Донна Леон - Смерть в «Ла Фениче»

• Название: Смерть в «Ла Фениче»
• Автор: Донна Леон
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Детектив
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-227-6

Знаменитый немецкий оперный дирижер выпивает в антракте спектакля напиток с подмешанным туда ядом. Расследовать преступление поручают комиссару Гвидо Брунетти. Пока Брунетти подбирает ключи к разгадке тайны, перед читателем разворачивается картина порока и возмездия, заставляющая его выбирать между тем, что принято считать справедливым, и тем, что действительно справедливо, и задаваться вопросом — что может предпринять закон и что он должен предпринять?

---

— Ты что же, меня за соглядатая держишь?

— Прошу прощения. — Брунетти протянул графу свой носовой платок вытереть лацкан. — Служба. Я забыл.

— Понимаю, — ответил граф бесстрастным голосом. — Пойду поищу Паолу и ее мать, — и удалился, прихватив платок, который — Брунетти всерьез опасался— будет после этого выстиран, накрахмален, наглажен и отправлен к нему специальным курьером.

Комиссар, лавируя в толпе, тоже устремился в людское море на поиски Паолы. Он знал многих из гостей, но преимущественно издали и понаслышке. Не будучи лично представленным большинству собравшихся, он слышал скандальные истории о них, об их незаконных аферах и любовных интрижках. Кое-что он знал по работе, но большую часть — просто потому, что жил в этом, фактически провинциальном, городке с его культом слухов и пересудов, где, если бы не христианство, главным божеством непременно бы стала Сплетня,

За те пять с лишним минут, что ушли у него на поиск жены, он успел со многими обменяться приветствиями и предложить принести что-нибудь выпить. Графини в поле зрения не было; супруг, по всей видимости, успел предупредить ее о приближающейся угрозе ее чести и достоинству.

Паола, подойдя, схватила его под локоть и зашептала в ухо:

— Я нашла как раз то, что тебе нужно.

«Путь к отступлению?»— съязвил он, правда, только про себя. Рядом с ней он кое-как сдерживался:

— Что же?

— Настоящего сплетника, первый сорт. Мы с ним в университете учились.

— Кто? Где? — встрепенулся Брунетти, в первый раз за вечер заинтересовавшись окружающими.

— Вон он, у балконной двери. — Она легонько пихнула его локтем и движением подбородка указала через всю комнату на мужчину, который стоял у средней створки стеклянной двери балкона, выходящего на канал. На вид он был одних лет с Паолой, но казалось, они прошли для него куда менее гладко. С такого расстояния единственное, что разглядел Брунетти, была небольшая бородка с проседью и черная куртка, с виду бархатная.

— Пойдем, пойдем, я вас познакомлю, — уговаривала Паола и, дернув за локоть, потащила к балкону. При ее приближении мужчина улыбнулся; нос у него оказался приплюснутый, будто когда-то его ему разбили, а глаза— печальные, словно при этом не пощадили и сердца. Он был похож на грузчика, сделавшегося поэтом.

— А, прелестная Паола, — произнес он и, переложив бокал в левую руку, взял ее пальцы в правую и склонился, целуя над ними воздух. — А это, — он повернулся к Брунетти, — вероятно, тот самый Гвидо, о котором нам все уши прожужжали столько лет назад, что я и со счета сбился. — Он крепко пожал руку Брунетти, с нескрываемым интересом вглядываясь в него.

— Довольно, Дами, и перестань таращиться на Гвидо — он не картина в галерее.

— Сила привычки, моя бесценная, — вглядываться и всматриваться во все, что вижу. Потом я обязательно отогну лацкан его смокинга и поищу автограф автора.

Брунетти, решительно ничего не поняв, впал в некоторую растерянность, очевидно, заметную для обоих его собеседников, и мужчина поторопился объясниться:

— Вижу, Паола не собирается нас знакомить — видимо, решила сохранить наше с ней прошлое в тайне. — И, прежде чем Брунетти успел отреагировать на прозрачный намек, представился: — Деметрио Падовани, бывший однокашник вашей красавицы жены, а ныне критик-искусствовед, — он слегка поклонился.

