Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

• Название: Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы
• Автор: Владимир Свинцов
• Жанр: Домашние животные
• Год: 2005

Друзьям четвероногим: лохматым и гладкошерстым, хвостатым и бесхвостым, лопоухим и нет, а больше всего их любящим хозяевам — эта книга.

Содержание:

Друзьям моим — лохматым и ушастым…

РАССКАЗЫ

ЖИЗНЬ СОБАЧЬЯ

Хозяин ушел на войну

На утином перелете

Мечта детства

Звено цепи

Привет из родных мест

Испытание на злобность

Один день из жизни собаки

Диана-охотница

Эрмутский треугольник

Джон Эрхард Копани

Неулыбчивая Мария Васильевна

Мудрое решение

Верное сердце Томми

Баба Маня и Шарик

Тигра полосатая

Как воспитать хозяйку

ЖИЗНЬ КОШАЧЬЯ

Барон

Наша Мурка

Бесстрашный Мурзик

Кот Баська

Мама Вася

ПОВЕСТИ

Без родословной

Обыкновенная история обыкновенной кошки

Мой друг Сенька

Лопоухий бес

---

— Если война где-то началась, то нас с Шариком на нее не возьмут, мы невоеннообязанные, — усмехнулась баба Маня, а сердце стукнуло и зачастило, предчувствуя нехорошее. Кузьмовна, словно зловещий ворон, если каркнет — жди беду. — Вот тебя первой призовут, будешь там своими сплетнями да всякими враками супротивников пугать…

Кумушки на скамейке задвигались, заулыбались. Кузьмовна нахмурилась. Не могла она терпеть над собой превосходства и потому ударила наотмашь:

— Какие враки?! Все, как есть говорю. Налог мэр положил на твою собаку.

— Только на мою? — полегче вздохнула баба Маня.

— На всех собак!

— И на кошек? — несмело кто-то поинтересовался. Но Кузьмовна не дала сбить себя с курса:

— Кошки не в счет. Только на собак. И правильно! Развели, понимаешь, зверинец. Гадят везде. Да еще и гавкают… Вот твой сейчас — чего гавкнул? Кто его трогал? Нет же… Порода такая зловредная.

— Как и у тебя, — бормотнула баба Маня.

— Чего ты сказала? — повысила голос Кузьмовна.

— Спросила — сколь налога-то? Налог большой?

— Полпенсии будет… Точно! — зло ответила Кузьмовна и поджала губы.

Кумушки охнули. Полпенсии?… Надо же! За кобеля?! Ой-ей-ей!

— Лишь бы не всю, — в сердцах сказала баба Маня, — не жили хорошо, нечего и начинать… — и пошла к гаражам, за которыми скрылся Шарик.

«Полпенсии… Это что же получается? Господи!» — тяжело вздохнула баба Маня. На самом деле, никогда хорошо не жила она, всегда внатяг, всегда внапряг и пронеслись годы — все шестьдесят пять. Война! Эвакуация! Детский дом… После войны мать нашлась. Отец так и канул в огненной круговерти. Тяжело было, но люди верили — восстановим разрушенное войной народное хозяйство, заживем хорошо.

В 1953 году Сталин умер. Плакали люди. Все плакали. Это сейчас говорят — я, мол, радовался — сдох деспот! Неправда это. Если кто и радовался, то за десятью дверями, чтобы никто не догадался об этой радости. Баба Маня таких не видела, а ей уже, слава Богу, семнадцать лет тогда стукнуло. Невестой была, а ревела, как дите несмышленое. Жалко было? И жалко и страшно — как без руководителя государства, без отца родного?!

Потом комсомольская путевка! Приехала на Урал на стройку. Холодина! Мороз под пятьдесят. А одежонка-то — фуфайка да штаны ватные… Арматурщицей, бетонщицей работала, такие ли тяжести поднимала… Может, по этой причине и рожать не смогла — надорвалась.

Из-за этого искали с мужем, где полегче — на Алтай на целину уехали, но и там работали аж спина трещала. Муж — тракторист, сама — свинаркой. За день намантулишься, света белого не видишь, а дома еще хозяйство — корова, телок, свиньи, гуси, куры… а как же, не помирать же с голоду. Для домашней скотины воровали… Комбикорм. Зерно. Ночью неудоби выкашивали. Не разрешали косить, пока колхозным коровам сено не заготовят, да и некогда днем…

Пили?! А как же, каждому празднику, каждому предлогу радовались — хоть чуть расслабиться, хоть чуть передохнуть. Потом уже и без предлога. Муж из-за этого погиб. Пьяный на комбайне поехал за тридцать километров за водкой, вместе с комбайном с моста в речку упал. Утонул. Может, и хорошо, последнее время пил без просыпу и бить стал. За что? Да просто так. И возмущаться нечего — бьет, значит любит, так в деревне говорят.

Мирная жизнь как будто, и народное хозяйство после войны восстановили, а тяжело жилось, особенно в деревне, но и тут отговорку придумали: «Лишь бы войны не было!» И войны не было, а в магазинах, как в войну, — шаром покати. Яблок, апельсинов, конфет в глаза не видели, только в кинокартинах…

Это уже потом, когда у соседки Катерины овдовевший деверь гостил и Маня понравилась ему, попробовала она конфет шоколадных… Срочно продала всю скотину и избу да в город переехала, тогда и увидала она хоть под Новый год в подарочных наборах яблоки да мандарины… Тогда и поела в первый раз.

