Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность

• Название: Мгновение — вечность
• Автор: Артем Анфиногенов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

---

Да, не только фронтовые заботы, не они одни помешали Хрюкину проститься с летчиком...

— Золотую Звезду Героя и ордена — вперед, — негромко скомандовал генерал.

Подставив плечо под невесомую ношу, он взмахнул белым платком.

Навсегда полоненный августовским закатом в районе Рынка, генерал каждой панихидой, на какой ему случалось бывать, воздавал должное тем, чей прах смешался с дымами разрывов и растаял над темной Волгой бесследно. Лица стояли перед ним, как живые, имен, кроме Баранова, он не помнил ни одного...

...В мыслях о последних проводах Михаила Амет-хан налегке, без парашюта, направился к своему «ЯКу».

Лейтенант Павел Гранищев, товарняком прикативший в Р. за отремонтированным истребителем, осаждал вместе с толпой двери летной столовой, пока не вывалилась оттуда компания разомлевших летчиков с аккордеонистом во главе. Тамбур, взвинченный ожиданием свободных мест, встретил ватагу матом. «Вася, любимую!» — скомандовал в ответ предводитель капеллы. Маэстро с готовностью исполнил перебор, и молодые глотки в несчетный раз грянули:

«Иду по знакомой дорожке...» Гранищев, со своей обеденной ложкой за голенищем, ринулся в зал, клубившийся паром, в очередь к раздаточному окну...

Лейтенанта занесло в Р. впервые, однако он был наслышан о городке. Получая командировочное предписание, летчик знал, что подходы к здешнему аэродрому с юга затруднены линией высоковольтной передачи, а с востока — оврагом, что рулежные дорожки пролегают в разных профилях и также овражисты, что в «Золотом клопе» пульку расписывают не по гривеннику, а по двадцати и тридцати копеек и что начальник местного гарнизона полковник Челюскин крут на суд и расправу. Был лейтенант осведомлен и относительно домика на третьей улице за линией, где истомившийся фронтовик с продпайком на руках и при деньгах всегда найдет приют и ласку...

Гвардия заполонила городок.

Гвардейцы-именинники — у всех на устах, у всех на виду.

Отпраздновали награду, томятся бездельем — как говорится, пришлым вольготно, старожилам беда: требуют особого к себе отношения, обидчивы, скандалят, выясняя отношения с девицами известного рода, прозванными «немецкими овчарками». «Как дети малые», — думал о них Гранищев, возвращаясь мыслями в Сталинград, сопоставляя нынешнее вольготное время с днями, прожитыми, как теперь ему казалось, в каком-то ознобе высшего напряжения и обнаженности чувств. Вспоминалась Павлу ночевка под первый его боевой вылет. Спать укладывались в каком-то сухом овине, пропахшем горячими отрубями, соломой, зерном. Майор Егошин, подгребая босыми ногами сено в свой угол, чтобы помягче было спать, остановился, не собрав охапки, в раскрытых дверях: приволжская степь гляделась в овин звездным небом. Ни одна звезда не падала. Летние звезды замерли и сияли как будто для них, нуждавшихся перед завтрашним боем в отдыхе. «Не вдруг увянет наша младость, — вскинул Егошин крупную голову, — не вдруг восторги бросят нас, и неожиданную радость еще обнимем мы не раз!» Босой, в белой, выпростанной наружу рубахе, русский мужик наслаждался звуком и смыслом пришедших ему на память стихов. Он, должно быть, знал впечатление, какое производил в роли чтеца, неловкость подчиненных при виде командира, впавшего в грех декламации. Но это только раззадорило майора.«Не стая воронов слеталась на груду тлеющих костей, за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась...» Сипловатый, напористый голос, улыбка чтеца-любителя, притихший овин, уловивший в звучных словах ненавистную всем им силу разбоя, подмявшую полстраны: «Тот их, — читал майор, воодушевляясь, — кто с каменной душой прошел все степени злодейства, кто режет хладною рукой вдовицу с бедной сиротой, кому смешны детей стенанья...»

Обыденность, мелочи сталинградских дней, какая-нибудь морока со «спаркой» или арбузная бахча — забывались, но в том, что имело отношение к Баранову, мелочей не было; в мыслях о близком, безвременно погибшем, живой к себе безжалостен: выражения его лица, глаз, его слова, суждения Павел перебирал в памяти бесконечно...

Груз Сталинграда, груз потери давил Павла.

А то, что впереди, — не легче... Огромно.

До Ростова дошли, только до Ростова.

Сколько городов их ждет, сколько надо сил...