Как и большинство итальянцев, Брунетти прекрасно знал это имя. Блестящий знаток современного искусства, гроза художников и музейщиков. И он сам, и Паола с удовольствием читали его статьи, но поди знай, что автор, оказывается, ее однокашник!

Тем временем критик сграбастал очередной бокал с подноса у официанта.

— Я должен попросить у тебя прощения, Гвидо — если мне будет позволено звать тебя «Гвидо» и использовать местоимение «ты», это свидетельство растущей социальной и языковой распущенности, — и покаяться, что я много лет тебя люто ненавидел! — Он словно любовался невольным замешательством Брунетти. — В те давние годы, когда все мы, студенты, были отчаянно влюблены в Вашу Паолу, нас терзала отчаянная ревность и, полагаю, ненависть к этому Гвидо, — свалился неведомо откуда на нашу голову и похитил у нас сердце Паолы! Сперва она желала все знать о нем, лотом — «А пригласит он меня на чашку кофе?». В конце концов она довела нас до того, что при всей нашей общей влюбленности в эту взбалмошную девчонку мы были уже готовы придушить ее темной ночью и бросить в канал, чтобы только избавиться от этого злого демона Гвидо и спокойно готовиться к экзаменам. — И продолжал, упиваясь явным смущением Паолы: — А потом она взяла и вышла за него. То бишь за тебя. К большому нашему облегчению, потому что ничто так не помогает от чрезмерной любви…— он замолчал, сделал глоток из бокала и закончил: —…как брак. — Очень довольный тем, что вогнал в краску Паолу и заставил Брунетти озираться в поисках официанта с бокалами, он изрек: — Ты и правда оказал нам неоценимую услугу, Гвидо, что женился на ней, — не то мы бы, как один, срезались на экзаменах, мы же все от нее прямо голову потеряли!

— Только это меня и заставило на ней жениться, — ответил Брунетти.

Падовани оценил ответ.

— За такое благородство позволь тебя угостить.

— Шотландский виски, нам обоим, — ответила Паола и добавила:— Только возвращайся поскорее. Надо поговорить.

Падовани склонил голову в напускном смирении и бросился в погоню за официантом, рассекая толпу учтивыми и стремительными галсами, словно королевская яхта. В следующий миг он уже был рядом, с тремя высокими стаканами в руках.

— Все пишешь для «Унита»? — спросила Паола, беря один стакан.

При этом слове Падовани втянул голову и в притворном ужасе повел глазами по сторонам. Потом, театрально свистнув, знаком поманил обоих к себе и сообщил конспиративным шепотом:

— Не смей произносить здесь далее имени этой газеты— не то твой отец велит слугам вытолкать меня взашей!

В своем напускном шутовстве Падовани, как подозревал Брунетти, подошел значительно ближе к истине, чем мог себе представить.

Критик выпрямился, отхлебнул из стакана и заговорил уже в полный голос, даже с некоторой мелодекламацией:

— Паола, дорогая, может ли быть, чтобы ты изменила идеалам юности и больше не читаешь этот честный рупор Коммунистической партии? Прошу прощения…— Он поправился: — … Демократической партии левых? — Тут несколько голов повернулись в их сторону, а Падовани продолжал: — Только, бога ради, не говори мне, что смирилась со своим возрастом и теперь читаешь «Коррьере» или, хуже того, «Републику» — рупор зажравшегося среднего класса, презираемый последним как рупор зажравшегося низшего сословия?

— Нет, мы читаем «Л'Оссерваторе Романо» — отвечал Брунетти, назвав печатный орган Ватикана, по сей день бичующий разводы, аборты и пагубный миф о женском равноправии.

