Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность

• Название: Мгновение — вечность
• Автор: Артем Анфиногенов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

---

— Товарищ командир! — кричал вскочивший на крыло Житников. — За вами капитан приехал на КП!

— Какой капитан?

— Капитан с телеграммой!.. Телеграмма из Москвы, вас ищут!

— Поздно, — сказал Горов, приподнимаясь на сиденье и движением руки отстраняя Житникова, чтобы не мешал: с восточной стороны, как его и предупредили, к аэродрому приближалась «пешка» гвардии младшего лейтенанта, лучшего разведчика части. — Поздно, — повторил Алексей Горов, готовый к другому, главному, что ждало его по завершении перелета над сонными плавнями Кубани, не ведающими, свидетелями каких воздушных сражений им суждено стать. Ни страха, ни сожалений о расставании со столицей. Простился с ней по-сыновьи и от кары избавлялся, от московской телеграммы уходил потому, что прав...

Уходил ли?

Летчики, при виде лидера кинувшиеся по своим местам, ждали сигнала капитана.

Присев на борт, Горов всматривался в «пешку».

Она быстро приближалась, позволяя различать антенные стойки, трубку Пито, потом и светлые пятна лиц, летчика, худенького, в глухом комбинезоне, штурмана с ним рядом, чуть позади, плечистого, в кожанке... В том, как все эти детали быстро прояснялись с одновременной готовностью столь же стремительно исчезнуть, было нечто, заставившее Горова подумать отчужденно: «Надвинулся!..» Надвинулся, навалился на него, собственно, широкогрудый гвардии старший лейтенант. Алексей явственно себе его представил, прежде всего почему-то кожан, правый рукав которого, как у всех штурманов-пикировщиков, заметно потерт на высоте плеча, где выступает и при каждом толчке дает знать о себе магазинная часть бортового пулемета, — в кабине «пешки» не разляжешься. А летчик, щуплый, в заношенном комбинезоне, — «пришел»... Алексей, по наитию отделив летчика от штурмана, на него уповал, на командира, на гвардии младшего лейтенанта Дралкина.

И лидер, склоняясь коротким крылом, приглядывался к «маленьким»; командир экипажа как будто размышлял, взвешивал: не сесть ли ему в Р., не обсудить ли совместно предстоящий маршрут?..

Гранищев оставил КП, где он толкался, набираясь новостей, когда с хутора протелефонировали о взлете «пешки».

Через овражек, на бугре, просыхавшем под ветром и солнцем, он увидел Лену; она торопливо шла к своему, с белым пояском на хвосте, самолету, отстранившись, как бывает перед взлетом, от всех мирских забот. Павел понял, что разговор с ней сейчас невозможен. Опять невозможен.

За время контрнаступления под Сталинградом он повстречал ее только однажды, в Чепурниках. Тогда зимние, залитые солнцем Чепурники — первый перевалочный пункт великой дороги на запад кишели, как муравейник; возле пышущей жаром водомаслогрейки, одной на весь аэродром, не смолкала веселая ругань, летчики, выбравшись из степных, заволжских нор на просторы Придонья, радуясь солнцу и свету, втягивались в ритм солдатского боевого похода.

Лена из Чепурников уходила, Павел туда прилетел.

Она, как обычно, спешила (возле самолета, расправив лямки парашюта и потряхивая ими, ее ожидал механик), а главная новость Лены состояла в том, что Обливская освобождена и опросы местных жителей подтвердили ее правоту. Все, что она доложила и написала в докладной о вылете в паре с Венькой Лубком на Обливскую, правда! «Я никогда в жизни никому не врала, — чеканила Лена. — Ни вот на столько!» Говорить об этом посреди отполированного тяжелыми, тупоносыми волокушами, сверкавшего на солнце аэродрома, откуда то и дело взлетали и куда то и дело садились боевые машины, не нуждавшиеся в истребительном прикрытии, где черные фигурки тепло и удобно одетых людей делали свое дело, не думая об угрозе ежеминутного удара «мессеров», было необыкновенно приятно. И говорить и слушать... Лене, возможно, показалось, что она бахвалится, упивается своей правотой. Потом, она спешила... Она переменила тему. Заговорила о другом: о том, как стирает война возрастные грани между мужчиной и женщиной. Это тоже сильно ее занимало. Взять, к примеру, женский авиационный полк. Туда пришли юнцы, мальчишки последнего призыва, моложе летчиц на три, четыре, а то и на пять лет, и начались истории, романы, явные и тайные. И какая наивность, слепота, неготовность мальчиков к требованиям сердца, зову крови! «Детский сад, детский сад...» — причитала Лена, глядя на него с улыбкой, повергавшей Павла в растерянность: о ком она говорит — о мальчишках пополнения? Или же о нем?

Он углубился в эту загадку, а Лена перешла на Конную, на свой первый день под Сталинградом, на свой первый полк — их общий полк. «Всех помню, все прекрасные ребята!» — И руку ему, на прощание...

