Наталья Колпакова - Лучший из миров

• Название: Лучший из миров
• Автор: Наталья Колпакова
• Издательство: «Издательство АЛЬФА-КНИГА»
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9922-0060-7

Она – оборотень, порождение демонического мира стихийной магии. Ее боятся, ненавидят и… похищают, чтобы использовать в игре за власть. Она – чудовище?

Он – выходец из мира магии, покоренной и просчитанной, ловчий, обученный убивать таких, как она. Его миссия – обуздывать хаос. Он – прав? Но почему он бежал из своего мира – первого и лучшего из трех – мира, где правит Сила и Необходимость? Бежал сюда, в средний мир, где вещи мертвы, а люди так слабы! Кто поможет ему: постаревший божок, играющий в занятную игру чужих жизней, или друг, не ведающий собственной природы? Какие тучи сгустились над лучшим из миров? И лучший ли он? А главное, люди – действительно слабы?

---

Тейю хотела говорить о родине, Мирон – о сестре. Дан, чужой на этом празднике иных форм жизни, поневоле задумался о собственных делах. Мысли его, малость поразбегавшись в разные стороны, вскоре приняли два направления. Первое – серьезное и правильное. Где учитель? Жив ли, на свободе? Что происходит в Первом мире? Кто и какую интригу там ведет, напропалую пользуясь услугами Ордена? И главное, как быстро и безопасно добыть ответы на эти вопросы? Дана мучила совесть. Вдруг учитель в опасности? Он резок, непримирим, смел до безрассудства. И очень, очень одинок – как любой слишком сильный и независимый человек. Если в Первом мире закрутилась грязная игра, учитель по своему безоглядному благородству наверняка не стал молчать и отсиживаться в теплом уголке! Дан позволял себе отмахиваться от этой догадки, пока на него давил неизбывный страх за жизнь и свободу Тейю. Теперь, когда она хотя бы на время была в безопасности, чувство долга – и даже больше, глубокой и преданной привязанности (он почему-то запрещал себе говорить «сыновней любви») – зазвучало в нем в полный голос.

Второе соображение было иного порядка. Далеко не такое альтруистичное. Наоборот, мелочное и себялюбивое. Дан косился на Мирона и Тейю. Как она смотрит на этого, с закрылками! Он пытался понять: когда Тейю смотрела на него, Дана, ее глаза так же сияли? А голос – голос был таким же: глубоким, мягким? Это все было, должно быть, очень унизительно. Унизительно и стыдно. И Дан стыдился себя. Ерзал, маялся, клеймил себя распоследними словами, но поделать с собой ничего не мог.

Неудивительно, что за всеми этими размышлениями и страданиями он совершенно упустил из виду одно обстоятельство. Глаз Дана его отметил, Дан – нет. Ловчие угодили в пещеру не все. С ними не было мага…

Впервые за много дней Тейю заснула, измученная радостными переживаниями. Второй мир – страшный мир мертвых машин и существ – оказался не таким уж безнадежным. И в нем теплилась жизнь. Правда, жизнь, занесенная извне, с ее родины, Лучшего из миров, но Тейю и прежде не сомневалась, что родилась в изначальной колыбели жизни. Чтобы в полной мере понять, насколько ей посчастливилось – ей и всем ее соплеменникам, – нужно было угодить сюда, в эту клоаку. Бедная, хрупкая жизнь, что тут с нею сталось! Видно, и впрямь есть что-то в самом их мире, что оберегает его от распада… Про дальний мир, куда ее вели, да так и не доставили, и вовсе думать не хотелось. Жуткое место, край бездушных демонов, плетущих паутину мертвых слов. Слова, превращенные в вещи, в инструменты насилия, принуждения, деформации! Такова их магия, и для Тейю мир такой магии был еще страшнее, чем этот, вовсе ее лишенный.

На пустом месте по крайней мере еще может что-то вырасти! А вот и доказательство – Мирон, чудом встреченный осколочек родины. Он родился и вырос тут, и он не один такой. Была еще его сестра, которая пропала, а может, есть и другие. И если она, Тейю, будет очень-очень внимательной, если она будет смелой и самоотверженной, возможно, они отыщутся. Кто знает, вдруг это ее долг, ее судьба – найти, спасти, объединить несчастных сородичей, горячие крупинки жизни, затерянные в ледяной бесприютности этого мира! Тейю думала об этом, погружаясь в чуткий сон, и сердце ее то сжималось от их угадываемой, разделяемой ею тоски, то возбужденно стучало, отдаваясь эхом в ушах. И порой в этом ритмичном гуле ей чудилось что-то, какой-то звук – слабый, прерывающийся, едва слышный…

Среди ночи она вдруг села в кровати, будто ее толкнули. Сна не было и в помине. Было очень тихо. Умаявшиеся парни дрыхли на полу, завернувшись в пледы. Донельзя обострившийся слух Тейю улавливал не только их дыхание, но и потрескивание рассохшейся оконной рамы, и поскрипывание деревьев на ветру, и шум двигателей каждой из немногочисленных машин, проносившихся глубокой ночью за квартал отсюда, и по следующей за ним улице, и по той, что начиналась дальше… Но главное – сквозь вялое, бредовое бормотание сонного города прорезывался голос. Один-единственный настоящий голос, беспомощный и отчаянный, как плач потерявшегося ребенка. Вслушавшись, Тейю с содроганием поняла: это и есть ребенок. Она вспомнила собственные метания по здешним враждебным улицам, шарахания от железных чудищ с горячими боками, вспомнила демона-кентавра с остановившимся взглядом и быстрым, как у ящерицы, языком, которой завез ее в парк… Вспомнила – и не колеблясь выскользнула из постели. Ушла она настолько тихо, что даже Дан не проснулся. Устал. Это из-за нее, с нежностью подумала Тейю. Он страдает и рискует, чтобы ее спасти. Додумывать было некогда. Звук усиливался. Он вел ее с настойчивостью охотничьего манка, и было в нем столько горя, что у Тейю все внутри переворачивалось.

