Виктор Черняк - Выездной !

• Название: Выездной !
• Автор: Виктор Черняк
• Жанр: Детектив

---

- Ух ты! Паркер отвалил! Разбирает? Бередит в чреслах?!

Шпындро отстранился, показалось, от Колодца кроме одеколона пахнуло чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности. Игорь вяло отметил, что ничего не знает о Колодце: где тот живет, с кем и как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил себя за передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить свидание, повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпына вырастал в дело сложное, хлопотное и кроме того сулящее ненужные траты. У него давно отработан ритуал ухаживания: поездка в машине, рассказ об иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в кинофильмах сценами, сетования на тяжесть и ответственность службы, ну, может, еще поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно ему доставшегося от фирмачей. Как правило хватало...

- Ты зря, - неуверенно возразил Шпындро и себе затруднившись пояснить, что именно зря. Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын принял к сведению. Распрощались, Игорь зашагал к станции, Колодец, груженный пластиковыми мешками - особая статья дохода, пакеты Шпын доставлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные поболе полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к машине, латанной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.

Маскируется, торжество окатило Шпындро, а ему не больно надо, может себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?

Впрочем и Мордасов маскировался скорее из любви к таинственному, сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность, упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не боятся деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались...

Шпындро не ставил себя на одну доску с Колодцем, тот чистый жулик, чего там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не последний человек, однако с эксцессами явного подхалимажа распростился, зная, что они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоинства, а вроде бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь начальниками не назначают, особый это сорт, есть в них такое, что словами не определишь, а всем видно, и сорту этому нужно выказывать уважение не за дело, не благодаря достижениям, умениям или успехам, а только ввиду самодостаточности такого типа людей, которым не нужно вовсе отличаться качественной работой или работой вообще, это не их дело, их дело круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в квашне, надувать шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не к месту роняя излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это и впрямь уходила тьма сил, недаром с работы и на работу таких возили на персоналках.

В электричке горбились люди, которых Шпындро не приходилось встречать часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электричках его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое менялось, пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над головой, в дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сетке через проход похоже исходил тем же тлением, что и старушка, тащившая цветы в Москву. Упаси бог так жить. Купец-оборотень приткнулся в углу, тени деревьев, редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры молчаливы, думают: вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и ошибаются, если вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-другому заладилась, потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто вбил в его башку малолетскую, мол, два способа жить имеется в настоящий момент и в обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить! Имелось ввиду для людей, ничем не отмеченных. Воровать - страшно, не всем дано, да и почет несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернется, пройдется по комнатам, уставленным такими вещицами, что люди в электричке не только не видели, и не слышали о таких, сядет за стол в кабинете и начнет готовиться к завтрашнему выступлению на семинаре, его черед настал и занятию надо задать тон первыми словами и слова эти должны быть честными, не слишком возвышенными, но и не затертыми, не просторечными, но и не заумными, а словами труженика не без мозгов, который с полной отдачей делает свое дело, вроде не заметное, но такое нужное.

Через сорок минут Шпындро доплелся до дома - код, газета, лифт перед входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого номера - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли с медной таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только что оттуда или вот-вот туда, или в тягостном ожидании отправки, дурно маскируемом натужным энтузиазмом, попадались и обычные труженики - главный инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки, благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже мать-одиночка, поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь добрым человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.

Шпындро полез за ключами, звякнул гроздью разнокалиберных, с затейливыми бородками да раздумал, пока-то пооткрываешь все запоры, а их пять на щеколдах, не считая цепочки вывезенной из предпоследней поездки и стальной рамы на штырях, утопленных в стену, в которой держалась дверь. Взять квартиру Шпындро все равно, что пытаться пробить крепостную кладку в метр толщиной кулаком и это еще не считая сигнализации. Конечно, если Наталья дома, дверь всего на двух задвижках, но ковырять лень и Шпындро тронул кнопку звонка. Никаких переливчатых трелей, зачем наводку давать; как намекнул один из дружков, дверь должна иметь самый непритязательный вид, никаких ручек с выкрутасами, ни стеганых обивок, ни симфонических звонков, зачем внушать лихим людям дурные мысли? Снаружи дверь квартиры 66 смотрелась скромнее прочих в доме, только медная табличка с двумя шестерками нарушала план маскировки, да и ту прибили по настоянию Натальи, возразившей, что чрезмерный аскетизм тоже подозрителен, супруг согласился, внял... Царство его начиналось сразу за дверью, как подытожил однажды Кругов, когда они еще теплее относились друг к другу, и Шпындро зазывал сослуживца к себе: "Граница между двумя системами пролегает, Иваныч, как раз по порогу твоей квартиры, на площадке еще мы, а только шагнул в коридор - уже они". Так оно и было, и что ж, думал Шпындро, заслужил, не ворованное...

