Ференц Мора - Золотой саркофаг

• Название: Золотой саркофаг
• Автор: Ференц Мора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-85880-042-04

Известный венгерский писатель Ференц Мора (1817—1934 в своем лучшем романе «Золотой саркофаг» (1932) воссоздает события древнеримской истории конца III – начала IV вв. н. э. Рисуя живые картины далекого прошлого, писатель одновременно размышляет над самой природой деспотической власти.

В центре романа фигура императора Диоклетиана (243 – ок. 315 гг.). С именем этого сына вольноотпущенника из Далмации, ставшего императором в 284 г. и добровольно отрекшегося от престола в 305 г., связано установление в Риме режима доминанта (неограниченной монархии).

Увлекательно написанный, роман Ф. Моры переносит читателя из императорского дворца в античный театр, из таверны – на площадь крупнейших городов Римской державы – Антиохии и Александрии. На фоне сложных политических событий, столкновений двух религий и двух миров (языческого и христианского) развертывается история любви Квинтипора (сына самого Диоклетиана, не знающего о своем высоком происхождении) и Максимиллы, дочери одного из соправителей Диоклетиана – Галерия…

---

На другой день говорили уже о том, что христиан велено переписать. Зачем? А затем, что император решил сам принять новую религию и желает знать своих единоверцев.

Христиане считали свою антиохийскую общину, основанную еще великим угодником божьим Павлом из Тарса, древнейшей во всей Сирии, а саму Антиохию – крупнейшим христианским городом. Разве только Александрия могла еще тягаться с нею в этом отношении, но Рим, во всяком случае, оставался далеко позади. Однако сами христиане не подозревали, какое их неисчислимое множество. Это выяснилось лишь теперь, когда распространились слухи о намерении императора. Жители высыпали на улицы города, причем, почти все, приветствуя друг друга, крестились.

– Неужели и ты исповедуешь Христа? – удивлялся один, увидев знакомца.

– В душе я всегда в него веровал, – отвечали более застенчивые.

А кто посмелее – презрительно вскидывал голову и колотил себя в грудь. Ну конечно! Будь жив отец, он бы сумел доказать, что с детских лет страдал и терпел гонения за истинную веру! А вот тех, которые сейчас так робко и неумело крестятся, он что-то еще ни разу не встречал на собраниях. Вот уж поистине новоиспеченные христиане!

Многие видели, как однажды префект города гулял с Мнестором, все время держась по левую руку епископа. Обычно стригший епископа христианский цирюльник уговорил постричься у него за определенную мзду трех седовласых вольноотпущенников: очень уж многим хотелось приобрести в качестве талисмана хоть волосок с епископской головы. И благочестивый христианин этот не мог бы удовлетворить всех требований со стороны внезапно обращенных, не прибегнув к этому благодетельному средству. Половину выручки он, конечно, внес в общинную кассу, для раздачи бедным.

Популярность епископа так возросла, что он только по вечерам решался выходить из дому. Где бы он ни появлялся, ему тотчас преграждали путь люди, на коленях умоляя благословить их. О Мнесторе рассказывали необыкновенные истории, несомненно, свидетельствовавшие, что авторитет его признан самими богами. Однажды – этому случаю дивились больше всего – где-то за городом Мнестор попал под ливень. Он укрылся в одиноком домике, даже не посмотрев второпях, куда зашел. Ощупью разыскал в темноте каменную скамью, постелил на нее свою рясу, прочитал вслух вечернюю молитву и склонил голову ко сну. Только на рассвете, проснувшись, он обнаружил, что ночевал в Аполлоновом прорицалище. Он не придал этому никакого значения: ведь ангелы божий стерегли его покой, и нечистая сила не могла к нему приблизиться. А рясу, которой он покрывал скамью, оскверненную прикосновением к дьяволу, он сжег в огне. Но через несколько дней к нему явился жрец Аполлона и в отчаянии рассказал, что с тех пор как Мнестор переночевал в святилище, бог не дает никаких предсказаний. Видимо, молитва епископа сковала ему уста. Жрец умолял епископа выручить его из беды, иначе ему грозит голодная смерть. Мнестор пожалел беднягу: считая к тому же себя обязанным отблагодарить его за ночлег, он написал на восковой табличке: «Говори! Я приказываю тебе, Сатана! Раб божий, епископ Мнестор». Жрец повесил табличку над алтарем Аполлона, и тот в самом деле заговорил.

По вечерам в цирке, в перерывах, устраивались шумные манифестации: славили Христа и епископа. К овациям присоединялись и легионеры, которым новый бог – бог миролюбия, – как видно, пришелся по вкусу.

– А вы-то что будете делать, коли вправду войн не будет? – любопытствовали женщины.

– Детей! – весело отвечали солдаты. И на этот раз рукоплескали им.

Город ликовал, но в окрестных селах многие испытывали страх. К тому времени христианство распространилось и окрепло лишь в городах, в селах же не пустило еще глубоких корней. Правда, ремесленники, торговцы, невольники и в деревнях составляли, хоть небольшие, но все-таки общины; однако земледельцы упорно держались древних богов. Теперь же эти крохотные общины пришли в неистовство, христиане стали стращать идолопоклонников, объявляя, что скоро с неба сойдет господь в облаке и поразит огнем и водами не только капища, посвященные бесам, но и всех, кто приносил там жертвы. Не на шутку перепуганные декурионы бежали к фламинам[96] за советом: что делать? Оробевшие жрецы пожимали плечами, сами не зная, как обстоят дела со старыми богами, и направляли декурионов к епископу, который, наверное, сумеет им помочь.

