Иван Черных - Иду на перехват

• Название: Иду на перехват
• Автор: Иван Черных
• Жанр: История

---

Суд офицерской чести... Председатель суда просит рассказать, как я докатился до такой жизни.

- А что рассказывать? Мне надоело повторять одно и то же.

Всю неделю по нескольку раз в день я давал объяснения - и командирам, и замполиту, и комсомольскому бюро, а затем комсомольскому собранию, и военному дознавателю, и просто товарищам. Каждому я должен был подробно и точно рассказать, как все было, с чего началось. Устно и письменно. По комсомольской линии мне объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку. В личное дело вложат протокол суда. Так сказать, путевка на всю жизнь.

И мне предлагали повторить все сначала. Еще раз вывернуть себя наизнанку. Мне стало все постылым и безразличным.

- Что рассказывать? - Я не узнал своего голоса. Он стал глухим и хриплым, будто после длительной болезни. - Все правильно.

- Признаете вы себя виновным?

- Признаю.

- Что вы скажете суду и своим товарищам?

Я молчал.

- Неужели вам нечего сказать?

- Нет.

- Ну, что ж... У кого какие будут вопросы?

- Разрешите? - Я узнал баритон Синицына. - Почему вы, товарищ Вегин, не хотите сказать товарищам, как вы думаете служить дальше?

Я мельком глянул на него. Серовато-зеленые глаза внимательны и насторожены.

- Опозданий на службу и дежурство больше не будет. Не будет, безусловно, и нарушений в воздухе.

Вопросов больше не было.

- Кто желает высказаться? - спросил председательствующий.

Встал Синицын. Глянул на меня сурово, кашлянул и заговорил:

- Вот вы, товарищ Вегин, на мой вопрос, как думаете служить дальше, ответили, что опозданий на службу и на дежурство больше не будет, не будет и нарушений в воздухе. Значит, как я вас понял, вы признаете свою вину только в этом?

Я молчал.

- А разве и этого мало? - продолжал Синицын после короткой паузы. Вчера вы опоздали в строй, сегодня опоздали на дежурство, а что будет завтра? Опоздаете в бой? Вы можете возразить: к чему, мол, такие крайности? Но такова закономерность падения. Вспомните первые дни своей службы в нашем полку. Вы были исполнительны, старательны и точны. Скажу без преувеличения, я возлагал на вас большие надежды. А что получилось? Стали нарушать дисциплину, мало интересуетесь военной литературой, вопросами тактики. Кстати, это касается не только вас. У нас и некоторые командиры живут старым багажом. А современная техника этого не прощает, мы убедились на горьком опыте. - Он снова сделал паузу. - В душе вы, наверное, возмущаетесь, почему мы так строго спрашиваем с вас. Я отвечу. Потому, что воинская служба, а летная в особенности, не допускает расхлябанности и несерьезности. Мы не можем оставить ваши проступки безнаказанными, и не только ваши, а каждого, кто вздумает нарушать армейские порядки.

Потом выступил Дятлов. Говорил долго и красноречиво, как заправский оратор. Мысль та же, что и у Синицына: за проступки надо платить. Еще бы его ученик и поклонник!

Слово попросил Геннадий. Я насторожился. Накануне у меня с ним произошел спор. Он тоже хотел убедить меня, что моя вина настолько серьезна, что не судить меня будто бы нельзя. Что он скажет теперь?

- Вегин мои друг. Мы вмисти учились в училище, вместе с ним стажировались. - Геннадий волновался, и его украинский акцент звучал сильнее обычного. - Вмисти жили здесь в одной комнате. И все же я не могу его защищать. Майор Синицын прав: Вегин пошел не по тому пути...

У меня зазвенело в ушах. Геннадий говорил что-то о законе дружбы, о современном бое, о дисциплине в воздухе и на земле. До моего сознания доходили лишь обрывки фраз. Он осуждал меня... Генка, мой друг!

Встал Юрка. Лицо красное, на широком носу и лбу видны капельки пота.

- Вегин и мой друг, - голос его дрожит. - Такой не бросит ни в бою, ни в беде. В этом я уверен. И я не могу равнодушно слушать, как некоторые, говоря о службе и дружбе, думают прежде всего о том, как угодить начальникам.

Председатель суда постучал карандашом о графин.

- Прошу без намеков.

- А я без намеков. Вот тут выступающий до меня товарищ говорил о законах воинской службы и дружбы. Я согласен: они суровы и не допускают компромисса. Но чем нарушил их Вегин? Тем, что с разрешения командира вышел из строя, чтобы не дать возможность второму самолету "противника" прорваться к объекту? Или тем, что ночью, в сложнейшей обстановке, сделал все, чтобы атаковать цель? Да, он атаковал свой самолет. Но разве это только его вина?

- Товарищ Лаптев, вы уклоняетесь от основного вопроса, не говорите по существу дела, - сделал новое замечание председатель суда.

