Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки

• Название: Блюз чёрной собаки
• Автор: Дмитрий Скирюк
• Издательство: Азбука
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2008
• ISBN: 5-352-01933-0, 978-5-91181-932-3

Смерть — это только начало! Проснувшись утром, герой книги получает sms-сообщение от человека, которого вот уже несколько часов нет в живых — молодого талантливого музыканта, который мог стать иконой движения «готов». Мир для главного героя выворачивается наизнанку: мёртвые начинают разговаривать с живыми, бетон тает и мнётся, словно пластилин, гигантская чёрная собака бродит по тайным подземным переходам. «Блюз чёрной собаки» Дмитрия Скирюка — главное событие в жанре мистического триллера со времён выхода на киноэкраны фильма «Звонок»!

---

— Вадим.

— Жан.

— Так и звать? — прищурился он.

— Так и звать.

Секунду подумав, он пожал плечами и сел обратно.

— Ну, ладно… — сказал он и кивнул на стол. — Присаживайтесь.

Странный тип, подумал я, стараясь не смотреть в его сторону. Что-то в нём настораживало: люди с таким взглядом часто обладают вспыльчивым характером, из них с равным успехом получаются или хорошие друзья, или враги на всю жизнь — тут всё зависит от того, как себя поведёшь Впрочем, может, он просто не любит прозвищ.

Кроме собственно писателя в комнате присутствовали ещё трое. Первым был тот самый заросший тип, отзывающийся на Кэпа, вторым — субтильный паренёк с бородкой клинышком и, несмотря на молодость, обширной лысиной Вдвоём они вполне могли служить натурщиками к плакату о марксизме-ленинизме, не хватало только Энгельса. Третьего я заметил не сразу — он сидел к нам спиной и играл в ужасно древнюю леталку на компе. Внешности он был даже не восточной, а скорее северной — длинноволосый, чуть раскосый, сильно загорелый, с простым обаятельным лицом и маленькими усиками. Писатель держал в руке рюмку, «Ленин» пил пиво — маленькими дозами но с большой сосредоточенностью, а тот, который Кэп, делал несколько дел сразу — смотрел ящик, читал книгу и ел по кругу всё, до чего мог дотянуться, не делая различий между огурцами, шоколадом, сыром, пряниками и картошкой с майонезом. Меня всё ещё мутило (а при виде такой картины вообще поплохело), поэтому от спиртного я отказался и попросил чаю. Мне налили. От горячего стало легче.

Танука с писателем затеяли беседу, «Ленин» нацепил очки и вставлял свои реплики (оказалось, его зовут Виталик), Ричи Блэкмора в кассетнике сменил Леонард Коэн, а я всё сидел в странном оцепенении. Не знаю почему, нo мне стало удивительно спокойно. Зашторенные окна не давали распознать, какое на дворе время суток (или даже время года). Совершенно не ощущалось, что мы в центре большого города. Хоть говорят, что первое впечатление обманчиво, на деле оно часто оказывается самым точным — мы действительно будто оказались на подводной лодке. Монотонный гул какого-то механизма за стеной усиливал сходство. «Что там у вас?» — спросил я. «А холодильник», — дружелюбно отозвался парень за компьютером. Звали его Алексей.

Настоящее имя Кэпа осталось для меня загадкой.

Тем временем ко мне подошёл Севрюк.

— Танука сказала, ты хотел узнать что-то насчёт музыки.

Говорил он, как многие на Урале, очень быстро и неразборчиво, почти не двигая нижней челюстью; я невольно напрягся и посмотрел на Тануку. Та утвердилась за столом поближе к самовару, невозмутимо положила в стакан семь или восемь ложек сахару, налила чаю, размешала получившийся напиток в слоистый сироп и принялась его пить, потеряв к нам всякий интерес. Я невольно проследил за её взглядом и всё понял: телевизор настроен на Fashion-TV. Универсальный канал: парни смотрят на девок, девчонки — на платья, и все довольны. Я откашлялся.

— Да, она сказала, ты можешь помочь. Мне нужна информация.

— Какая информация? — спросил он. — Что конкретно? Рок-н-ролл, попса, альтернатива? Наша? Западная? Какого времени?

— Любая, — подумав, сказал я. — Если честно, меня интересует даже не сама музыка, а какие-нибудь странные случаи, связанные с нею. Ну там, гибель, увечья… сумасшествия…

— Сумасшествия?

— Типа того.

Севрюк изменился в лице.

— Зачем тебе?

— Долго рассказывать, — уклончиво ответил я и вынул распечатку. — Вот здесь примерный список, я отметил самое необычное…

Писатель хмыкнул, поднял бровь, не глядя взял бумаги, посмотрел на рюмку, замахнул её, заел сырком и потянулся за бутылкой. Покосился на девушку. Та завладела листком бумаги и карандашом и что-то рисовала, не обращая на нас внимания. Её бейсболка лежала рядом на столе, словно экзотический фрукт. Мы были как два индейца, обсуждающие объявление войны соседнему племени. Мнение девушки не принималось в расчёт.

— Ты не пьёшь? — спросил писатель.

— Сегодня нет.

— М-да. — Он сел на стол и задумчиво посмотрел мне в глаза. Усмехнулся и поскрёб в затылке, совсем как это делаю я. — Задал ты мне задачку… Знаешь, я так сразу не скажу. Просто не вспомню. Вертятся в голове названия, даты, имена, но надо конкретно смотреть. И в кучу всё валить неохота… Ты хоть немного в музыке сечёшь, ориентируешься?