В коридоре ни звука, еще раз нажал кнопку, прислушался, показалось, в квартире посторонние шорохи, обдало жаром, как недавно в кабинете Филина. Приложил ухо к замочной скважине. Сверху с тонкомордой афганкой вышагивал величавый мужчина лет шестидесяти, Игорь Иванович с ним всегда предупредительно раскланивался, не решаясь игнорировать наставления Натальи: важный, мол, тип, говорят что... тут сыпались предположения одно невероятней другого и лишь месяц назад выяснилось, что афганку выгуливает начальник райпищеторга. На приветствие важный человек не ответил, впился подозрительно, потянул поводок на себя, собака глухо зарычала.

- Что вам, товарищ? - Начальник райпищеторга прижался к перилам и беспомощно шарил глазами.

- Да я... да вы не узнали меня, - пролепетал Шпындро, ругая себя за маскарад, устроенный по случаю поездки за город, пришлось заехать в раздевалку бассейна в центре, там переодеться, там и машину оставить благо рядом с домом, а уж на обратном пути решил двинуть прямиком к ночлегу. Немудрено, что вальяжный колбасно-консервный полководец не признал соседа по дому, тем более насторожило, как тот склонился к замочной скважине, небось глаза, стертые об накладные, уж потеряли остроту, не различают, что перед ним тот самый вежливый средних лет мужчина с женой-красоткой, впрочем таких в этом доме немало, их будто по парам разбили давным-давно, научили одинаково говорить, одинаково одеваться, одинаково жить, одинаково думать, но одинаковость эта была по их мнению самой высокой пробы, одинаковостью избранных.

Наконец начальник райпищеторга прозрел - опознал лжевзломщика, расплылся с облегчением, Шпындро злорадно подумал, что также меняется выражение лица этого человека во время якобы случайных ревизий, о которых тот оповещен заранее; когда даже намек на опасность оказывается позади, тогда и снисходит благостное расслабление и лицо расцветает с весенней яростью.

- Это вы! - Голос густой, раскатистый, мягко обволакивающий, взгляд шелковый, ласкающий, наверное, именно с таким взглядом подписывает бумаги на дефицит, а может как раз наоборот, с зверским пламенем в очах расщедривается на росчерк: мол, учти, имярек, не забудь, магазинщик, за тобой должок, не то посажу на соль и спички, покрутишься. Хорошо таких не посылают за границу, мелькнуло у Шпындро, слишком алчен, нельзя, чтоб такие нас представляли, возникнет неверное впечатление; все ж разница велика меж мной и такими - что Колодец, что этот - эти ворюги, очевидный факт, а я... тут заворочалось сомнение, а вдруг этот именно человек ни разу не взял, вдруг ни пятнышка на нем, а Шпындро так его грязью заляпал; лучше не лезть в чужие дела, попадется - значит выездной прав, а нет значит честнейший человек, хотя точит сомнение: откуда все? Ну, это от зависти! И про Шпындро недоброжелатель может поинтересоваться: откуда все? Это ж не значит, что он вор. Не зевает - это верно, но и не вор, этакое промежуточное состояние, не совсем честный, но и не бесчестный, Наталья в оценках резче. Ее цинизм подкупал, не оставлял пути к отступлению: "Запомни, нельзя быть немножечко беременной. Или - или!" Муж не соглашался, не нравился ему этот экстремизм, к чему он? зачем забывать о полутонах?.. Взять хотя бы умственные способности: бывают дураки, бывают не умные (но уже не дураки), бывают не глупые и, наконец, умные; так отчего же делить мир только на честных и воров, и Шпындро ввел собственную шкалу, щадящую: бесчестный (это вроде - дурак), не чист на руку, не совсем честный, почти честный и, наконец, честный. Себя Шпындро причислял к почти честным безо всякого изъяна. Вероятнее всего обо всем этом Шпын не думал, не то чтоб был не в состоянии, отчего же? голова у него работала, да и зачем все это, уводит от жизни, портит настроение; а о тебе все равно судят не по тонкостям души, а по толщине бумажника, хотя все делают вид, что поступают как раз наоборот.