В новых унтах на туго прошитой, незаношенной подошве она подскальзывала по льдистому насту, — пожав протянутую руку, он пошел с ней дальше...

После встречи в Чепурниках оба они, находясь на разных аэродромах, пережили потрясение, вызванное гибелью Михаила Баранова. Не было на свете человека, более близкого и нужного ему в те дни, чем Лена, все его помыслы были обращены к ней; и он, наверно, был ей нужен.

С той горькой поры, порознь пережитой и, хотел он думать, сблизившей их (вместе с командиром навсегда похоронил Павел открытую, доверенную ему исповедь Баранова о поездке в Эльтон), они не виделись.

Как ни странно адресовать письма в соседний, теми же дорогами идущий на запад полк, он несколько раз принимался ей писать. Откладывал, откладывал... Не собрался. Не потому, что недосуг или не знал, что сказать, а потому, что боялся, боялся получить в ответ слова, которых она вслух ему не говорила.

Вид торопливо идущей, погруженной в свои заботы Лены означал, что не сейчас, не здесь, в Р., прозвучит ее приговор. Что все отодвигается, куда-то переносится, в этой оттяжке — его надежда. Должно пройти время. Ему надо выждать. «Сейчас нам лучше разминуться...»

Почувствовав, должно быть, на себе его взгляд, Лена оглянулась.

Полукубанка армейского фасона — с красной звездочкой, освеженная от руки мехом, очень ей шла, но, кажется, была маловата; вскинув голову, Лена придержала шапочку нестандартного изготовления, чтобы она не съехала с макушки, и улыбнулась.

— Откуда? — прокричал Павел, оставаясь на месте, понимая, что она через овражек к нему не пойдет. Ее ждет машина, близкий старт.

— Из Москвы!

— Я тебя искал! Отдыхала?

— Командировка!.. Женская конференция против фашизма!.. Лечу в Ростов!..

«Я тоже!» — хотел отозваться Павел, но это могло прозвучать навязчиво, могло ей не понравиться.

— Меня отправляли с Чиркавым, да я опоздала...

— Идешь одна?!

Не в том смысле, не в том, спохватился он снова: «одна» — в условиях запрета, вот что он уточнял. В компаньоны он не напрашивался.

— С инструктором! — просияла Лена. — С моим аэроклубовским инструктором!.. С Дралкиным! — И вопреки ожиданию направились через овражек к нему. «Все объяснит, успокоит...» — понял замерзший Павел.

— Лидер на подходе! — громко прокричал оперативный со стороны КП.

Она остановилась, махнула досадливо рукой и побежала назад, к своей машине, на ходу снимая отороченную мехом полукубаночку и ловко упрятывая прибранные светлой лентой волосы под шлемофон...

— Я тоже иду в Ростов! — крикнул ей Павел вдогон.

Она не оглянулась.

И зимние Чепурники, посреди которых с отлетом Лены он почувствовал себя последним из несчастных, заиграли, засверкали белыми снегами, и он благодарил их за сияние и тепло.

Непредвиденные события, будучи реконструированными, всегда дают повод сказать: «Если бы...» Так и мизансцена: капитан Горов, присевший на борт своего «ЯКа», и гвардии младший лейтенант Дралкин, накренивший над ним «ПЕ-2»...

«Ждать не буду!» — по-своему сказала «пешка»-сибирячка, показывая капитану побитый осколками пятнистый бок, круто выворачивая остекленный нос на юг, в направлении Ростова. Воздушное пространство над базой бомбардировщик просекал по касательной, от него веяло силой и холодом; бросить истребителей, если замешкают, — плевое для него дело. «Сделал круг, они не взлетели!» — вот весь сказ, все его объяснения, если потребует начальство...

Горов, поднявшись в рост, чтобы все его видели, вращал над головой кистью руки. Это было похоже на прощание с «пешкой», но жест капитана означал другое: «Запускай моторы!» С опозданием он встал, поднялся на ноги, с опозданием давал знак. Дорогие секунды вложил Алексей в ожидание посадки лидера: верил в нее, в благоразумие летчика, гвардии младшего лейтенанта, лучшего разведчика части...

Московская гроза, настигавшая Горова по телеграфу, черная «эмка», спешившая к нему через весь аэродром, предстартовая чехарда решений, вытряхивающая душу, — все работало на то, чтобы разрубить дорогие для Алексея связи с фронтовиками, отторгнуть от совместного с ними, фронтовиками, выступления на рать. «А Чиркавый уже в деле!..» В лихорадке, его колотившей, капитан поступил так, как, сколько помнил себя, не поступал: он ринулся на взлет, не посчитавшись с готовностью своих подчиненных. Пошел в набор, никого не дождавшись, как будто ведомых и не было. Не записал ни времени, ни курса — только бы не отстать, не дать своенравному лидеру скрыться за горизонтом.