Я невольно заёрзал: второй раз за два дня мне задавали этот вопрос. Даже неприятно становилось: неужели я так похож на лоха?

— Да уж как-нибудь, — проворчал я.

— Тогда вот что. Сделаем так: я принесу тебе пару подшивок, а ты попробуешь сам найти.

— Попробую. А что за подшивки? Журналы?

— Да всякое, — отмахнулся тот, — вырезки, журналы… мура всякая. Ты, если что, у меня спрашивай, я найду. Хочешь, сиди тут, хочешь — в гостевой, там диван. Только в библиотеку не ходи, а то начальство ругается.

— А… сколько сейчас времени?

Он глянул на часы.

— Полшестого. Ты что, торопишься?

— Нет, но…

— Если хочешь, можешь здесь заночевать — мы всё равно до утра просидим. Подожди тут.

Он вышел, чем-то погремел в соседней комнате и вскоре вернулся, неся три толстые папки, одну тонкую и стопку потрёпанных журналов. Грохнул всё это на стол, смахнул пыль и многозначительно посмотрел на меня.

— Вот, архивы, — сказал он и потащил из банки огурец. — Давно бы надо их разобрать, загнать всё в комп, да руки не доходят. Что тебя интересует, чтоб я зря не копался?

Танука посмотрела на меня, я тоже посмотрел на Тануку и прочёл в её глазах решимость идти до конца.

— Гитаристы, — сказала она, откашлялась и повторила: — Нас интересуют гитаристы. Те, с которыми случились разные несчастья.

— Ну, это просто, — невнятно, с огурцом во рту сказал Севрюк и потянул завязки самой толстой папки.

Как выяснилось вскоре, ни фига я в музыке не ориентировался, был полным чайником, дуб дубом, годным лишь на то, чтоб петь про «изгиб гитары жёлтой» в палатке у костра. Аж самому стыдно сделалось. Конечно, каждый должен заниматься своим делом, не всё же… Знакомые имена и названия терялись в лавине других, то и дело глаз цеплялся за фотографию или интересную информацию, которые на поверку оказывались ложным следом или вообще полной ерундой, в другой раз, наоборот, — случайная строка оборачивалась откровением, пробирающим до дрожи. Я начал делать пометки в блокноте. Обилие бумаг раздражало. Бесила невозможность задать поиск по словам, как в компьютере, — в повседневной жизни мы настолько привыкли к мгновенному, что просто «быстрое» нас уже не устраивает.

Папки не были энциклопедией или каталогом в истинном значении этого слова, хотя у Севрюка была какая-то система, по которой он классифицировал группы, исполнителей, продюсеров, студии и всё такое прочее. Зачем это ему, я понятия не имел, но дарёному коню в зубы не смотрят.

Я начал с западной рок-музыки, и примерно час мы с Танукой разбирали вырезки, дурные ксерокопии и отпечатанные на машинке листы, в результате чего запутались окончательно и вынуждены были звать на помощь. Севрюк к тому времени уже опрокинул рюмок пять, разогрелся, стягивал с полки справочники, книги, приволок магнитолу и теперь все время бегал к столу и обратно, возвращаясь с тарелкой бутербродов или очередной стопой компактов, лазил в Интернет… Помню, меня поразила клавиатура его компьютера — очень старая, пожелтевшая, без единой буквы. Одни документы он едва просматривал и с досадой откладывал в сторону, другие прочитывал и восклицал: «А! Что я говорил?» — и надолго погружался в молчаливую задумчивость. Было видно, что проблема его захватила. Он моментально загорался, так же быстро терял интерес к задаче, если не видел скорого решения, искренне обижался на Танукины подначки — в общем, оказался типичной маниакально-депрессивной творческой личностью. Я поймал себя на мысли, что как раз так ведёт себя большинство готов. Удивительно, как с таким характером он умудрился что-то создать, видно, долго учился держать себя в руках. Хорошо бы глянуть, что он пишет, — это может быть интересным. Эх, психолога б сюда! Я огляделся, но книг за авторством Севрюка на полках не нашёл. Странно. Почему-то мне казалось, что писатель просто обязан сразу после знакомства тащить гостей к шкафу хвастаться своими творениями. Когда б не Танука, я бы и не заподозрил, что этот человек — писатель. Я даже решил, что она соврала.

— Сколько ему лет? — спросил я, когда он отлучился в очередной раз.

— Не знаю, — сказала она и предположила: — Тридцать?

Между тем, суета вокруг вырезок привлекла внимание остальных, которые до этого сидели в холле, предаваясь винопитию, просмотру телевизора и дружеской беседе. То один, то другой появлялись в комнате, присаживались на диван и с любопытством вслушивались в наши споры. Виталик затеплил трубку, наполнив комнату медовым запахом табака. Кэп что-то жевал (эта его способность — беспрерывно что-нибудь есть — меня просто изумляла). Что за люди сошлись в этом подвале? Я вдруг подумал, что это похоже на питерскую кочегарку, лондонский сквот или богемную мансарду старого Парижа с нищими художниками, музыкантами, поэтами — в общем, на что угодно, только не на институт. Здесь присутствовал дух рок-н-ролла с оттенком психлечебницы, тот, о котором пел Кинчев: «В этом есть что-то такое, чем взрывают мир», только эти люди ничего не хотели взрывать — то ли устали, то ли просто выросли. Всё верно: муза не приходит в сытые дома, лишь под дырявой крышей, в гаражах, подвалах поэт свободен, словно птица. Но то, что подходит романтическому юноше, делает смешным человека в летах…