Мишель Зевако - Сын шевалье

• Название: Сын шевалье
• Автор: Мишель Зевако
• Жанр: Исторические приключения

Шевалье де Пардальян, которому уже за пятьдесят, появляется в Париже, чтобы отыскать своего сына, много лет назад похищенного неизвестным у служанки принцессы Фаусты.

Юношу зовут Жан, и он оказывается известным дуэлянтом и задирой — дерзким, но благородным.

Пардальян наконец находит сына и посвящает его в тайну огромного клада, спрятанного когда-то принцессой Фаустой в старинном монастыре на Монмартре.

---

Ибо, отдадим монарху должное, сделанное им открытие вытеснило из его сердца плотскую любовь. Сейчас он видел в Бертиль только свое дитя. И искренне страдал, сознавая, сколь отвратительно собирался поступить с ней.

Девушка, разумеется, не понимала причину этого волнения однако было заметно, что она удивлена и встревожена поведением короля.

Если бы Генрих не был так поглощен своими раздумьями, он заметил бы, с каким холодным выражением глядели на него ее обычно нежные глаза, какая тень легла на ее чистый лоб, какая мучительная дрожь прошла по ее телу, когда он глухо прошептал: «Моя дочь!»

Но король ничего не видел. Он продолжал размышлять.

Ему не свойственно было долго заниматься самобичеванием. И он убедил себя, что чувство, принятое им за любовь к женщине, было отцовским инстинктом, перед которым нельзя устоять. Весьма кстати припомнилось, как встревожило его сходство девушки с умершей Бланш де Сожи, и он еле слышно прошептал:

— Сердце мое угадало, что эта восхитительная девочка — ее дочь!

Смятенная душа короля тут же успокоилась. Предстояло, конечно, оправдаться в совершенном когда-то насилии. Но ведь это было так давно! Труднее было объяснить, почему он не позаботился о своем ребенке. Однако все могло быть исправлено. Еще не зная истины, он принял решение отыскать дитя Бланш. А для прелестной Бертиль он сделает в тысячу раз больше и с величайшей радостью! Его уже переполняла отцовская гордость этой цветущей юностью и этой идеальной красотой.

Украдкой любуясь грациозной девушкой, он укреплялся в решимости сторицей воздать за долгое забвение и говорил себе:

— Клянусь Святой пятницей! Это дитя станет украшением моего двора! Я дам ей великолепное приданое, выдам замуж за одного из моих друзей, мы никогда больше не расстанемся, и она будет счастлива, слово короля! Это станет хоть и запоздалым, но полным воздаянием за все пережитое! Она это заслужила.

Он сам пришел в умиление, представив себе сияющее будущее и щедроты, которыми осыплет ее. Раскрыв в порыве нежности объятия, он повторил восторженно:

— Дочь моя!

Ему казалось, что этого достаточно: сейчас она с радостью и благодарностью прильнет к его груди, назвав, в свою очередь, отцом.

Однако все произошло совершенно иначе.

К великому его удивлению, Бертиль даже не шелохнулась. Она лишь мягко покачала головой и с невыразимой печалью прошептала:

— Увы, у меня нет отца… и никогда не было!

Генрих посмотрел на нее пристально, стараясь понять, что таится за этой ослепившей его юной красотой.

Он был поражен чрезвычайной сдержанностью ее поведения, изумительным достоинством, сквозившим в каждом движении. Она смотрела на него глубоким взглядом, в котором угадывалась грусть, но не было благоговения — ни перед королевским величием, ни перед отцовской властью.

И ему стало понятно, что несчастья закалили характер этой девушки и сформировали зрелый не по возрасту разум. Ее нельзя было соблазнить высоким положением или богатством, и она не давала запутать себя хитроумными доводами. Он понял, что ему предстоит держать ответ перед суровым судьей, а надежда его, что девочка все простит и забудет ради счастья обрести отца, тем более коронованного, была совершенно напрасной.

Он хотел избежать тягостных объяснений за поцелуями и объятиями. Теперь ему пришлось не без горечи убедиться в своей ошибке.

Однако, будучи человеком по природе справедливым, он сказал себе, что она права, ибо действительно была им брошена. А ведь других своих незаконных детей он признавал вполне официально, об этом было известно всему королевству. Никакой власти над этой девушкой он не имел — ни как отец, ни даже как монарх, если учесть, при каких сомнительных обстоятельствах оказался в ее доме.

Итак, нужно было смириться с неизбежным. Он решил проявить терпение и снисходительность, попытаться смягчить ее добрыми словами и благожелательным отношением, оставляя, впрочем, за собой право распорядиться судьбой дочери, как подобает королю.

Желая показать, что понимает причину ее сдержанной холодности, он произнес тоном глубокого сочувствия:

— Вы много страдали, дитя мое?

Она ответила просто, без всякой язвительности:

— Я и в самом деле была очень несчастна, сир.

