Донна Леон - Смерть в «Ла Фениче»

• Название: Смерть в «Ла Фениче»
• Автор: Донна Леон
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Детектив
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-227-6

Знаменитый немецкий оперный дирижер выпивает в антракте спектакля напиток с подмешанным туда ядом. Расследовать преступление поручают комиссару Гвидо Брунетти. Пока Брунетти подбирает ключи к разгадке тайны, перед читателем разворачивается картина порока и возмездия, заставляющая его выбирать между тем, что принято считать справедливым, и тем, что действительно справедливо, и задаваться вопросом — что может предпринять закон и что он должен предпринять?

---

— А в тот вечер, когда маэстро умер?

— В тот вечер этого единого контроля как раз и не было. Иногда оркестр играл до того громко, что я просто не слышал певцов, — уверен, они и сами друг друга могли расслышать с трудом. А иногда музыканты принимались играть слишком быстро, так что вокалисты еле-еле за ними поспевали. Иногда наоборот,

— Скажите, профессор, а это кто-нибудь заметил, кроме вас?

Реццонико, подняв брови, презрительно фыркнул:

— Комиссар, я, право, не знаю, хорошо ли вы представляете себе венецианского зрителя, но самое лестное, что можно о нем сказать— что он осел. Думаете, эти люди ходят в театр слушать музыку или прекрасные голоса? Нет, они идут показаться в обновках своим приятелям, а те, в свою очередь, — показаться им. Посадите перед ними самый дрянной оркестрик из какого-нибудь занюханного городишка на Сицилии, — уверяю вас, никто не заметит. Дайте им богатые костюмы и шикарные декорации— и успех обеспечен! Но если вдруг, не дай бог, опера современная или поют иностранцы— все, тогда провал! — Тут профессор спохватился, что получается целая обличительная речь, и вернулся к теме:— Так вот, отвечаю на ваш вопрос: нет, очень сомневаюсь, что публика что-то заметила.

— А другие критики? Профессор снова фыркнул.

— Если не считать Нарчизо из «Републики», у них ни у кого нет музыкального образования. Некоторые просто ходят на репетиции, а потом сочиняют свои рецензии. Не все даже партитуру умеют читать. Нет, это не судьи!

— Что же, по-вашему, стало причиной провала маэстро Веллауэра— если можно так выразиться?

— Что угодно. Не в ударе был. Возраст, в конце концов. Или что-то его расстроило перед спектаклем. Или, как это ни забавно, простое несварение желудка. Но что бы то ни было, в тот вечер музыка вышла у него из-под контроля. Он выпустил эти самые ниточки: оркестр его слушался, и певцы старались следовать за оркестром. Но толку в его дирижировании было очень мало.

— Что-нибудь еще, профессор?

— Вы имеете в виду музыку?

— Может быть. А может, еще что-то. Реццонико задумался, уронив руки на колени и

сплетя пальцы, и наконец проговорил.:

— Может быть, это покажется вам странным. Мне и самому это странно — сам не понимаю, почему я так думаю и зачем рассказываю вам. Но, по-моему, он знал.

— Простите?

— Веллауэр. По-моему, он знал.

— Об исполнении? Что все пошло вразнос?

—Да.

— Почему вы так решили, профессор?

— После той сцены во втором действии, когда Жорж Жермон умоляет Виолетту. — Он глянул на Брунетти, как бы спрашивая, известно ли тому либретто оперы. Комиссар кивнул. — Знаете, эта сцена обычно срывает аплодисменты, особенно когда поют такие мастера, как Дарди и Петрелли. И на этот раз тоже хлопали, и довольно долго. Так вот, во время аплодисментов я смотрел на маэстро. Он положил палочку на пульт, и у меня появилось нелепое ощущение, что он собирается уходить — вот-вот выйдет из-за пульта и пойдет прочь. То ли я видел это, то ли померещилось, — но мне показалось, он уже сделал шаг, когда аплодисменты кончились и первые скрипки уже подняли смычки. Видя это, он кивнул им и снова взял палочку. И опера продолжилась, но у меня до сих пор остается странная уверенность, что если бы не скрипки, если бы он их не увидел— то ушел бы, и все.

— А еще кто-нибудь это заметил?

— Не знаю. Все, с кем я беседовал, не очень-то распространялись об этом спектакле и в оценках были крайне осторожны. Я-то сидел в левой ложе первого яруса и прекрасно его видел. Думаю, остальные все-таки больше смотрели на певцов. Когда потом объявили, что он не сможет продолжать, я так и подумал— у него какой-нибудь приступ. А оказалось, его убили.

— Так что же сказали те, с кем вы беседовали?

— Я же говорю, все они были очень, скажем так, осмотрительны, боялись сказать о нем, о мертвом, что-то нелестное. Но некоторые из них говорили примерно то же самое— что спектакль их разочаровал. Но — не более того.

— Я читал вашу статью о его творческом пути, профессор. Вы пишете о нем в высшей степени лестно.

— Это был один из крупнейших музыкантов столетия. Гений.

