Ференц Мора - Золотой саркофаг

• Название: Золотой саркофаг
• Автор: Ференц Мора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-042-04

Известный венгерский писатель Ференц Мора (1817—1934 в своем лучшем романе «Золотой саркофаг» (1932) воссоздает события древнеримской истории конца III – начала IV вв. н. э. Рисуя живые картины далекого прошлого, писатель одновременно размышляет над самой природой деспотической власти.

В центре романа фигура императора Диоклетиана (243 – ок. 315 гг.). С именем этого сына вольноотпущенника из Далмации, ставшего императором в 284 г. и добровольно отрекшегося от престола в 305 г., связано установление в Риме режима доминанта (неограниченной монархии).

Увлекательно написанный, роман Ф. Моры переносит читателя из императорского дворца в античный театр, из таверны – на площадь крупнейших городов Римской державы – Антиохии и Александрии. На фоне сложных политических событий, столкновений двух религий и двух миров (языческого и христианского) развертывается история любви Квинтипора (сына самого Диоклетиана, не знающего о своем высоком происхождении) и Максимиллы, дочери одного из соправителей Диоклетиана – Галерия…

---

– Смерть христианам!

Грозный клич не мог не услышать Диоклетиан, и без того после землетрясения сильно призадумавшийся. Сохранение в целости посвященной ему колонны он тоже расценивал как знамение всевышней благодати и тем более полагал своим долгом принять участие в умилостивлении небожителей. Потому-то Диоклетиан лично явился на искупительную процессию жрецов Сераписа и, как верховный жрец империи, дал разрешение спросить богов посредством цереброскопии, кто привел их в такой гнев.

Перед гигантской статуей бога с корзинкой на голове принесли в жертву одного приговоренного к смерти матереубийцу, и на трепещущем в ладонях жреца мозгу преступника император своими глазами прочел: «Христиане».

После этого размышлять было нечего. Как для умиротворения народа, так и для успокоения собственной совести требовалось издать новый указ, карающий христиан нравственной смертью в виде лишения их всех гражданских прав. Это означало, что всякий свободный человек, исповедующий христианство и отказывающийся принести жертву богам, лишался не только своей должности, но и права выступать перед законом в качестве истца или свидетеля, поскольку судопроизводство начинается с обязательного жертвоприношения.

Разумеется, эдикт был разработан не самим императором, а коллегией его юрисконсультов. Не какими-нибудь невеждами, а самыми сведущими правоведами империи. Рабами не императора, а юриспруденции, неколебимо ей преданными и даже не способными что-либо видеть вне ее пределов. Они и не видели в христианском вопросе ничего, кроме юридической проблемы, которую надлежало решить достойно правовой науки и их собственного ученого звания. Рассматривали они не изменившегося человека, а неизменный закон, изданный против христиан в прежнее время. Правда, закон этот уже в течение пятидесяти лет не применялся, но и силы своей не утратил.

Грозный меч юстиции даже от долгого бездействия не теряет крепости и не тупится. Стоит только взяться за него, как он начинает разить правонарушителей.

Закон этот карал христиан не за веру, а за безверие, которое равносильно оскорблению величества. Кто объявляет себя врагом богов, тот – враг империи, находящейся под покровительством бессмертных. А поскольку империя и император тождественны, он вместе с тем – и враг императора, личность которого священна и неприкосновенна. Ввиду этого всякий, оскорбляющий величество, совершает измену родине и заслуживает, чтобы голова его была посвящена Юпитеру, а имущество – храму Цереры, то есть самому императору, как верховному жрецу империи. Оскорбление величества может быть совершено как действием, так и бездействием – путем уклонения от оказания предписанных законом почестей. Тот, кто устанавливает статую смертного выше статуи императора или расплавляет металлическое изображение императора, или во время исполнения грязной работы не снимает кольца с выгравированным на камне портретом императора, – совершает явную измену родине и карается смертью. Врагом империи квалифицируется и тот, кто, не дерзая поднять руку на статую императора, не поднимает, однако, руки и для принесения пред нею жертвы. Самое мягкое наказание при этом – отказ империи от преступника и лишение его правовой защиты, так как родина может ограждать законом лишь верных своих сынов. В таком случае христианин, если он свободный, теряет гражданские права, не может занимать государственной должности; теряет права на пенсию, а если окажется привлеченным к ответственности, суд не вправе освобождать его от позорного бичевания и допроса с пристрастием, наравне с невольником. Что касается рабов, у которых прежде дозволялось лишь сдирать кожу с тела, то теперь закон выматывал у них и душу – строгим запретом отпускать на свободу христиан-невольников.

После некоторого раздумья император подписал эдикт, потребовав только, чтоб о христианах не упоминалось в нем ни единым словом. Он считал достаточным, если закон будет относиться одинаково ко всем, направляя свои предупреждения против любого, не согласного приносить жертвы главе империи. Эту меру он находил вполне подходящей для того, чтобы успокоить возмущенную чернь и образумить христиан без прямого вмешательства в божественную междоусобицу. Ведь бросив несколько крошек ладана на огонь перед статуей императора в театре или суде, христиане не изменят этим своему богу и могут по-прежнему чтить его, как им заблагорассудится. А в то же время новый эдикт покажет как христианам, так и их противникам, что порядок в империи охраняется твердой волей, которая не позволит раздражать богов, подрывая их престиж.

Этим мероприятием Диоклетиан, очевидно, угодил и земнородным и небожителям. В Каноне, во время расчистки развалин храма Исиды, разрушенного землетрясением, под плитой с древними иероглифами было обнаружено подземелье. Оно оказалось полно драгоценных камней, которые, как гласила надпись на плите, прочтенная Гептаглоссом, предназначались фараоном Амасисом в качестве свадебного подарка невесте его сына, персидской царевне. Знаменитый торговец янтарем, ходивший на кораблях чуть ли не к Гипербореям[132], принес в дар императору за счастливое возвращение янтарь величиной с детскую голову, внутри которого виднелась бабочка с распростертыми крыльями. В Мемфисе один старый лесоруб видел, как из горящего леса вылетела птица Бену, называемая по-гречески фениксом и возрождающаяся из пепла лишь в счастливые времена. Лесоруб подобрал оброненное птицей перо и представил его мемфисским жрецам, а те, вместе с пожеланием счастья, послали его императору. Перо очень походило на журавлиное, только один его край золотился, а другой отливал багрянцем.

Однако больше, чем все эти замечательные знамения, обрадовало императора улучшение здоровья супруги. Императрица начала поправляться как раз с того самого дня, когда пыталась броситься с вершины Панейона, через час после этого разрушенного землетрясением. Словно катастрофа в природе облегчила страдания измученной души. После судорожных рыданий августа глубоко заснула прямо на руках императора. Она спала до вечера следующего дня и проснулась с улыбкой на устах. О том, что произошло за это время, она ничего не знала, а, узнав, не стала расспрашивать, сколько храмов и статуй погибло, искренне сожалея лишь о холме, на вершине которого любила сидеть в ожидании корабля с Пантелеймоном. Во сне она разговаривала с врачом, и тот назвал ей день, когда приедет в Александрию. Твердо поверив этому обещанию, она стала спокойно ждать, заставляя Титаниллу каждый вечер читать ей из Евангелия историю сына наинской вдовы, воскрешенного Христом из мертвых.

Император, хоть и не подозревал, что жена его приняла христианство, знал, однако, что ей читают священные книги новой веры. В Никомидии он несколько раз сам слушал чтение Квинтипора, но, целиком поглощенный созерцанием опущенных глаз и шевелящихся губ юноши, слышал лишь голос сына, нимало не задумываясь над содержанием читаемого. Да и здесь, в Александрии, не думал о том, что жена его держит у себя запрещенные книги. Ведь христианские книги пришлось конфисковать не из религиозных, а из политических соображений. А бедняжку императрицу поистине никто не мог заподозрить в злоумышлении на его жизнь и безопасность империи. И меньше всех – сам император, который один только знал, чем вызваны страдания его подруги. Что ее занимают христианские сказки, он радовался, но не удивлялся. Известно, что женщины и дети очень любят сказки. Для развлечения жены он хотел даже подыскать хорошего египетского сказочника: в этой необычайной стране, населенной скорее взрослыми детьми, чем людьми зрелыми, было множество профессиональных сказочников. Но августа решительно отказалась от его предложения.

Он принес ей лучшие из канопских драгоценностей, принес уникальный янтарь, перо феникса. На камни она даже не взглянула, перо тоже брезгливо отстранила, – только янтарю с бабочкой странно обрадовалась.

– Ты в самом деле отдашь это мне, Диокл?

– Да ты посмотри как следует: разве вот это рубиновое яйцо не красивей? Или вот этот смарагдовый столбик?

– Нет, Диокл, пожалуйста, подари мне янтарь! – настаивала августа, не отрывая восторженных глаз от куска затвердевшей морской смолы. – Видишь, что там внутри?

– Вижу. Что-то вроде бабочки с раскрытыми крыльями. Негоциант говорил, что иной раз бывают в янтаре и мухи, только они не к добру. А бабочка к счастью, Приска.

– Да, да! Эта бабочка, безусловно, к счастью, – подняла глаза императрица. – Ведь это символ спасения!

Император кивал головой в знак согласия, хоть не усматривал в бабочке никакого символа.

– Вот увидишь, Пантелеймон тоже очень обрадуется этому янтарю. Послезавтра он будет уже здесь. Диокл, мне хочется, чтоб ты тоже иногда беседовал с ним.

Император опять согласился. Ему самому теперь казалось, что надо подробно побеседовать с этим магом, сумевшим так покорить душу августы. Видимо, это, в самом деле, человек значительный; может быть, он понимает и в астрологии, и тогда хорошо бы сверить его предсказания с гороскопами Биона.