Устроилась уборщицей. В двух местах. Могла бы и в трех — силенок еще хватало, — не разрешали, боялись, что шибко много зарабатывать будут. Муж, деверь соседки Катерины, на заводе работал — слесарь-инструментальщик. Зарплата хорошая, но каждый день пьяный — на рогах. Советовали: иди в партком, в профком — жалуйся. Все так делают!

Как идти? Пригрозил муж — пойдешь жаловаться, отвезу назад в деревню. В деревню не хотелось, в городе все-таки легче.

Похоронила мужа — пьяный с работы шел, попал под трамвай. Тут-то и хлебнула горя. Родственники мужа кинулись квартиру отнимать. Хоть и зарегистрированы, а квартира не приватизирована, тогда еще такого слова не знали и не слыхали — квартира заводская! Пришлось идти работать на завод, в цех. Уборщицей, конечно. Гектары убирала…

Целый день на заводе, из проходной вылетишь — и по магазинам, а везде очереди. На одну продуктов достать тяжело, а у кого семья — как?! А сзади кричат: «Больше двухсот грамм в одни руки не отпускать!» Что такое двести грамм?! Да хоть чего… Потом талоны ввели… Господи, Боже мой! Настрадался народ. Не жили никогда хорошо, не помнит такого баба Маня. И если кто говорит, что при коммунистах лучше было — врут или у кормушки какой прислонялись.

«А сейчас?» — вздохнула баба Маня. Сейчас с другой стороны плохо, в магазинах все есть и никаких очередей, так денег нет. Что эта пенсия… Еле-еле концы с концами сводишь, а теперь, видали — половину за Шарика отдай. Пусть не половину, пусть меньше… Все равно придется где-то ужаться, отчего-то отказаться… И что мэру Шарик этот дался? А, может, сам президент указ такой издал? Да нет, Кузьмовна бы тогда про президента сказала…

«А где же Шарик?» — вдруг спохватилась. Наверное, назад во двор подался. Не хочется возвращаться к подъезду бабе Мане, видеть злобную усмешку Кузьмовны. Сама-то она тоже с хлеба на воду перебивается. Три сына в городе живут — ни один не помогает… Может, потому и злобствует?

Баба Маня вышла из-за гаражей и остановилась, оглядывая двор. Шарика не было.

— Вот шалавый, — в сердцах воскликнула она и направилась домой. «Набегается — придет!» — решила. Не раз уже так бывало. Да и настроения искать собаку не было. Вообще настроения не было. Хорошего…

Кузьмовны у подъезда не видно. Кумушки подвинулись, освобождая место. Баба Маня садиться не стала, хотела пройти мимо, да задержалась чуток:

— Как ты теперь с Шариком? — спросила одна из кумушек. Остальные вперились в бабу Маню выжидающе. Ни в вопросе, ни во взглядах не было сочувствия — только голый интерес.

— Как жили так и будем жить… У меня родни — один Шарик.

— Дорого.

— Не дороже денег, — тряхнула головой баба Маня и с надеждой произнесла: — Может, брешет Кузьмовна?

— Нет. Газету приносила, показывала. Вступает в силу этот… со дня опубликования.

— Где она сейчас?

— Кузьмовна?

— Газета.

— Так Кузьмовна и забрала. Сказала, что хранить будет… Сказала, что тебе покажет.

— Охо-хо! — вздохнула тяжело баба Маня и присела на лавочке. — Работу придется искать. Может, какой подъезд убирать нужно?

— В нашем доме все подъезды разобраны. Да и какие там капиталы от уборки?

— На Шарика хватило бы…

— Куда ты со своим радикулитом? — наконец-то посочувствовали кумушки.

— Как-нибудь, потихоньку…

— В сто сороковом доме, в третьем подъезде, уборщицы нет, — подсказала одна.

— Потому и нет, что там народ не платит… — вмешалась другая. — Убирала там Петровна из восемьдесят второй квартиры. Бросила. Половина жильцов не платит.

Разговор был интересным, но беспокоило отсутствие Шарика, и баба Маня пошла его искать. Обошла двор, зашла за гаражи, заглянула в соседний двор — нет Шарика. «Может быть, он дома уже? Дверь подъезда не закрывается — лето. Я его ищу, а он, поди, под дверью сидит, ждет. Есть хочет. Набегался…» — подумала баба Маня и направилась домой.

Кумушки еще сидели у подъезда, к ним присоединилась и Кузьмовна.

— Кобель твой потерялся? — спросила ехидно и, не дождавшись ответа, добавила: — Оно и к лучшему…

Не стала связываться с ней баба Маня, шагнула в подъезд. У двери квартиры Шарика не было. «Может, на самом деле к лучшему что потерялся?» — несмело подумала баба Маня, но тут же и оборвала эту мысль.

Зашла в комнату, села у окна кухни. С высоты пятого этажа хорошо видно двор. Нет Шарика! Где он — шалавый?! И потекли мысли, опять невеселые… Откуда они — веселые-то? Тряхнула головой баба Маня и стала расчеты производить. И так свою пенсию вертела и эдак — по всему выходило, не вывернется она с собачьим налогом, придется браться подъезд убирать. «Девять этажей по четыре квартиры. С каждой квартиры десятку в месяц… Триста шестьдесят целковых. Если половина платить будет — сто восемьдесят рубликов. Маловато! Если взять два подъезда? Вон Валентина из восемнадцатой квартиры четыре подъезда убирает… Так ей только-только шестьдесят исполнилось… Молодая!» Нет, не боится баба Маня работы. Было дело — два подъезда убирала. Больше не было свободных. Год только, как перестала. Спина не гнется, да и пенсию прибавили. Убирала… Дело привычное. За всю свою жизнь тысячи гектаров, наверное, вымела да вымыла. Спина вот только…