Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

• Название: Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
• Автор: Борис Парамонов
• Жанр: Публицистика

---

Но, собственно, какое преступление совершется в "Двенадцати"? Россия далеко еще не разорена - не успели. Успели только убить Катьку. pВот тут дадим слово современному, блоковских еще времен, критику - Юлию Айхенвальду, писавшему так:

В самом деле, разве то, что Петька, ревнуя к Ваньке, убил Катьку, - разве это не стоит совершенно особняком от социальной или хотя бы только политической революции? И разве революция - рама, в которую можно механически вставлять любую картину, не говоря уже о том, что и вообще рама с картиной не есть еще организм? Изображенное Блоком событие могло бы произойти во всякую другую эпоху, и столкновение Петьки с Ванькой из-за Катьки по своей психологической сути ни революционно, ни контрреволюционно и в ткань новейшей истории своей кровавой нити не вплетает.

Самое название "Двенадцать", а не хотя бы "Тринадцать" (эта дюжина была бы здесь уместнее, чем обыкновенная) и не какое-нибудь другое число символически намекает, что поэт имеет в виду некий священный прецедент. И что такое сближение не является произвольной выходкой со стороны кощунственного читателя, а предположено самим писателем,- это видно из неожиданного финала поэмы. Этого уже за иронию никак нельзя принять. Помимо тона, заключительный аккорд поэмы, Христос с красным флагом, с кровавым флагом, должен еще и потому приниматься нами не как насмешка, а всерьез, что здесь слышатся давно знакомые и заветные лирические ноты Александра Блока - нежный жемчуг снега, снежная белая вьюга, дыхание небесной божественности среди земной метели. Двенадцать героев поэмы, собранные в одну грабительскую шайку, нарисованы, как темные и пьяные дикари, - что же общего между ними и двенадцатью из Евангелия? ...Так не сумел Блок убедить читателей, что во главе двенадцати, предводителем красногвардейцев, оказывается Христос с красным флагом. Имя Христа произнесено всуе.

Чего не понял Айхенвальд? Того, что убийство Катьки - ритуальное, а не уголовное. Так же как большевицкая революция - не социальная и не политическая, а бытийная, вернее - антибытийная.

Убита не эмпирически-конкретная - "толстоморденькая" - Катька, а Женщина: с большой буквы, как некое бытийное начало. Здесь начинается метафизика большевизма: вражда к бытию, символизированному в образе женщины, - ненависть к природе, к ее естественным плодоносящим силам. И это убийство совершено в присутствии Христа. Им, так сказать, санкционировано. Оно мотивировано христианской мизогинией - той самой, о которой столько писал Розанов: автор, очень читавшийся Блоком. Да и не надо было Блоку читать Розанова, чтобы воспроизвести эту тематику, - ибо сам он был человек такого склада: мизогин, женоненавистник. Он был, по Розанову, из "людей лунного света". (Это был тогдашний жаргон: Зинаида Гиппиус назвала мемуары о Блоке "Мой лунный друг".) Разговоры о Блоковых романах, о его чуть ли не донжуанстве - миф, и особенно удивляет, что эти разговоры поддерживала Ахматова, женщина, несомненно, умная. У Блока имелись черты латентного, репрессированного гомосексуалиста. (Естественно, говорится не о сексуальной практике, а о бессознательной ориентации.)

Я не буду доказывать этот тезис, потому что давно уже доказал его - в том тексте, который читал в свое время по радио и который отказываются напечатать в России. Эта работа называется "Блокова дюжина", и если редакторы не хотят ее печатать - это их, а не моя проблема. Я в открытую (мною же) дверь ломиться не буду.

Да и не эта тема у нас обсуждается сегодня - не индивидуальная, сколь бы велика ни была индивидуальность, а общекультурная, можно сказать историческая. Это тема о связи христианства в его психологических истоках с темой Блока в поэме "Двенадцать". Христианством продиктовано именно женоненавистничество, сказавшееся в эпизоде с Катькой. Христиане - первохристиане - по Розанову - сублимированные содомиты. Он писал о "бессемяности" христианства, о его "номинальности", о внутренней вражде христианства браку и семье как основам бытия. В этой бессемяности, однако, было нечто порождено, именно - духовность. Розанов:

Индивидуум начался там, где вдруг сказано закону природы: "стоп! Не пускаю сюда!" Тот, кто его не пустил,- и был первым "духом", не-природою, не-механикою. Итак, "лицо" в мире появилось там, где впервые произошло "нарушение закона". Нарушение его как однообразия и постоянства, как нормы и "обыкновенного", как "естественного" и "всеобще-ожидаемого".

Без лица "мир не имел бы сиянья, - шли бы "облака" людей, народов, генераций... И, словом, без "лица" нет духа и гения.

Понятно, что блоковские красногвардейцы это скорее облака, чем личности, хоть они, Ваньки и Петьки, наделены именами. Имя - еще не личность. Индивидуальность и гений - это сам Блок. Это он с Христом связан в поэме; и как раз по той линии, которую так выделял Розанов. Можно не говорить о символике женоубийства в "Двенадцати" как указывающей на тайный, метафизический смысл большевизма, то есть, другими словами, не считать большевизм феноменом христианским (хотя соблазн в этой теме есть, и немалый). Но невозможно задаваться вопросом о тайне поэмы "Двенадцать", о том, как и почему появился там Христос, - и не сказать о Блоке того, что сейчас было сказано.

Христос "Двенадцати" - проекция Блокова бессознательного, тот самый "женственный призрак", в ненависти к которому признавался Блок. Но здесь не только ненависть была, - отношение было остро амбивалентным: ненависть - любовь к этому архетипу андрогина.

Иван Бабель

Так подписывался Бабель в прижизненных своих публикациях: именно Иван, а не Исаак, такой был у него полупсевдоним. Эренбург, побывав в Польше в 27 году и сообщив на лекциях настоящее имя Бабеля, произвел газетную сенсацию - порадовал тогдашних польских антисемитов. А к чему я это вспомнил, будет ясно из дальнейшего.

Недавно - буквально сейчас, летом 2000-го, в не самом крупном, но изысканном издательстве Фаррар, Страус и Жиру (том, которое выпускало английские переводы Бродского) вышел представительный сборник критической эссеистики Лайонела Триллинга. Триллинг, умерший в 1975 году, был одним из виднейших представителей нью-йоркской гуманитарной интеллигенции в годы ее цветения - тридцатые, сороковые, пятидесятые. Он преподавал английскую литературу в Колумбийском университете (между прочим, был первым евреем, принятым на английскую кафедру в 1939 году). Позиция Триллинга в кругах этой интеллигенции, бывшей сплошь левой, с сильными марксистскими, а одно время открыто просоветскими симпатиями, была особенной. Он не был левым марксистом - он был широкомыслящим либералом. Триллинг немало сделал для преодоления марксистского мифа в Америке, среди передовой ее интеллигенции (в других местах и кругах этот миф кредитом не пользовался). Орудием просвещения блуждающих интеллигентских масс Триллинг сделал англоязычную литературу. Главная его книга, тоже сборник эссе, вышедшая в 1949 году, называлась "Свободное воображение". Этот сборник во многом повторен сейчас, с добавлением последующих важных работ Триллинга. Название книги -"Моральная необходимость быть умным"; в оригинале - to be intelligent, но по-английски интеллиджент - не интеллигентный, а именно умный, шевелящий мозгами, не ленящийся подумать. Моральные порывы требуют тщательной интеллектуальной коррекции - вот пойнт Триллинга. Поддаваться даже самым благородным чувствам - опасное дело. С другой стороны, умственные, рациональные построения также чреваты нежелательными последствиями, поскольку они склонны схематизировать, упрощать тонкую ткань бытия. Говоря об этой стороне мировоззрения Триллинга, один из критиков (Эдвард Ротстайн) писал так:

"Влияние интеллекта на жизнь может быть достаточно зловещим. Стремление к рациональной переделке общества способно приуменьшать важность внутренней жизни человека, суживать само понятие ума. Все темные желания, неуправляемые импульсы, амбивалентные чувствования и противоречивые мысли, коли они объясняются неполадками и несовершенством внешнего мира, общественного строения, - берутся тогда под строгий контроль или вообще объявляются незаконными. Здесь либерализм подстерегает опасность сделаться доктринарным пуританизмом - или даже чем-то похуже".

При таких тенденциях разума - чистого разума, так сказать, - высокая литература становится, по Триллингу, едва ли не единственным и самым верным способом сохранить правильное, многостороннее, необходимо двусмысленное, то есть предельно широкое мировидение. Триллинг - американский вариант того явления, которое в России когда-то (в 19 веке) называлось реальной критикой. Различие: русские Белинский, Добролюбов, Писарев и др. стояли на позициях узкого утилитаризма и примитивного материалистического рационализма; позиция Триллинга - человека двадцатого века - неизмеримо сложнее, его морализм и рационализм прошел суровую диалектическую (как сам он любил это называть) школу. Ни в коем случае он не был догматиком. Его лозунгом была сочиненная Джоном Стюартом Миллем молитва: "Боже, сделай моих врагов умными". Умный враг делает нас сильнее, глупый враг и нас оглупляет, способствует нашему разоружению. Занимая определенную позицию, вы должны все время критически ее поверять, испытывать на отрицание. В общем, Лайонел Триллинг - тонкая западная штучка старой школы, и недаром его закат начался в 60-е годы, с появлением и бурными триумфами пресловутой контркультуры шестидесятничества. Но он, как видим, не забыт и, несомненно, вошел в сонм классиков американской культуры.