Мишель Зевако - Сын шевалье

• Название: Сын шевалье
• Автор: Мишель Зевако
• Жанр: Исторические приключения

Шевалье де Пардальян, которому уже за пятьдесят, появляется в Париже, чтобы отыскать своего сына, много лет назад похищенного неизвестным у служанки принцессы Фаусты.

Юношу зовут Жан, и он оказывается известным дуэлянтом и задирой — дерзким, но благородным.

Пардальян наконец находит сына и посвящает его в тайну огромного клада, спрятанного когда-то принцессой Фаустой в старинном монастыре на Монмартре.

---

— Кто докажет мне, что это не очередное предательство? Возможно, вы снова впустили в дом дурных людей.

— Я совершенно одна, мадемуазель! Клянусь вам всем самым святым для меня! Мне плохо! Господи Иисусе! Неужели вы оставите меня под дверью умирать, как собаку? Это не по-христиански, мадемуазель!

На сей раз девушку убедили жалобные слова лицемерной старухи; возможно также, Бертиль слишком понадеялась на спрятанный у груди кинжал. Как бы там ни было, она воскликнула:

— Я добрая христианка, госпожа Колин Коль, и я вам открою. Но если со мной случится несчастье по вашей вине, вы ответите пред вечным судьей!

И, храбро сжав правой рукой рукоять кинжала, она откинула левой засов, распахнула дверь и произнесла встревоженным тоном:

— Что с вами слу…

Она не успела докончить фразу, ибо ее обхватили две сильные руки. Она хотела крикнуть и открыла рот, но вопль ее утонул в складках широкого плаща, наброшенного на голову. Она хотела вырваться при помощи кинжала, который по-прежнему судорожно сжимала, — но ее уже поспешно заворачивали в плащ, связывали ей руки и ноги какими-то мягкими путами, скорее всего, шарфами; затем ее подняли и куда-то понесли.

Она не лишилась чувств и не потеряла хладнокровия. Понимая, что сейчас всякое сопротивление бессмысленно, она собирала все силы, дабы воспользоваться первым же благоприятным обстоятельством, и страшилась только одного — выронить кинжал, который пока ей удавалось сохранить.

Один из храбрецов держал Бертиль за ноги, второй за плечи, а третий замыкал шествие. Они со всеми предосторожностями спустились на первый этаж, а госпожа Колин Коль, честно отрабатывая золото Кончини, светила им, идя впереди.

Так она проводила их до выхода в тупик и, прежде чем открыть дверь, заботливо предупредила:

— Осторожнее! Здесь четыре ступеньки! Смотрите под ноги!

Невзирая на такую услужливость, один из храбрецов, обернувшись, счел нужным припугнуть ее:

— Ну, старая ведьма, помалкивай, а не то язык отрежем! Если не хочешь, чтобы тебе вырвали глаза, раскроили череп, распороли брюхо, даже лица наши забудь!

Содрогаясь от ужаса, она залепетала, осеняя себя крестом:

— Забуду… забуду навсегда! Клянусь вам всеми святыми, монсеньор!

В отличие от прочих чувств, ужас госпожи Колин Коль был глубоким и неподдельным. Что же случилось с этой бесстрашной женщиной? А то, что теперь в ней не нуждались, и она это прекрасно сознавала. Вернейшим же средством удостовериться в ее молчании было бы перерезать ей без лишних разговоров горло прямо на пороге дома. Сейчас опасность угрожала ее собственной драгоценной особе, и почтенная матрона мигом лишилась самообладания, так поразившего Кончини.

Но одно чувство устояло даже перед страхом. Нащупав в темноте руку Карканя, она страстно ее сжала и, прикоснувшись губами к его уху, выдохнула:

— Возвращайтесь! Не такая уж я свирепая, вы увидите!

Однако тут мужество покинуло ее, и она поспешно отступила в дом, захлопнув дверь и наложив все засовы. Лишь покончив с этим важнейшим делом, она перевела дух и немедленно устремилась на кухню. Бесшумно подтащив к окну табурет, она с удивительной ловкостью взобралась на него. Ее вытаращенные хитрые глазки усиленно вглядывались в темноту, а жадные уши, казалось, шевелились от желания услышать как можно больше.

Храбрецы мягко опустили Бертиль на бархатные подушки портшеза. Девушка попыталась приподняться, но путы мешали ей. Тогда она произнесла странно-спокойным голосом:

— Я задыхаюсь под плащом… Освободите меня.

Приглушенный плотной тканью голос прозвучал еле слышно, но Кончини, стоявший рядом с портшезом, все же разобрал слова. Голосок Бертиль, прежде никогда им не слышанный, сладчайшей музыкой отозвался в его ушах.

Забыв, что девушка не может его увидеть, он театральным жестом обнажил голову, поклонился с присущим ему изяществом и высокопарно произнес:

— Мадам, если вы соблаговолите обещать, что не будете звать на помощь и не будете шевелиться…

— Я не буду звать на помощь и не буду шевелиться, — твердо сказала Бертиль.