На ужин Гранищев не пошел — открыл сгущенку, достал из бортпайка галеты. Соседи по нарам, не в пример гвардейцам, были тихи. Старшина слева, разгрызая сухарь, печалился: «Какой может быть харч, какое питание, когда командир БАО себе жену из тыла выписал и назначил ее зав. столовой?» — «Смотря какая жена, — отозвался голос снизу. — Прошлый год в Ростове нас тоже муж с женой обслуживали. Весна, все на колесах, а питание давали — пальчики оближешь. Уж сколько я БАО перепробовал своим желудком, лучше ростовского не знаю...» — «Ты на ДБ три эф работал, что ли?» — «На них...» — «Это вас «мессера» подкарауливали и рубили на взлете?..» — «Да... Как выруливаем в Ростове на задание, так они над головой. Как по вызову». — «Причину-то знаешь?» — «Нет... Меня сбили, в другой полк попал». — «Ларчик просто открывался: на немцев в Таганроге наш стрелок-радист работал. Таганрог-то, как сейчас, был немецкий, немцы этого пленного стрелка на свою рацию посадили, эфир прослушивать. Радист срочной службы, всех своих товарищей-радистов по руке знал. Экипажи в Ростове начнут между собой активный обмен — ага, понятно, выруливают на старт. От Таганрога до Ростова рукой подать, меньше ста километров... Таганрогский залив, помню, замерзнет, мы на коньки, парус в руки и пошел, как буер... Некоторые до самого Ростова угоняли, обратно на поезде... Короче, «мессера» по команде радиста — в воздух, и тюкали наших на взлете, как хотели...»

Соседи по нарам сперва держались уединенно и несколько загадочно. Между собой переговаривались негромко, намеками, примерно так: «Что, Егор, здорово, а?» — «Да уж погромыхали... Оглушили публику...» — «Как думаешь, он видел?» — «А может быть, и видел», — отвечал Егор, поразмыслив. Новички, связанные какой-то тайной, с трудом сдерживались, чтобы ее не разгласить. Может быть, они оберегали не тайну, не только тайну, а — открытость друг перед другом, потребность в которой так велика и так сближает молодых людей в виду опасности. «Сестра у твоей Алины есть?» — спрашивали Егора. «Есть». — «Напиши, пусть с собой привозит». — «С билетами трудно. Алина не знает, как и одной-то добраться. Сестра маленькая, в школу ходит...» — «Подрастет!» — «Сестра — не то, что Алина». — «Не то?!» — «Нет». — «Ты ей вызов послал или как?» — «Какой вызов? На основании чего? Сама решила: приеду». — «Пусть привозит сестренку. Война кончится — невеста будет... Как ты ее нашел, Алину?» — «Моя звезда...»

Присели кружком возле печурки, выдвинув вперед запевалу, того же Егора. «Если будешь ранен, милый, на войне...» — слаженно повели вторые голоса, подчиняясь запевале, его не сильному, хватавшему за живое голосу. Бравые куплеты: «Наш товарищ весел и хорош», «Нынче у нас передышка» пропевались быстро; брала свое, — Павел снова вспомнил сухой, пропахший зерном амбар, — потребность в лирике, сосредоточенности: «Был я ранен, лежал в лазарете...», «Мама, нет слова ярче и милей...» Запевале подбрасывали заказ: «Татьяну». Егор, настроившись, завел «Татьяну», песню-тайну, грезу о том, чего не было, но что — предмет извечных желаний. И Павел уносился «Татьяной» в прошлое...

— Что грустишь, лейтенант, айда к женщинам! Егор, запевала, набрасывая куртку, звал Гранищева на вечерний, — с расчетом на приятное знакомство, — променад...

— Я из этого возраста вышел, сержант. Ночью они столкнулись у входа в землянку, и сержант-заводила увлек его за собой — слушать соловья...

«Добро», переданное из Ростова, заждавшийся аэродром встретил гулом моторов, — негустая апрельская пыль вскурилась по овалу его границы. «ЯКи» вздымали серовато-прозрачные смерчи до высоты пятиэтажного дома; осанистые в сравнении с ними бомбардировщики «ПЕ-2», «пешки», стараясь двумя моторами, вздували облака, в которых могла бы укрыться башня московской радиостанции имени Коминтерна.

Каждая группа «маленьких» получала своего лидера.

Пока прогревались моторы, экипажи «пешек» обговаривали с истребителями предстоящий маршрут. Почти два часа воздуха, полная дальность «ЯКа»...

Достоинства личных контактов между экипажами, такие очевидные, утверждались в лишениях и драмах, на опыте Сещи и Быдгощи сорок первого года, когда трое суток собирали силы и готовили посредством телеграфа совместный удар по аэродромному узлу противника, а бомбардировщики и истребители трех фронтов, привлеченные к налету, не встретились в воздухе; в страде отступления, сталинградского противоборства, Верхне-Бузиновки, Тингуты, Обливской, других операций, уже с участием делегатов связи, — правда, мало что дававших, поскольку штурмовики наскребли прикрытие как милостыню.