— Но этого последнего спектакля вы в ней не касаетесь.

— Нельзя осуждать человека, комиссар, за единственный вечер, особенно при таком блистательном творческом пути.

— Да, знаю — за один вечер и за один проступок.

— Вот именно, — согласился профессор, чье внимание уже переключилось на двух молоденьких женщин, вошедших в класс. У каждой в руках была тяжелая нотная папка. — Прошу меня простить, комиссар, мои ученики уже подходят, нам пора начинать.

— Конечно, профессор. — Брунетти встал и протянул ему руку. — Спасибо вам, что нашли для меня время. Вы очень помогли.

Тот что-то пробормотал в ответ, но Брунетти ясно видел, что до него профессору дела уже нет. Все его внимание переключилось на студенток. Комиссар вышел и по широким ступеням спустился обратно на кампо Сан-Стефано.

По этой площади он хаживал не однажды и знал в лицо не только всех людей, что работали тут, в барах и магазинчиках, но даже собак, которые по ней разгуливали. В бледном солнечном свете нежился бело-розовый бульдог; при взгляде на его морду без намордника Брунетти всякий раз делалось не по себе. Потом ему встретилась странная китайская псина: некогда симпатичную гору шерсти время превратило в редкостную уродину. Последней он увидел черную дворнягу, лежащую совершенно неподвижно возле лавки, торгующей статуэтками из керамики, так что ее легко можно было принять за выставленный образчик товара.

Он решил выпить кофе в кафе «Павлин». Несмотря на зимнее время, часть столиков еще стояла снаружи, — за ними, правда, сидели одни иностранцы, отчаянно внушавшие себе, что сегодня достаточно тепло, чтобы выпить «капуччино» на улице. Люди благоразумные ушли внутрь.

Он обменялся приветствиями с барменом, причем у того хватило такта не спрашивать, что новенького. В этом городе, где секреты в принципе невозможны, люди научились не задавать прямых вопросов и воздерживаться от любых замечаний, кроме самых общих. Брунетти знал: как бы дело ни затянулось, никто из тех людей, с кем ему приходится встречаться каждый день— барменов, продавцов газет или банковских кассиров, — не намекнет ему об этом ни единым словом.

Залпом выпив «эспрессо», он заторопился, — при том что желания пойти пообедать, явственно охватившего всех окружающих, не испытывал вовсе. Он позвонил на работу— оказывается, синьор Падовани звонил ему и оставил имя и адрес. Нет, больше ничего передать не велел, только имя — Клеменца Сантина, и адрес— Корте-Моска, Джудекка.

Глава 14

Остров Джудекка относился к тому району Венеции, куда Брунетти попадал редко. Видимый с площади Святого Марка, видимый, по сути дела, из самого центра, откуда местами до него не больше ста метров, остров тем не менее существовал в странной изоляции от остального города. Местом действия жутких историй, появляющихся в печати с пугающим постоянством, — о детях, укушенных крысами, или о трупах с признаками передозировки наркотиков— неизменно оказывалась Джудекка. Даже несмотря на присутствие на острове резиденций низложенного монарха и померкшей кинозвезды пятидесятых, в сознании обывателя это были зловещие задворки, где случаются кошмарные вещи.

Брунетти вместе с большей частью обитателей города навещал остров только в августе, на Реденторе— праздник Искупления, установленный в честь прекращения чумного поветрия 1576 года. На два дня понтонный мост соединял Джудекку с остальной частью города и позволял верующим пройти через воды к церкви Христа Искупителя, дабы там принести благодарение за очередное вмешательство высших сил, которые и в самом деле довольно часто спасали или, по крайней мере, щадили город.

Пока катер восьмого маршрута шлепал по водной зыби, он стоял на палубе, глядя вдаль, на промышленный ад Маргеры, где трубы извергали густые клубы дыма. Этот дым постепенно подберется к лагуне, чтобы разъесть нежно-белый истрийский мрамор старой Венеции. Он думал, какое вмешательство свыше способно спасти город от нефтяной пленки, этой современной чумы, поразившей воды лагуны и уже уничтожившей миллионы крабов — теперь они остались только в его детских страшных снах. Какому Искупителю под силу прийти и защитить город от этой зеленоватой дымной пелены, медленно, но верно превращающей мрамор в невесомую пористую меренгу? Маловер Брунетти, во всяком случае, спасения не чаял — ни от Бога, ни от человека.

Он сошел на причале у церкви Циттеле, свернул налево и пошел вдоль воды, ища вход в Корте-Моска. Позади, на том берегу, остался город, мерцающий в неярком зимнем солнце. Миновав церковь, закрытую ради пополуденной сиесты Господней, он обнаружил совсем рядом похожий на туннель вход во внутренний дворик. Там, внутри, диковатого вида кошка терзала какой-то комочек перьев. Заслышав его шаги, кошка шмыгнула под розовый куст, волоча с собой добычу. В глубине двора виднелась покоробившаяся деревянная дверь. Он направился туда, по пути отдирая от брюк приставшую колючку, сперва слегка постучал, потом забарабанил в дверь.