— В таком случае, мадам, я счастлив исполнить ваше желание которое для меня равносильно приказу.

И Кончини собственноручно, сладко содрогаясь от прикосновения к этому желанному телу, развязал шарфы, а затем снял плащ, скрывавший лицо, чья идеальная красота доводила его до безумия.

Бертиль ни единым словом, ни единым жестом не поблагодарила того, кто освободил ее от пут. Она не удостоила его даже взглядом, словно бы даже не заметив.

С поразительным спокойствием, изумлявшим и восхищавшим Кончини, она приподнялась и села поудобнее. С наслаждением вдохнув свежий воздух, она поправила корсаж, пригладила растрепавшиеся волосы, расправила складки помявшегося платья — а затем скрестила руки на груди. Этот внешне вполне естественный жест позволил ей вновь завладеть оружием, в котором заключалось ее единственное спасение.

Она предстала перед Кончини в сиянии своей красоты и юности: прелестное личико обрамляли роскошные золотистые локоны, бархатистая кожа благоухала, безупречность фигуры подчеркивалась изяществом каждого жеста — и он, очарованный, ослепленный, закрыл глаза, приложив руку к сердцу, словно пытаясь унять его неистовое биение.

А трое бандитов, восхищенные этим небесным видением, выразили свои чувства привычным свистом, означавшим высшую степень одобрения. Более того, удивляясь самим себе, они вдруг ощутили некое странное сожаление, как будто их начала тяготить эта, в сущности, обыкновенная работа. В загрубелых душах рождалось какое-то незнакомое чувство, очень похожее на жалость: эта девочка казалась им такой же прекрасной, чистой и непорочной, как лик Божьей матери, на который они взирали с искренним благоговением, если забредали в церковь — что иногда и с ними случалось.

Кончини, обманутый внешним спокойствием девушки, не замечал ее бледности и лихорадочного блеска обычно столь кротких голубых глаз. Между тем, если бы он знал ее поближе, это должно было бы его насторожить.

Не глядя на своего похитителя, стоявшего перед ней с обнаженной головой с видом крайнего почтения, она произнесла своим мелодичным голосом:

— Вы говорите как дворянин, каковым быть не можете…

— Мадам! — проскрежетал Кончини, бледнея.

Не обращая на него внимания, она продолжала:

— Ибо человек, удостоенный этого звания, не может совершить подобную низость… Вы сказали, что мои желания для вас равносильны приказу? Прекрасно! Итак, я желаю вернуться в свой дом. Не препятствуйте мне, и я прощу…

— Мадам, — воскликнул Кончини горестно, — это единственная просьба, которую я не могу исполнить… по крайней мере, в данный момент.

С презрением, начинавшим приводить Кончини в ярость, она сказала ровным, почти безразличным тоном:

— Я же говорила: вы не дворянин. Сила на вашей стороне, и вы можете делать со мной, что хотите… Я не унижусь до спора с вами…

Не в силах сопротивляться клокотавшей в нем страсти, Кончини пылко воскликнул:

— Мадам, умоляю вас, выслушайте меня… Вы не знаете, какую безумную любовь пробудили во мне! С того мгновения, как я вас увидел, мной владеет только одно чувство… Я провожу ночи без сна, шепча ваше восхитительное, дорогое для меня имя! Да, я знаю, что использовал против вас силу и хитрость… как вы сами сказали, я совершил низость, недостойную дворянина. Но вина моя не столь велика, как вам кажется… Это было необходимо, мадам: над вами нависла смертельная угроза, и я не нашел другого средства спасти вас. Клянусь вам, мадам, нет любви более глубокой, более искренней, более почтительной, чем моя!

До этого момента Бертиль сохраняла полную безучастность, так что могло даже возникнуть сомнение, слушает ли она. Видя, что фаворит королевы замолчал, дабы перевести дух, она произнесла холодно:

— Одно слово: свободна я или нет?

— Да! — в отчаянии вскричал Кончини. — Да, мадам, вы свободны. Ваше желание приказ для меня: возвращайтесь в свой дом!

Несмотря на самообладание, доселе ей не изменявшее, девушка не смогла сдержать радостного жеста. К бледным щекам ее прихлынула кровь, и она привстала, собираясь немедленно воспользоваться дарованной ей свободой.

Но Кончини придвинулся к ней еще ближе, обжигая ее своим дыханием и бормоча:

— В обмен я прошу только одного: взгляните на меня не так сурово! Скажите мне слово надежды! Всего лишь слово, мадам, неужели это много для вас?

Бертиль бессильно опустилась на подушки портшеза, проронив чуть слышно:

— Сначала измена и насилие, затем оскорбительный торг. Лакей!

И, устало отвернувшись от него, она закрыла глаза, словно ее внезапно охватила дрема.

Фаворит королевы в бешенстве топнул ногой. Это слово обожгло его, будто удар хлыстом. Разразившись ужасными проклятиями, он яростным движением нахлобучил на голову шляпу и прорычал: