Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки

• Название: Блюз чёрной собаки
• Автор: Дмитрий Скирюк
• Издательство: Азбука
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2008
• ISBN: 5-352-01933-0, 978-5-91181-932-3

Смерть — это только начало! Проснувшись утром, герой книги получает sms-сообщение от человека, которого вот уже несколько часов нет в живых — молодого талантливого музыканта, который мог стать иконой движения «готов». Мир для главного героя выворачивается наизнанку: мёртвые начинают разговаривать с живыми, бетон тает и мнётся, словно пластилин, гигантская чёрная собака бродит по тайным подземным переходам. «Блюз чёрной собаки» Дмитрия Скирюка — главное событие в жанре мистического триллера со времён выхода на киноэкраны фильма «Звонок»!

---

— Постой, постой. Дай угадаю: этот этап и длится от пятнадцати до двадцати семи?

— Ну-у, примерно, — согласился он. — Я б не стал утверждать наверняка. Двадцать семь, тридцать три, где-то так. Три года — достаточная погрешность. И вот тут начинается самое интересное. Гормоны уже отбушевали, в социальном плане, если человек сумел устроить свою жизнь, тоже всё тип-топ: жена и дети сыты, обуты, одеты, дом не протекает. И тут человек начинает ощущать, что ему чего-то не хватает. Не в физическом плане, в другом — сакральном, духовном. Смысл жизни не появится, если его не искать. В любом нормальном обществе на этот случай есть определённые институты: хочется духовного развития, роста — иди туда-то и туда-то, выбирай и думай на здоровье, ищи Учителя, учись и постигай. На том и погорели коммунисты, кстати говоря: ничего не предусмотрели для своих граждан после тридцати, так и застряли на этапе семьи и карьерного роста. Но и в обществе развитого капитала такая же фигня, только с другим знаком: всё меряется на деньги. Ты читал Хаксли? Человек в этом «дивном новом мире» живёт, только чтоб работать, зарабатывать и тратить. Больше ему жить незачем: всё ж продаётся! Хочешь просветления? Приходи завтра с двух до шести. Сто долларов — и будешь просветлён. Не просветлишься — деньги назад. Блин, — он состроил гримасу, — противно… Даже бог у них какой-то быстрорастворимый! Немудрено, что там процветают культы, секты и всякие там доморощенные «гуру» вроде Муна или Мэнсона. А кому верить? Слишком часто духовность подменяют религией. А молодой музыкант, достигший славы, если он по-настоящему талантлив, а не продюсерская кукла, с первыми двумя этапами справляется быстро и сразу оказывается в тупике. Как раз примерно в двадцать пять! Отсюда все эти глупости, метания: религии, наркотики, попытки суицида… Вот и выходит, и у них, и у нас человеку ищущему, думающему после тридцати девать себя некуда.

— Так что ж, на Западе вообще нет этой самой «мистической ветви»?

— Да есть, есть… Куда она денется? Ты видел, как негры в церкви гимны поют? Как они подпевают, хлопают, притоптывают, двигаются, чуть ли не танцуют? Видел, какие у них лица в этот момент? Вот это живое, это сразу чувствуется — настоящий религиозный экстаз! Хотя и отдаёт тем самым шаманством, которое все ругают…

Тут я вспомнил об Андрее.

— Что за фамилия такая странная — Зебзеев?

— Почему странная? — удивился Севрюк. — Очень распространённая фамилия. Даже целая деревня есть — Зебзеево.

— Коми-пермяцкая?

— Ну, раньше думали, что да. И правда ведь похоже: «зеп» — «карман», «зi» — «оса». Оса в кармане типа. Но учёные сказали — нет! Как говорят в науке: «значение затемнено». Я думаю, она другая, допермяцкая ещё. Вот у тебя, к примеру, фамилия местная, исконная — Кудымов, сразу ясно всё.

— Чего ясно? — возмутился я. — Ничего не ясно! У меня вообще отец — татарин, мать — полячка.

— Не ори, я тоже не хохол. Просто у нас понятно, откуда предки пришли, а у него — не очень. Да и на пермяка Андрюха не похож…

— Он и правда шаман?

— Кто знает… А спроси у него!

— Да с их секретами спросишь… Я вообще не понимаю, чего эта девка ко мне привязалась. Иногда думаю: может, они задумали что? Может, мне удрать, пока не поздно?

— Нет, это вряд ли. Думаю, ничего плохого с тобой не случится, если сам дурить не будешь. Меня, если честно, волнует другой вопрос.

— Какой?

— Почему она так привязалась к Игнату.

— Может, она увидела в нём талант? — предположил я. — Увидела и захотела быть рядом, чтобы он «раскрылся». Впрочем, вряд ли — она ж знала, чем это может кончиться.

— А может, всё проще? Может, она просто чувствует свою вину за случившееся? А что, с девчонки станется. Вообразит, что виновата, и будет пилить себя всю оставшуюся жизнь, исправлять ошибку. Потому и стихи такие…

— А она была, эта ошибка?

— Хороший вопрос! — Писатель задумался. — Может, она настолько боялась за свою любовь, что хотела даже уйти, лишь бы он остался жив. И всё равно не могла пройти мимо — это же её предназначение, в этом её смысл жизни! По крайней мере, она так считает… А он, наверно, тоже что-то такое понял… Блин…

Тут Севрюк умолк, затем решительным движением направил лодку к берегу, бросил вёсла и посмотрел на меня таким взглядом, что мне сделалось не по себе.

— Жан, — сказал он и поёжился. — Блин, Жан, страшно как! Неужели ж есть только два пути? И если мы хотим слушать настоящую музыку, такой рок-н-ролл, чтоб до дрожи, чтоб мурашки по коже, то ребята и дальше должны умирать?

— Да на фига умирать-то?

— Ну как же… Если неподготовленным выходишь на край, надо быть везунчиком, чтоб удержаться и не упасть! А иначе ничего не получится: у настоящей звезды рок-н-ролла должны слететь тормоза. Настоящее — оно ведь всегда за гранью. Если долго биться головой об стену, стена может и рухнуть. Другой вопрос — что за стеной. Чаще всего это пропасть. Потом другие будут заглядывать в пробитую дыру, крутить башкой: «Вот это да!» Но это такая фигня по сравнению с тем, кто прошёл эту стену навылет и успел крикнуть перед тем, как упал! Уж какие талантливые артисты и Кинчев, и Шевчук, и БГ, а всё равно до Башлачёва им как до луны. Потому что он был первым. И выходит, что выбора нет. Или слушать попсу, все эти дурацкие «ха-ра-шо!» и «ху-ху-хуе», или платить человеческими жизнями… Так, что ли? А?

— Можно воспитать шамана с детства, — неуверенно возразил я. — Мне Танука говорила, что раньше так и делали.

— Ну, можно, наверное… Если разглядишь его в толпе. Только нам-то что с того? Ему же музыка, весь этот рок-н-ролл, по барабану будет!

И мы уставились друг на друга.

— Слышь, Вадим, а как ты сам понимаешь, что такое музыка?

— Музыка? — задумался тот на миг. — Музыка — это искусство. Самое эфемерное из всех, какие создал человек. Она и существует только в момент исполнения, а потом исчезает. Можно прослушать ещё раз, но это будет другое. Если хочешь знать моё мнение, музыка — это символ времени.

— Иди ты!..

— Я серьёзно. Иногда я даже думаю, что музыка — это и есть само время. Так… — Он неожиданно засуетился и стал расправлять последнюю сетку. — Давай ставить: здесь хорошая ямина.

Я огляделся.

— Зацепиться не за что.

— Ничего, добавим камешек, привяжем балбер, далеко не уплывёт. Устал? Погреби ещё чуть-чуть, поставим сеть, а обратно по течению дойдём…

Он говорил, а его руки проворно привязывали камень снизу, пластиковую бутылку сверху, разматывали сеть… Дно лодки проседало, в углублении под ногами скапливалась вода. Я едва успевал грести. Голова моя кружилась, лицо Севрюка расплывалось перед глазами. Я опустил руку за борт и ополоснул лицо. Малость полегчало.

Наконец последняя сеть была поставлена, мы поменялись местами и двинулись обратно.

— Споем, чтобы не скучать, а? — вдруг предложил писатель. — Любимую попсу, а?

Он подмигнул и затянул, подражая одной бездарной, но знаменитой певичке:

Ах, как хочется надуться, ах, как хочется взорваться

Поперёк!

От таких бездарных песен, чей сюжет неинтересен,

Недалёк.

Взять дубинку вместо трости, сосчитать поэту кости —

Поделом!

А певице безголосой, чтобы не было вопросов,

Дать ремнём!

Он манерничал, кривлялся, шепелявил, акал, якал и закатывал глаза — получалось очень похоже. Я против воли рассмеялся.

— Сам придумал?

— Нет, мама помогала, — отшутился он, глянул через плечо и слегка подправил курс.

— Слушай, — вдруг спросил я, — у тебя есть какое-нибудь прозвище?

— Нет никакого, — не задумываясь ответил тот. — У меня фамилия круче любого прозвища.

И он умолк. Я думал, что сейчас он спросит меня о том же самом и я в припадке мужской откровенности вынужден буду отвечать, но он оглянулся через одно плечо, через другое и вновь повернулся ко мне:

— Что за странное место вы выбрали для стоянки?

— Место как место. — Я пожал плечами. — Что странного?

— Ну, как тебе сказать… — задумался он. — Там все биоценозы сразу — луговой, лесной, болотный и предгорный. Обычно так не бывает. Это потому, наверное, что там лесосека была, потом новые деревья выросли, всё смешалось. Тут неподалёку деревня, Косые. — Он мотнул головой, указывая, где — именно. Я посмотрел в ту сторону, но не увидел решительно ничего, пустое место, и вопросительно посмотрел на Севрюка. — Оттуда все уехали, — пояснил тот. — Народ на сплаве работал, потом деньги кончились. Хотя семь лет назад дома ещё стояли. А теперь всё вывезли. Сейчас там даже коровы не пасутся.

— Ну и что? — пробормотал я.

— Да ничего. Спроси у Андрея, почему он тут решил остановиться.

— А вы разве не с нами?

— Здесь? Ещё чего! Да вы тут комаров давить заколебётесь, сейчас как раз третье поколение вылетает. Не, мы ниже станем — там крутояр, хоть вещи высоко таскать, зато прогрето, сухо, сосны, чистый воздух. Дров, опять же, не надо искать. Дно хорошее — пробы брать удобно, купаться. Правда, сети негде ставить, ну так мы уже поставили.