В клокочущем от возбуждения городе лучше всего пошли дела у косоглазого продавца священных фигурок еврея Бенони. Этот человек с впалой грудью ходил вдоль домов с подвешенной на лямке к шее широкой доской, уставленной статуэтками богов, и, останавливаясь у каждой двери, кричал:

– А вот прекрасный Орфей[97], провожающий мертвых в подземное царство и защищающий их от Кербера[98]!.. Всего только асе стоит вот этот славный Керберчик, отгоняющий лаем воров от дома!.. Полсестерция за бога Тугуна, разверзающего утробу бесплодных женщин!.. Динарий за золоченого, серебряного пузатого Плутоса, который любой дом завалит богатством и благополучием!

Были у Бенони и христианские символы веры – маленькие крестики из мягкого дерева; но раньше он их не выкликал вместе с прочим товаром: все равно не покупали. Держал их два или три на лотке, да никто даром не брал: продавца из-за них только на смех подымали. Но с тех пор как началось это великое брожение, косоглазый еврей все ночи напролет мастерил одни деревянные крестики, и все было мало: они шли нарасхват.

– Ты еще не обзавелся? – спросила Квинтипора Титанилла.

Собираясь в Никомидию, нобилиссима хотела было приказать Квинту, чтоб набрал ей корзинку лимонов, но, увидев юношу, прибежавшего проститься с родителями, она от радости забыла цель своего прихода. На другой день весь двор должен был пуститься в путь, а садовник с женой отплывали на корабле в Далмацию.

– Нет, нобилиссима, – засмеялся Квинтипор, – я обхожусь без креста. А вот Нонн утром купил целых два. Один спереди повесил, другой – сзади, чтоб повелитель все время видел: нотарий – христианин. Но уже в полдень Нонн что-то пронюхал, видимо неприятное, и понес их обратно продавцу. Но тот взял только один. Теперь Нонн действует одним крестом: то напоказ его выставит, то спрячет, смотря по тому, с кем разговаривает.

Нобилиссима с восхищением смотрела на юношу.

– Ну-ка, улыбнись еще! Я на твоем месте все время улыбалась бы.

– Да я и то готов все время улыбаться, когда вижу тебя, – покраснев, ответил Квинтипор.

Взмахнув павлиньим опахалом, которое держала в руках, Титанилла промолвила:

– Ого! Я вижу: не зря ты на выучке у императора. Уж комплименты говорить научился.

В дверях, ворча, появилась Саприция с огромным свертком под мышкой. Она ходила купить кое-чего на дорогу, и ее в сутолоке чуть не раздавили.

– Все просто сумасшедшие какие-то сделались!.. На форуме тьма-тьмущая: слушают какого-то черного. Пришлось обходить позади префектуры.

– А что он, этот черный, говорит? – выпрямившись, спросил Квинт. Он только что закрыл наконец свой сундучок с солдатской амуницией.

– Почем я знаю. Недосуг мне всякую ерунду слушать. Орет на всю площадь: через год, мол, конец света, потому нет больше ни твоего, ни моего, а все общее – деньги, земля, скотина, золото.

– Любопытно, кто же этот быстрый разумом философ?

– Аммонием звать. Из Африки, что ли, вытурили… В жизнь не видала таких косматых. Ни дать, ни взять сатир. Не зря и капюшон не снимает: верно, рога прячет.

– Выходит, ты его как следует разглядела. Скажи, а не бросить ли мне тебя и не пойти ли к этому сатиру в подручные?

– Да я тогда новый кумир Приапу поставлю!

– Вот как!.. Но помни: не ты одна в общем пользовании будешь, но и я тоже! – захохотал старик, обхватив жену за талию.

Квинтипор, смущенный, выскользнул из комнаты; за ним, смеясь, выбежала и девушка.

– Пойдем, я хочу послушать философствующего сатира.

– Ты… нобилиссима? – изумился юноша.

– Ну да, я!.. Ты что думаешь? Одни старухи философией интересуются?

К удивлению Квинтипора, девушка закуталась до самых колен в зеленый шерстяной платок Саприции. Из-под него выглядывали только глаза, рот да любопытный носик. Умоляюще сложив под платком руки, она стала, как ребенок, упрашивать:

– Дяденька магистр, пожалуйста, возьми меня с собой. Ну что тут плохого, если даже мужчины посерьезнее подумают: ну и красотку где-то подцепил этот школяр с пальцами в чернилах!

Выбежав из дворца через черный ход и пройдя два узких переулка, они оказались в шумной толпе, переполнявшей форум.

– Дай я ухвачусь за тебя, чтоб нам не потерять друг друга, – щебетала девушка. – И ты, Гранатовый Цветок, можешь покрепче обнять меня – я ведь не стеклянная.

Она почувствовала, как рука юноши, лежавшая у нее на талии, дрогнула. Прижавшись к нему плечом, Титанилла сказала:

– Как я рада, что ты отзываешься на это имя. Теперь наедине я так и буду тебя называть… Ты ведь едешь с нами в Никомидию?