Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

• Название: Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
• Автор: Борис Парамонов
• Жанр: Публицистика

---

Сюжет почти всех вещей Тургенева - мужская несостоятельность перед женщиной. Его мужские герои - поистине те "пробники", о которых писал Шкловский. Напомню: пробник - это непородистый жеребец, который на конских заводах горячит кобылу, а покрывает ее другой, чистопородный. Пробник - основной герой русской литературы, и не только у Тургенева, а и у Толстого, и у Гончарова, у кого угодно, - но у Тургенева он представлен, как сейчас говорят, эксклюзивно, другого у него ничего нет. И эту тему Тургенев обнаружил сразу, в первой же своей вещи - в той самой "Параше". Возьмем те две строфы, о которых писал Гершензон, - где сатана появляется:

XLI

Мой Виктор перестал любить давно...

В нем сызмала горели страсти скупо;

Но, впрочем, тем же светом решено,

Что по любви жениться - даже глупо.

И вот в него ей было суждено

Влюбиться... Что ж, он человек прекрасный

И, как умеет, сам влюблен в нее;

Ее души задумчивой и страстной

Сбылись надежды все... сбылося все,

Чему она дать имя не умела,

О чем молиться смела и не смела...

Сбылося все... и оба влюблены...

Но все ж мне слышен хохот сатаны.

XLII

Друзья! я вижу беса... На забор

Он оперся и смотрит; за четою

Насмешливо следит угрюмый взор,

И слышно: вдалеке, лихой грозою

Растерзанный, печально воет бор...

Моя душа трепещет поневоле;

Мне кажется, он смотрит не на них -

Россия вся раскинулась, как поле,

Перед его глазами в этот миг...

И как блестят над тучами зарницы,

Сверкают злобно яркие зеницы;

Медлительно вдоль губ владыки зла.

В чем тут дьяволиада? Бес здесь не соблазняет, не сводит любовников, как в "Фаусте", - и смеется, не в грех вгоняя, а наоборот, наблюдая их неспособность соединиться. Поэтому и появляется здесь Россия - которой не овладеть мужскому волевому культурному началу. И в простенькой Параше разверзается эта бездна. Параша здесь, как и все тургеневские девушки, - некая метонимия. Тут действует самая настоящая цензура бессознательного, один из любимейших приемов которой - переставить знаки, перевернуть с ног на голову или наоборот, черное представить белым. И этим же приемом бессознательно пользовался Тургенев. Посмотришь - нежная, ждущая любви девушка; приглядишься - бабища ражая, Расея. И не девушка она, а так называемая мать - Великая Матерь, древняя Кибилла, порождающая и поглощающая, самодостаточная, жрецы которой на ее алтаре оскопляли себя. Вот мифический прообраз простеньких с виду романов Тургенева.

Революция, то есть желательное культурное переустройство России, явлена у Тургенева в образе неудавшегося романа, и революционер у него - непременный импотент. Лишний человек у него значит - лишний мужчина, ненужный мужчина: России не нужный, самодовлеющей Кибилле.

Этот герой проходит через все его романы - от "Рудина" до "Нови". И мелкие вещи Тургенева все о том же - например, "Ася". Как ни странно, об этой повести написал основополагающую статью не очень талантливый человек Чернышевский; но он понял эту, решусь сказать, основную русскую тему, потому что и сам был в ней, в этой теме, и сам был ею, этой темой: несостоятельный мужчина, прикидывающийся революционером.

Вопрос - было ли в самом Тургеневе нечто индивидуальное, что обусловливало его чуткость к этому русскому метапсихологическому конфликту, - я уже снял, решил его не касаться. Не в Тургеневе в конце концов дело: слишком часто он наблюдал указанный конфликт в русской жизни. Собственно говоря, только этот конфликт он и наблюдал, только таких, с позволения сказать, героев и видел: тот же Чернышевский, или Бакунин, с которого, по крайней мере внешне, списан Рудин, то ли даже Герцен, то ли сам Тургенев, о котором Герцен же написал, что Рудин - это Тургенев, снабженный бакунинской диалектикой. Тему, повторяю, не стоит ставить в психоаналитический план, говорить об индивидуальных комплексах того или иного русского литератора. Гораздо важнейшая тема предстоит: а что это, собственно, за страна, что за культурная ситуация, в которых лучшие люди суть лишние люди, то есть, как теперь мы вправе и в силах говорить, испытывают какую-то уже чисто (или нечисто) физическую несостоятельность? Чтобы явиться перед женщиной бессильным, совсем необязательно быть импотентом или каким-нибудь репрессированным гомосексуалистом, не понимающим своих проблем, - для этого достаточно, чтобы женщина пугала. Это, так сказать, психосоматический аспект проблемы. А вот метапсихологический, метафизический, культурфилософский и метафизический аспект: лучшие русские люди боятся России. И вся великая русская литература есть, в сущности, не что иное как стенограмма этого страха.

Мне тут по неслучайной ассоциации вспомнился эпизод из итальянского фильма "Семь красавиц" режиссера Лины Вельтмюллер. Герой фильма, итальянский плэйбой, в исполнении несравненного Джан-Карло Джанини, попадает во время войны в немецкий лагерь военнопленных, комендант которого - женщина, этакая вульгарная Валькирия, громадная баба в эсэсовской униформе. Он надеется обратить ситуацию в свою пользу в расчете на свои испытанные достоинства и хвастается перед коллегами-военнопленными, что коли так, коли начальник баба, так он и в лагере заживет припеваючи. Случайно комендантша слышит этот разговор - и решает устроить этому, с позволения сказать, мужчине тест: то ли действительно ей не хватает мужской ласки, то ли еще раз по эсэсовской привычке захотела изысканно поиздеваться. И следует лучшая сцена фильма: комендантша призывает нашего героя и предлагает ему показать себя. Ничего смешнее мне в кино видеть не приходилось: как этот плэйбой - конечно, ослабевший в лагере от голодухи, конечно, растерявшийся от этой провокации - ползает, как некий червь, по громадному корпусу великанши, не понимая вообще, где он находится и куда ему нужно ползти. Тут соответствующие стихи Бодлера можно вспомнить, можно и Феллини помянуть, в фильмах которого непременный атрибут - эпизодическое появление подобного сисястого монумента; но все же наиближайшая ассоциация - Россия и пресловутые русские лишние люди. Мне очень понравилось, прямо сказать впечатлило название одной книги о судьбе советских военнопленных: "Нам изменила Родина". То есть мы родине не нужны.

Вот этот конфликт, так зловеще сказавшийся в судьбах русских людей 20 века, предсказан и предзаложен у Тургенева. Россию не изменить никакой революцией - никакой революционер с ней не сладит. Она как в той эпиграмме Тютчева: дохнет - и сдунет с лица земли.

Между прочим, эта эпиграмма написана по поводу восстания декабристов и его поражения. Тютчев счел себя вправе умилиться перед зрелищем такой нечеловеческой мощи. Но вот потом появился другой гениальный поэт, взявший тот же сюжет, и вот что у него получилось. Я имею в виду, конечно, Мандельштама, знаменитое его стихотворение "Декабрист". Возьмем знаменитый финал: ґВсе перепуталось, и некому сказать, что постепенно холодея, Все перепуталось, и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея".

Повторять-то сладко, слова красивые, но что за ними стоит? Россия как образ смерти. Лета - это, как всем известно, подземная река в царстве мертвых. А что такое Лорелея - очень красивое имя, красивая сказка. Лорелея - это что-то вроде сирены, заманивающей путешествующих по Рейну: злая сила, смертная сила, выступающая в некоем прекрасном женском образе. Вот какой набор качеств характеризует Россию в стихотворении Мандельштама: Россия - вамп, колдунья, злая погубительница, любить ее - значит умереть.

Вспомним еще раз статью Чернышевского о повести "Ася" - "Русский человек на рандеву". Чернышевский придал сюжету повести некое сверхличное, общественное измерение. Мысль была, что человек, уклоняющийся от того, чтобы овладеть женщиной - а мы знаем, что это основной сюжет чуть ли не всех вещей Тургенева, - что такой человек вообще ничего в жизни серьезного не совершит. Считается, что здесь Чернышевский произнес приговор русскому либерализму, понимая под таковым некое постепенство, западническое джентльменство, умеренность и аккуратность в социальном вопросе, и что, наоборот, самого Чернышевского идеал - революционер, к топору зовущий Русь. Парадокс Чернышевского в том, что и он таким же слабаком оказался, таким же пробником, - да и все последующие революционеры (а среди них были очень серьезные, очень сильные фигуры) ничего с этой страной сделать не смогли. Можно по этому поводу лирически вздохнуть: "А ты все та же - крест да поле, да плат узорный до бровей".

Ни у кого из нас не получилось романа с Россией. Вот это всегда знал, всегда предвидел Тургенев, что и придает особую глубину его простеньким с виду сочинениям.

Мне кажется, что у самого Тургенева было сознание персонального краха, и вряд ли был он так уж счастлив на всячески культурном Западе. Тип русского западника подавался им не без иронии, и был в этот также элемент самоиронии. Тургенев ощущал комизм этой ситуации - русского западничества, и пожалуй, не меньше Достоевского, написавшую злую карикатуру на западника Тургенева в образе Кармазинова из "Бесов". Я хочу проиллюстрировать этот сюжет одним апокрифическим, что ли, тургеневским текстом.