Ференц Мора - Золотой саркофаг

• Название: Золотой саркофаг
• Автор: Ференц Мора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-042-04

Известный венгерский писатель Ференц Мора (1817—1934 в своем лучшем романе «Золотой саркофаг» (1932) воссоздает события древнеримской истории конца III – начала IV вв. н. э. Рисуя живые картины далекого прошлого, писатель одновременно размышляет над самой природой деспотической власти.

В центре романа фигура императора Диоклетиана (243 – ок. 315 гг.). С именем этого сына вольноотпущенника из Далмации, ставшего императором в 284 г. и добровольно отрекшегося от престола в 305 г., связано установление в Риме режима доминанта (неограниченной монархии).

Увлекательно написанный, роман Ф. Моры переносит читателя из императорского дворца в античный театр, из таверны – на площадь крупнейших городов Римской державы – Антиохии и Александрии. На фоне сложных политических событий, столкновений двух религий и двух миров (языческого и христианского) развертывается история любви Квинтипора (сына самого Диоклетиана, не знающего о своем высоком происхождении) и Максимиллы, дочери одного из соправителей Диоклетиана – Галерия…

---

– Ну нет, принцепс! – Императрица даже привстала. – Это не мать, а какое-то чудовище! Кровожадней гирканской тигрицы!

На минуту Константин умолк, смущенный. Потом попросил извинить его: он не имел намерения волновать августу, а только хотел убедить ее, что такую веру с помощью палачей не сломить. Он слышал только об одной женщине, которая поколебалась и стала турификатой.

Императрица впилась ногтями в подлокотники.

– Что это такое – турификата? – спросила она, задыхаясь. Она надеялась, что это слово обозначает не то, что она подозревала.

– Турификата – такая христианка, которая принесла богам жертву курениями. Та, о которой речь, даже молилась богам, прося исцелить ее больного сына.

– Вот видишь! – с живостью воскликнула августа. – Это настоящая мать. Души своей не пожалела ради спасения ребенка!

– Но все равно не спасла, – тихо промолвил принцепс. – Неделю спустя больной сын ее умер. Она говорила, что христиане предали ее анафеме – и христианский бог покарал ее. Тогда в Траллах начался христианский погром. Все это произошло в Траллах…

Опять панцирь из румян и белил оказался очень кстати. Императрице показалось, что у нее даже сердце бледнеет. Но она твердо знала, что именно в эту минуту ей надлежит быть сильней, чем когда бы то ни было.

– Так когда же ты отправляешься в Александрию, цезарь?

– Наш корабль отплывает в полдень, августа.

– Я поеду с вами. Хочу помочь вам. Нужно положить конец кровопролитиям. Прошу извинить, что уже отпускаю вас: мне надо собраться в дорогу. Через час я буду на корабле.

Прежде всего она послала за Квинтипором, чтобы он тоже собирался. Новые опасения за него заставили августу на некоторое время забыть про старые. Но когда юноша явился, она сразу вспомнила все. И как только могла ей хоть на мгновение прийти в голову безумная мысль – еще раз показать сына Флавиям, подметившим в лице невольника-кравчия ее черты?!

Собравшись с силами, она простилась с ним, как госпожа со своим рабом. Ей необходимо уехать; она отдает его в распоряжение нобилиссимы. Дальнейшие указания он получит из Александрии. Все это она сообщила ему, глядя куда-то в сторону. Некогда было смыть с лица краску, и теперь она стыдилась показаться сыну в таком виде.

Потом она позвала нобилиссиму. С ней августа разговаривала в тоне дружбы, заключенной утром. На время поездки в Александрию она поручает нобилиссиме своего виночерпия, к которому император чрезвычайно расположен с тех самых пор, как тот спас его в Никомидии. Поэтому она просит нобилиссиму обращаться с юношей не как с простым невольником. Впрочем, ее просьба, вероятно, излишня, так как от императора она знает, что во время путешествия по Нилу нобилиссима познакомилась с Квинтипором ближе и полюбила его. Он хорошо читает вслух и, вероятно, не только философов, но и поэтов, стихи которых – она, несмотря на преклонный возраст, понимает это – молодым доставляют несравненно большие радости.

– Советую тебе, дочь моя, послушать, как он читает благороднейшего, чистейшего Вергилия. Вообще старайся не оставлять его подолгу одного. Здесь, в Байях, много легкомысленных женщин. Последи, чтоб он не попал в дурную среду. Это очень огорчило бы императора.

Она говорила все это с каким-то затруднением. Так же выдавливал из себя слова и Квинтипор, которому было от кого унаследовать и стыдливость, и отвращение к крови. Императрица Приска, в этот день впервые накрасившая себе лицо, впервые упомянула о легкомысленных женщинах.

Теперь Титанилла просто не знала, что думать. Она не вскрикнула от радости, но повалилась императрице в ноги и впервые в жизни, как рабыня, поцеловала ее сандалию.

30

Отныне весь мир принадлежал им. И обрели они его так неожиданно, что просто растерялись, сами не знали, с чего начать.

Императорская галера под багряным флагом, наверно, еще не вышла из гавани, как Тита уж отправилась на поиски юноши. Во дворце императрицы не знали, где он. Собственно, и спрашивать-то было не у кого. Вся прислуга, включая и самых главных слуг, разбрелась кто куда – подышать морским воздухом. Только одна старая чернокожая рабыня скрипела ручной мельницей, и то не на кухне, а в самом таблинуме.

– Сиди, сиди, – жестом остановила ее нобилиссима, когда та в смятении хотела убраться восвояси. – Говорю: не прыгай – рассыплешь, что намолола. А где остальные? Во всем доме никого.

– Каждый пошел за своим сердцем, божественная госпожа, – осклабилась старуха.

– Ну, а ты? – улыбнулась девушка. – Или у тебя уже нет сердца?

– Сердце-то есть, да ног к нему нету. Муж отпилил, когда такая ж молодая была, как ты, и тоже бегала, куда сердце рвалось.

Невольница засмеялась и, подняв передник, показала, что у нее, в самом деле, нет ног. Она не ходит, а только ползает. И, не имея возможности последовать за своим сердцем, вознаградила себя тем, что приползла в приемную августы и устроилась молоть соль на ножной подушке императрицы.

Тита бросила старухе горсть фиников и тоже пошла, куда звало сердце. Велела Трулле положить в плетеную корзинку чего-нибудь съестного и побежала к развалинам дворца Адриана. Она не сомневалась, что раз каждый пошел, куда зовет сердце, то Гранатовый Цветок непременно должен быть там.

И действительно, юноша сидел на их излюбленной полянке в тени кустов, широко раскинув ноги, с красками на коленях и кисточкой в руке. Девушка приветствовала его коленопреклонением.

– Не гневайся, Аполлон, что я помешала тебе, когда ты сочиняешь самый изумительный из своих гимнов, который, как вижу, если и не выйдет таким же прекрасным, как ты сам, то все-таки будет многоцветней небесной радуги. О бессмертный бог, я ищу своего неверного виночерпия, ибо изнываю от жажды.

– Прекрасная нимфа! Твой верный виночерпий исполнил свой долг: он только что изготовил бокалы, единственно достойные твоих губ.

Квинтипср достал из травы целую горсть желудевых чашечек, раскрашенных снаружи золотыми звездочками, а внутри синими и красными полосками. Девушка поднесла одну ко рту.

– И все-таки недостаточно мала! – надула она губки. – А главная беда в том, что такой сосуд хорош только для подобных тебе небожителей – прихлебывать нектар, я же – обыкновенная смертная, жажду которой нектаром не утолить.

Девушка, зажмурившись, потянулась к нему губами и потребовала большого упоительного глотка. Только потом она сняла с руки корзинку.

– Дозволит ли император рабыне своей угостить его?

Она стала вынимать из корзинки финики, ранние яблоки и кунжутные лепешки, ни на мгновенье не отрывая от юноши глаз. Бессознательным движением отломила от своей лепешки кусочек и положила рядом с собой на траву. Потом, откусив от этой лепешки, протянула ее юноше.

– А для какого бога, маленькая Тита, отложила ты тот кусочек?

– Какой?

– Да вон на траве.

Девушка растерянно заморгала.

– Ах, я забыла… Теперь и это твое.

– Ну, а не теперь?

– Да и в другое время, если б ты пришел, этот кусочек был бы твоим. За едой я каждый раз первый кусочек откладываю для тебя. Так мне легче воображать, что ты рядом со мной.

Кусок застрял у юноши в горле. Он отвернулся: глаза его наполнились слезами. Тита повернула его лицо к себе.

– Глотай же, глупенький, ведь подавишься, – засмеялась она. Но продолжала уже иным тоном: будто бы ее голос тоже увлажнила проглоченная слеза. – Не стыдись передо мной своих слез, Гранатовый Цветок! Я люблю, когда ты вот так плачешь из-за меня… и я… я… поверь мне, я этого заслуживаю… Никогда, никогда не будет у тебя рабыни, которая так полюбит тебя, как люблю я!

Юноша упал ей в ноги.

– Сказала! Какое счастье! Сказала! Это правда, правда?! Ты еще ни разу не говорила прямо, что тоже любишь!

– Да разве, мой маленький, нужны еще и слова? – засмеялась девушка. – А если нужны, почему не спросил?

– Маленькая Тита! Я у тебя ничего не могу спрашивать. Я должен принимать только то, что ты даешь мне сама.

– Не повергай меня в отчаянье, Гранатовый Цветок! Ты что же? Думаешь, так будет всегда? Неужели ты никогда не станешь таким же смелым – ну хоть как я? Не будешь ни повелевать, ни спрашивать? Как же тогда мне любить тебя?!

Юноша положил голову девушке на колени и, глядя ей в глаза, спросил:

– Скажи, маленькая Тита, с каких пор ты любишь меня?

– Таких вопросов ты и впрямь не задавай. Может быть, со вчерашнего дня… Не смотри так сердито!.. А может, я еще в детских башмачках топала навстречу нашей любви… Кстати, не забудь: мои первые сандалии хранятся у бабушки Ромулы, я попрошу ее прислать и отдам тебе. Но больше не спрашивай меня о вещах, которых я и сама не знаю. И не вспоминай, что было вчера, – не думай ни о том, что было, ни о том, что будет. Пойми, миленький, что не существует ни того, ни другого. Есть только настоящее мгновенье.

Она очистила яблоко, повесила розовую ленточку кожуры юноше на ухо и дала ему одно яблочное зернышко, а другое зажала между большим и указательным пальцами.