имею в виду пощечиной? – Чаще всего. Только пойми меня правильно, Владимиро: все это не потому, что я не нравлюсь женщинам, а потому, что «он» лишен элементарной психологической интуиции, умом, как говорится, не блещет и не соображает, когда что-то можно, а когда нет. Не случайно таких, как «он», относят к особому типу безмозглых.

– Это к какому же? – К самонадеянным и бестактным болванам Знал бы ты, сколько раз я попадал из-за «него» в самые дурацкие положения! Порой от стыда готов был хоть сквозь землю провариться! Задумчиво и горестно качаю головой, имитируя все ту же глубокомысленность, то есть как бы непредвзятость и объективность. Руки лежат на столе, в одной дымится сигарета, на среднем пальце второй красуется перстень с камеей из слоновой кости, доставшийся мне от отца. Подношу сигарету ко рту, неглубоко затягиваюсь, кашляю и продолжаю строгим, слегка раздраженным голосом: – Ужаснее всего то, что по своей природе я стопроцентный семьянин, – жена, дети и дом для меня главное. К тому же я очень люблю свою профессию, меня знают и уважают мои коллеги-кинематографисты. А профессия эта особенная именно потому, что дает возможность развернуться таким бессовестным типам, как «он». Сотни, да что сотни – тысячи женщин мечтают попасть в мир кино и пробивают себе дорогу всеми правдами и неправдами, при этом они прибегают не к мнению профессионалов, не к разумной оценке специалистов, а непосредственно и беззастенчиво – к «нему». – Ненадолго умолкаю, скривив от отвращения рот под пристальным взглядом Владимиро.

Затем неожиданно добавляю: – А к этому надо добавить и «его» всеядность.

– Всеядность? – Ну да. До сих пор речь шла о молоденьких, которым я могу нравиться или не нравиться, и о тех дурацких положениях, в которые я из-за «него» попадал. Но «его» всеядность распространяется гораздо дальше.

– Дальше? – Вот именно. «Он» бросается на всех без разбора, смазливеньких и невзрачных, старух и совсем девчонок. Ты не думай, Владимиро, все это остается только в теории, потому что в конечном счете для действия «ему» нужен я и без меня «он» ничего не добьется. С другой стороны, я не отрицаю, что здесь мы на полном ходу вторгаемся в область психопатологии, если не судебной медицины. Находить нечто возбуждающее в дряхлом старушечьем теле или, наоборот, в еще незрелом теле ребенка – это самое настоящее извращение, по крайней мере на мой взгляд. Ты согласен? Владимиро не отзывается. Это мое «ты согласен?» безответно повисает в воздухе.

– Возможно, ты сочтешь меня чересчур строгим, – настаиваю я. – Но в некоторых вопросах я действительно непримирим. Категорически. И потом, скажу откровенно, Владимиро, всему есть предел. Чаша моего терпения переполнена.