— Очень мудро с вашей стороны, — елейным голосом отозвался Падовани. — Но поелику вы читаете эти святые страницы, откуда вам знать, что я, грешный, являюсь художественным рупором борющихся масс— И, снова понизив голос, он продолжал, артистически передразнивая пафосный тон телеведущего, который сообщает в новостях об очередном падении правительства:— Я представляю ясный взгляд трудящихся. В моем лице вы видите сурового критика, чьи мозолистые пальцы нащупывают истинно пролетарские ценности в хаосе современного искусства, — Он молча кивнул кому-то из проходящих мимо гостей. — Такая жалость, что вы не знакомы с моими трудами. Может быть, прислать вам мои последние статьи? К несчастью, я не принес их с собой, но полагаю, и гению порой не зазорно выказать толику смирения, пусть и не самого искреннего. — Развеселить слушателей ему явно удалось. — Последний шедевр я написал с месяц тому назад— статья о выставке современной кубинской живописи— знаете, тракторы там и ухмыляющиеся ананасы. — Он умолк, состроив страдальческую мину, словно мучительно припоминая слова: — Я высоко оценил… — как это я выразился? — …«удивительную симметрию их изысканных форм и осознанную прямоту», — Наклонившись, он зашептал на ухо Паоле, но так громко, что Брунетти без труда мог все расслышать: — Я взял это из своей же статьи двухлетней давности, где писал о поляках с их деревянными кубиками и похвалил их, если память не изменяет, за «изысканную симметрию осознанной формы».

— А что, — спросила Паола, выразительно глянув на бархатную куртку, — ты и на работу в этом ходишь?

— Ты осталась все той нее очаровательной злючкой, Паола! — Он, засмеявшись, наклонился и чуть коснулся губами ее щеки. — Но я отвечу на твой вопрос, ангел мой, — нет, не думаю, что подобная роскошь будет уместна в обители рабочего класса. Направляясь туда, я облачаюсь в более подобающие одежды, как то: в ужасающие брюки, которые супруг моей горничной носить уже брезгует, и в куртку, которую мой племянник собирался пожертвовать нищим. И более того, — он предостерегающе поднял руку, — я отныне не езжу туда на «мазерати». Это может быть неверно понято, а к тому же в Риме теперь такие проблемы с парковкой. Эту проблему я было решил, одолжив «фиат» у горничной — на работу ездить. Но его буквально уклеивали квитанциями за незаконную парковку, и потом приходилось тратить уйму часов, обедая с комиссаром полиции и уговаривая его забрать эти бумажки обратно. Так что теперь я просто сажусь в такси возле дома, еду, выхожу за углом, а уж оттуда— пешком на работу, отношу свое еженедельное обозрение, клеймлю социальную несправедливость, — а потом возвращаюсь на улицу, там неподалеку есть маленькая уютная кондитерская, — и угощаюсь вызывающе роскошными пирожными. После чего еду домой, валяюсь в горячей ванне и читаю Пруста. «Ни там, ни тут для правды места нет»[33] — процитировал он один из сонетов Шекспира, которым, в частности, отдал семь лет жизни, получив взамен оксфордскую степень по английской литературе. — Но ведь тебе что-то нужно, какая-то информация, дражайшая Паола, — сказал он вдруг с прямотой, не свойственной ему или по крайней мере тому персонажу, роль которого он теперь разыгрывал. — Сперва твой отец звонит мне и лично приглашает на сегодняшний прием, а теперь и ты ходишь вокруг меня, как привязанная, — не иначе как тебе от меня что-то нужно. А поскольку и дивный Гвидо тоже тут, все, что тебе может быть нужно от меня в его присутствии — это информация. Ну а коль скоро мне известно, чем Гвидо зарабатывает на жизнь, я посмею предположить, что речь идет о скандальной истории, сотрясшей наш город, оглушившей музыкальную общественность и одновременно удалившей с лица планеты a nasty piece of work[34].