— По моей вине, я это знаю. Но не судите меня слишком уж строго. Позднее, дитя мое, вы поймете, что владыкам мира сего приходится жить не ради себя, а ради народов, вверенных их попечению. Не всегда могут они следовать велению своего сердца.

Она с живостью прервала его:

— Ваше Величество ошибается, слыша в словах моих укор. Мне никогда бы Не пришло в голову требовать хоть малейшего объяснения от короля, не говоря уж о том, чтобы осуждать его. Король повелевает всеми, отчитывается же только перед своей совестью. Прошу Ваше Величество поверить, что я этого не забывала и не забуду.

Генрих, никак не ожидавший подобных слов, был приятно удивлен. Словно камень свалился с его души, ибо тягостного разговора удалось все-таки избежать. Обретя привычное хорошее настроение, он вскочил с кресла и принялся широкими шагами расхаживать по молельне.

— Клянусь Святой пятницей! — воскликнул он с ликованием. — Прекрасно сказано, дитя мое! Вижу, ум ваш не уступает красоте… а это, знаете ли, немало! Но я не хочу, чтобы вы превзошли меня великодушием, и признаюсь, что поступил не лучшим образом по отношению к вам… Нет, не возражайте! Я желаю загладить свою вину. Отныне на мне лежит забота о вашем будущем. Я сделаю вас счастливейшей из женщин, и все прочие будут завидовать вам. Можете не сомневаться, любое ваше желание, если это в моей власти, будет исполнено!

Она произнесла очень серьезно:

— В таком случае, я осмелюсь испросить одну милость у короля, освобождая Его Величество от всех остальных обещаний.

— Говорите! — вскричал Генрих, радуясь, что она так легко согласилась принять от него дар. — Если это в моих силах, вы получите то, что хотите, слово дворянина!

Бертиль на секунду задумалась… Она не испытывала колебаний, а просто подыскивала для своей просьбы подходящие выражения.

— Могу ли узнать, — сказала она наконец, — каковы намерения короля по отношению к тому юноше, что ждет у мой двери?

Генрих ожидал услышать все что угодно, только не это. Он остановился прямо перед девушкой, устремив на нее проницательный взор и думая: «Так вот что нас беспокоит!»

Бертиль твердо вынесла изучающий взгляд короля. Во всем ее нежном, чистом облике выражалась одна лишь тревога. Язвительно усмехнувшись, он сказал с намеренной резкостью:

— С чего вы взяли, что у него достанет глупости оставаться у вашей двери?

С простодушной убежденностью она ответила:

— Потому что он обещал!

— В самом деле, — сказал Генрих, продолжая пристально смотреть на нее, — вы, должно быть, знаете его гораздо лучше, чем меня, раз так уверены в нем.

— Я вовсе его не знаю! До сегодняшнего вечера я с ним ни разу не говорила! Даже имя его стало мне известно только что, когда он назвал себя Вашему Величеству!

Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять — она говорит правду. Король ни на секунду в этом не усомнился. Но у него были свои цели, поэтому он продолжил:

— Если вы не знакомы с ним, то как можете доверять ему?

— О, сир, разве вы не видели его лицо? Я всего лишь глупенькая девочка, но даже мне понятно, что такой человек не может лгать… такой человек всегда держит свое слово!

— Хорошо, пусть будет по-вашему. Но почему вас так тревожит судьба этого молодого человека? Почему вы вообще заинтересовались им?

— Ради меня, защищая мой дом, он осмелился преградить путь Вашему Величеству.

— Клянусь Святой пятницей! Разве это его дело? Да и зачем нужно защищать вас? Разве вам что-нибудь угрожало?

— А разве нет, сир?

Генрих вздрогнул. В нежном, мелодичном голосе девушки вдруг прозвучали суровые нотки, и в них он услышал прямое обвинение. Он хотел взглянуть ей в лицо, но прочел в этом ясном взоре такой отчетливый упрек, что невольно смешался и начал вновь мерить шагами молельню, повернувшись к дочери спиной.

— Хорошо, — промолвил он наконец, — скажите, отчего этот юноша оказался здесь сегодня вечером? Или он все ночи проводит под вашей дверью? По какому же праву?

— Не знаю.

Говоря это, Бертиль впервые залилась краской.

Генрих, не сводя с нее глаз, повторил:

— Не знаете? А вот я знаю и скажу вам… он любит вас!

Он думал смутить ее этим гневным обвинением. Она должна была бы еще больше покраснеть, стыдливо опустить взор, с негодованием опровергнуть столь оскорбительное предположение — словом, разыграть положенную в подобных случаях комедию. Он полагал, что Бертиль в этом отношении ничем не отличается от юных девиц его двора. Однако ему пришлось признать свою ошибку и на этот раз.

Сложив в простодушном восторге белоснежные руки, она с безмолвной благодарностью подняла к небу ликующий взгляд и прошептала, обращаясь к себе самой: