Алексей Чапыгин - Гулящие люди

• Название: Гулящие люди
• Автор: Алексей Чапыгин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984

А. П. Чапыгин (1870—1937) – один из основоположников советского исторического романа.

В романе «Гулящие люди» отражены события, предшествовавшие крестьянскому восстанию под руководством Степана Разина. Заканчивается книга эпизодами разгрома восстания после гибели Разина. В центре романа судьба Сеньки, стрелецкого сына, бунтаря и народного «водителя». Главный объект изображения – народ, поднявшийся на борьбу за волю, могучая сила освободительной народной стихии.

Писатель точно, с большим знанием дела описал Москву последних допетровских десятилетий.

Прочитав в 1934 году рукопись романа «Гулящие люди», А. М. Горький сказал: «Книга будет хорошая и – надолго». Время подтвердило справедливость этих слов. Роман близок нам своим народным содержанием, гуманистической направленностью. Непреходяще художественное обаяние книги.

---

– Вот так скотинка! – крикнули питухи.

– Не мешать роспись слушать!

– «Тот гнедой конь передом сечет, а зад волочет… К тому же приданому две кошки дойных! Восемь колод наделанных пчел – меду того не чел! Два ворона гончих, да с тех дворов еще сходитца на всякий год запасу – по сорок шестов собачьих хвостов! Киса штей да заход сухарей!»

– К черту тя! Сухари из нужника!

– «Малая поточка молочка да овин немолоченный киселя!»

– Хлебай сам, когда обмолотишь! Фимка подошла, шепнула Таисию:

– В ночь на Облепиху идти бойся, ночуй у меня, – старики грозились, они ведомые, злые хитрецы…

– К тебе идем, женка! Скоморох не кончил читать:

– «За невестой две шубы – едина соболья, другая сомовья, обе крыты сосновой корой – кора снимана в межень, задрав хвост в Филиппов пост! Три опашня сукна мимо зеленого… драна сукно по три напасти-локоть! Однорядка не тем цветом!»

– Предели каким?

– «Калита[233] вязовых лык – лыки драны в Брынском лесу в неведомом часу – на восходе в полночь. Крашенинные сапоги! Ежовая шапка!»

– Носи сам к роже плотно!

– «Четыреста зерен зеленого жемчугу!»

– Сыщи, пожалуй!

– «Ожерелье шейное с гвоздями в три молота стегано – серпуховского дела!»

– Попади в Разбойной, дадут такое – дела московского!

– «Из ямы – заяузским золотом шито – семь кокошников!»

– Ведомо, какое золото валют в ямы за Яузой!

– «Девять перстней железных, гожи кому и на руки, кованы… камни в них лалы из Неглинной бралы! Телогрея мимокамчатая, круживо берестяно… по ней триста брызг с Москвыреки брызнуто! И всего приданого сойдетца на триста, пусто! На пятьсот – ни кола! Прочиталыцику чара вина, слушательщикам бадья помой – лик и ухи умой! А кто ся записи не слушал, тем по головне!»

– Эй, атаман! Скоморохам по чарке вина!

– Вину и калачам вы хозяева – пейте! – сказал Таисий. Он, поймав Сеньку под руку, пошел из кабака… В теплом сумраке за ними кто-то спешно шел, видимо догоняя. Приятели остановились, разглядев Сенькину невесту Фимку.

– Ух, запыхалась! Ты ко мне обещал? – сказала она Таисию.

– А жених твой с кем спать будет?

– Ты кабак купил… деньги есть и вдовой, от сестры Облепихи ведаю, а его зазови – шальная Улька глаза выдерет.

– Я вдовой – правда! И деньги есть, только розно с приятелем покуда идти не след. Говорить надо, а у тебя есть ли тихое место?

– Никого в избе – вся изба моя, забредут иные – не пущу,

– Добро! Идем, брат, сговорим уйдешь.

Старики из кабака вышли. Серафим сказал;

– Завтре безотменно в кабак Ульяну пошлем, Миколай!

– Пошто, Серафимушко?

– А надо ей узнать и нам сказать, што затевают разбойники.

– Гиль, не иное што!

– Но где и в какое время скопятца? Медный бунт заваривают, к тому народ поят водкой… нам же надо упредить объезжего! Знакомец наш, тот старый дворянин с Коломны.

– Тот, што борода помялом? Мохната…

– Тот… наши бабы в его дому на Коломне бывали – Ульяна про замысел их ему доведет…

– Самим надо! Не бабьего ума дело, Серафим…

– Того не можно! А ну, как не удастся взять сатану Таисия – тогда конец нам, Ульяне же добром сойдет… «довела, дескать – убоялась, што ее. приголубника в бунт заводчиком потянут!»

– Эх, Серафимушко! Переведет она Сеньке наш сговор и не пойдет…

– Ты чуй! Сговорить ее надо – разжечь: «Таисий-де твоего Сеньку с Фимкой сводит…»

– Оно, пожалуй, гоже такое? Тогда пойдет!…

– Уберем голову, а Сеньку убрать легко – глуп, доверчив, пойми!

– И это ладно удумал ты, Серафим!

В летнем теплом воздухе кривыми тропками пробрались на Фимкин двор. Сама хозяйка первой зашла на крыльцо, увитое хмелем, отворив дверь в сени, бойко скрылась в сумраке избы. Слышно было, как она у печи вздувала огонь лучины в углях жаратка. Сенька с Таисием ждали в сенях. Фимка крикнула:

– Заходите.

Осветив огнем лучины просторную лежанку с кирпичными ступенями, плотно приделанную к курной печи, Фимка полезла на ступени, откинула на лежанке створчатую дверь – за дверью начинались ступени вниз.

– Ниже сгибайтесь – пролезете! – И первая полезла под избу, прибавила: – Кто последний, крышку накрой!

Сенька влез последним. За скобы поднял створки, закрыл вход.

В подызбище пахло печеным хлебом, овчинами, медом. Подземелье было невысокое, но обширное, над головой на толстых бревнах лежал настил пола избы. Войдя с огнем, Фимка на широком столе зажгла две свечи, лучину затоптала на земляном полу. Окон не было. Хозяйка пошла в глубь подземелья, открыла дверку, повеяло холодком летней ночи, запахом травы. Кровать Фимки близ стола, широкая, с пестрым лоскутным одеялом, с горой подушек в красных наволочках. Ножек у кровати нет. Кровать широкой рамой врыта в землю.

Друзья присели у стола на скамью. Оба огляделись, заметили в глубине столб, подпиравший настил, на нем образ, зажженная лампадка мигала от ночного ветра, огонь свеч на столе тоже.

– Женка! Прохладно, запри дверь, – сказал Таисий.

– Припру! Сыщу когда… – Фимка за дверью чего-то искала. Дверь заперла, принесла на стол малый жбан пива, две деревянные точеные чашки и оловянную торель с пирогами. – Пейте, ешьте, а я подремлю.

Она столкнула с ног кожаные уляди, завернув в красную юбку голые крепкие ноги, упала на кровать ничком, и видно было, что скоро уснула.

Приятели выпили пива, заправили по рогу табаку и с бульканьем воды стали курить. Таисий из пазухи вытащил кожаную сумку, порылся в ней, звеня золотом монет, достал два письма и, передавая их, заговорил:

– Тут, Семен, два, оба надо повесить. Едино с Лубянки, другое с Красной. Как письма устроить, не ведаю, только рано прибить до народу… Народ к тем письмам кинется, дьяки тоже – так спервоначалу шум зачнется…

– Знаю человека – устроит…

– Письма писаны нарядным[234] росчерком Максима Грека[235], титлой – ищи во гробех писца!

– Ты бы, Таисий, берег золото, сгодится.

– Серебра долго искать, да и пойматься можно! Завтра на кабаке люди будут с топорами, поить много не надо, – Анике втолковать тоже. С большого хмелю в бахвальстве меж собой, гляди, посекутся – дело уронят… Впрочем, то моя забота. Ты же завтра направляйся в Коломну, жди меня с народом… Спать будешь на мельнице, где переход за Коломенку. Мельница не мелет, пуста – туда Кирилка придет, и я вас с ним найду… Без моего зова к царю не подступайте. Царь на Коломне живет…

– Ладно, завтра с утра направляюсь, только не весь народ придет к кабаку с топорами. Как ты призывал, я ходил по кабаку и слышал, говорили: «Топоры пошто брать? На бояр идем да к царю за правдой!»

– Дураки! Ищут у каменного попа железной просфоры, – он им задаст правду, коли приступят с пустыми руками. Вот говорил я тебе, народу надобен царь справедливый – без царя этот народ жить не будет! Неучен, попами запуган: нет царя – пойдет искать, а бояре тут как тут, иного тирана подсунут, худчего.

– А все же царей не должно быть!

– В будущем – да, не теперь…

– Теперь – убить одного, сядет другой – и другого так же…

– Много ли таких, как Кирилка? Мало их или нет!… Попы учат: царь – бог, а как на бога пойдешь? Народ суеверен…

– Как убить, указал Кирилке ты?

– Завтра на кабаке договорим как. – То ладно! Лишь бы не изменил…

– Этот не изменит…

– Дальше как будем вести дело?

– С царем кончим… Лихие дома бояр разобьют и их побьют. Сидельцев из тюрем пустим, стрельцы есть сговорные, а там из дела видно будет.

– Иду спать!

Сенька встал, обнял Таисия, тот спросил, прощаясь:

– Пистоли с собой есть?

– Два – бери! Два дома про запас лежат. Таисий принял пистолеты. Сенька ушел.

Улька много раз вылезала за тын Облепихина двора, приседала, вглядывалась в лесок, в кусты, слушала и снова шла к себе. Ее окликнул отец:

– Уляша!

– Чого тебе?

– Иди-ко… мы с Серафимом слово молым…

– Не до тебя, отец!

– Все едино, кого ждешь – скоро не вернетца!

– Пошто не вернетца?

Улька вошла в избу, бабы спали, отец провел ее в прируб. В прирубе Серафим, атаман ватаги, сидел на своей чисто прибранной постели в плисовой черной однорядке. Борода старика расчесана, волосы приглажены на лысину и лысина, вымытая, с волосами, помазанными маслом, блестела, глаза тоже светились хитрой ласковостью. У черного образа горела лампадка, на полке резной над кроватью Серафима медный трехсвечник пылал тремя огарками толстых свечей.

– Праздник у вас нешто? – спросила Улька, садясь на кровать отца.

– Праздник, дитятко, новой объезжий у нас.

– Хто таков, што празднуете?

– Коломну помнишь? Ты с бабами к ему в избу ходила сатану зазывать с нами на Москву – Архилин-траву – Таисия.

– Не говори, батя, о нем, не терплю. А и терплю, то ради Семена…

– Люби ай нет – все горе от него! Серафим, сощурясь, поглядел на отца Ульки:

– Чул я, Миколай, как ён на кабаке шептал Семену, когда скоморохи их венчали…