Странный это был плач. Неправильный. Размеренный, отчетливый, чуть механический, словно порождавшее эти звуки создание само плакать не умело, но в совершенстве освоило навык по самоучителю. Но приходилось ли этому удивляться после сегодняшней встречи с Мироном – человеком из рода Драконов Истинных! В нем почти все было не так, он совсем не знал собственной природы, и все же был свой, свой до мозга костей. И тот, кто звал ее, – бедный малыш! – тоже был своим, несмотря ни на что. Бедный, бедный! Она не должна, не имеет права испытывать отвращение только лишь потому, что он так неприятно плачет. Ей было невыносимо стыдно за себя. Это все потому, что у нее до сих пор нет собственных детенышей. Она, конечно, еще очень молода, и все же, все же… Она была настоящей эгоисткой, вот что! Думала только о себе. Теперь с этим покончено. Как только она вернется домой… А пока – пока она обогреет чужого младенца, брошенного здесь на погибель. Тейю ускорила шаг, сорвалась на бег и вскоре уже неслась как тень облака, скользящая по воде. И когда натолкнулась на неожиданное препятствие, которого даже не успела разглядеть, ей показалось, что она с разгону врезалась головой в стену. Не было даже боли. Сразу – чернота…

Выслушав сбивчивые Лилины упреки, Сигизмунд перво-наперво расхохотался. Совсем ее запутал (она уж сильно накрутить себя успела, хоть и стыдом жгло). А нахохотавшись, без долгих церемоний ухватил Лилечку за трясущуюся ладошку и вложил в пальцы пульт.

– Ну-ка погляди, погляди хорошенько.

Лиля от неловкости уперлась – нечего, мол, глядеть, уже насмотрелась! Однако ж вникла. И впрямь, на пульте одни программы телевизионные, ни слова «плей» нету, ни стрелочек перематывательных. Точь-в-точь как только что с розеткой пустой, непонятно ничего! А у самой слезы градом.

– Это, – Муня говорит, – не простой телевизор. Включенный передачи показывает, как у всех, а если выключить – тогда не из программы, а людей настоящих показывать начинает. И даже не только людей. Разные каналы настроены – и из настоящего есть, и из прошлого, какие все подряд передают, а какие за людьми определенными приглядывают. Ну и не только за людьми.

Лилия слушает – верит и не верит. И чудес она всяких от Муни нагляделась, и поверить уж как хочется, да уж больно плохо ей пришлось, как она ту рыжуху увидала. Так по сердцу ударило, что хоть в норку забейся и не высовывайся. Страшно. Муня посерьезнел, Лилю обнял, а сам кнопочки на пульте нажимает. Замелькали на экране всякие места – по всему видать, что дальние, а иные еще и давние. Лиля засмотрелась было, а потом спохватилась, как за него схватится.

– Муня, – кричит, – ты мне глаза-то не отводи, ты мне про то расскажи, про то самое…

Только это прокричала, как стерся дворец какой-то с экрана, и снова выступила комната. Жалкая такая, съемная небось, а иначе кто ж в таком сиротстве жить-то будет! Сначала ничего интересного в комнате не было, а потом откуда-то сбоку появилась та девчонка рыжая, уже одетая, волосы полотенцем промокнуты кое-как, струйка за шиворот течет. Девица от этого шевельнула острыми плечиками, да так, что на Лилию на мгновение накатила тяжелая, мрачная ревность. Но тут рыжая обернулась, и в кадр вошел мужик – со спины видать, что молодой, крепкий, а больше ничего не разобрать, – и та вспыхнула глазами, лицом, даже кажется, грудой мокрых волос. Держались, однако ж, друг от друга в шаге, ровно школьники! О чем-то стали говорить, забеспокоились оба, то на диван присядут, то снова вскочат, то вдруг к окну подкрадутся сбоку и осторожненько так из-за занавески поглядывают. О чем говорили, непонятно, звук-то отключен, но Лилии дела до того не было. Она на этих двух, на лица их смотрела. Как меняются, как оживают, расцветают, как глаза изнутри озаряются у каждого, стоит только другому спиной поворотиться. В общем, все она про них поняла, без всяких слов.

Поплакала еще, чтобы слезы кончились, и к Муне. Любопытно ведь, кто такие этот парень с девкой, что Мунечка ее за ними наблюдает.

И узнала такое…

А как узнала, руки в бока уперла и на друга своего дражайшего, чудотворца недоделанного, как понесет!

– Ты что же это, – возглашала Лиля, гневно сверкая очами, – взялся приглядывать, а сам… Уфитилил куда-то, а про ребят и думать забыл! Почем знать, может, с ними уж случилось что?