- Нет, я говорю по существу, - не уступал Юрка. - Или тем, что пришел на помощь товарищу, на которого напали хулиганы? Да, мы опоздали на дежурство. Но разве это было умышленно или из-за разгильдяйства? Нет. Так за что же вы судите Вегина? В чем он виноват?

Юркины глаза горели негодованием, он бросал вызов всем, и это только подлило масла в огонь. Едва он сел, как поднялся Мельников и с такой холодной яростью и железной логикой стал доказывать мою виновность, что суд офицерской чести принял решение ходатайствовать перед командующим о снижении меня в воинском звании на одну ступень.

Из клуба я вышел как пьяный. Стыдно было смотреть товарищам в глаза. И я не смотрел. Рядом справа шел Юрка. Мне хотелось плакать. Но слез не было. Они комом застряли в горле.

На плечо легла рука. Я не поднял головы.

- Послушай, Борис, - услышал я голос Геннадия.

- Убери руку, - спокойно, но требовательно сказал я, не глядя на него.

Геннадий повернулся и не сказал больше ни слова.

За окном брезжит рассвет. Я натягиваю на голову простыню. Сон не идет. В ушах все еще звучит голос председателя офицерского суда чести: "Возбудить ходатайство перед командующим о снижении лейтенанта Вегина в воинском звании на одну ступень..."

Я затыкаю уши и вдавливаюсь головой в подушку. Становится душно будто не простыня сверху, а толстое ватное одеяло. Сбрасываю ее. В комнате совсем светло. На спинке стула рядом с кроватью висит тужурка, на погонах, словно дразня, поблескивают по две звездочки. Скоро останется по одной. Мне представилось, как на меня смотрят товарищи, Инна. Нет, они не увидят моего позора! Уйду в гражданку.

Зазвенел будильник: вставать на полеты. Я не запланирован. Да это теперь и не имеет значения. Все равно мне делать на аэродроме нечего. С силой нажимаю на кнопку. Что-то хрустнуло, звонок захлебнулся. Сломался. Черт с ним! Больше ему будить меня не придется.

Зашел Юрка:

- Вставай!

- Я сказал тебе вчера.

- Не дури. Подумай, как ты будешь без истребителя...

- Переживу. Не я первый, не я последний.

- Напрасно ты. Тебя даже комэск ваш ценит. И на Генку не обижайся.

Он глянул на часы:

- Бегу, опаздываю.

Юрка ушел. Я снова укрылся простыней. Сон не идет. Думы, думы... Лезут они, непрошеные, и жалят, как осы. Что скажут родители и знакомые, как посмотрят односельчане? Мне казалось, что я уже слышу вслед едкие реплики: "Борьку-то Вегина выгнали из летчиков". Уехать куда-нибудь в город и устроиться там на работу... Да, пожалуй, так будет лучше! Ни упреков, ни насмешек. А Инна, если любит, приедет...

Предутреннюю тишину разорвал свистящий гул двигателей: перехватчики пошли в небо. Юрка Дятлов, Синицын. А я... Сердце разрывалось от обиды.

В дверь постучали.

- Войдите, - не совсем приветливо пригласил я.

Вошел Дятлов: невысокий, с крупными чертами лица, широкоплечий и длиннорукий, как тигролов, вернувшийся с охоты. Не ожидая приглашения, он прошел в комнату и сел у кровати. Я отвернулся.

- Что, бойкот объявил? - в голосе беззлобная насмешка. - Такие концерты девушке своей будешь закатывать, а к тебе пришел командир, товарищ, соизволь встретить его как положено.

Я не ответил. Дятлов достал папиросу и закурил.

- В гражданку, слышал, собрался? Что ж, жалеть не будем. Случайные люди нам не нужны. Ишь, циркач, на гастроли приехал: нравится - пожалуйста, не нравится - до свидания. Черт с тобой, уматывай, меньше забот будет.

И Дятлов тяжелой походкой направился к выходу. Глухо хлопнула дверь.

Я встал, открыл кран и подставил под ледяную струю голову. Стало легче. Оделся и вышел на улицу. Солнце висело над сопками, размыв своими лучами их очертания. Они казались печальными и задумчивыми. Ветер гнал по небу рваные облачка.

На душе саднило. Никого не хотелось видеть, и я бесцельно побрел по тропинке.

Из задумчивости меня вывел автомобильный сигнал. Мимо промчалась санитарная машина, обдав клубами пыли. Когда пыль рассеялась, я увидел аэродром Так вот куда привели меня ноги!

За санитарной машиной пронеслась командирская "Победа", а за ней, завывая сиренами, - пожарные. На аэродроме стояла тишина. "Что-то случилось?", - мелькнуло у меня тревожное предчувствие.

Я побежал к стартовому командному пункту. У будки толпились летчики. Около них остановилась грузовая автомашина, и они в одно мгновение заполнили кузов. Из кабины вышел коренастый офицер и что-то сказал. Летчики неохотно стали спрыгивать на землю. Осталось человек шесть. Один из них, высокий, в шлемофоне, махал мне рукой. Это был Геннадий.