Еремей Парнов - Трон Люцифера

• Название: Трон Люцифера
• Автор: Еремей Парнов
• Издательство: Грифон
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2006
• ISBN: 5-98862-033-7, 978-5-98862-033-4

В культовой книге Еремея Парнова, которая в первой редакции была опубликована еще двадцать лет назад, на основе обширного документального материала, а также и по результатам собственных путешествий по святым местам и святыням темных сект, не только описана история развития губительных для человечества темных культов, но и даны глубокие прогнозы на будущее. Многие из них впоследствии подтвердились. Что же готовит нам восседающий на черном троне князь Тьмы — Люцифер? Написана эта необыкновенно познавательная книга живым, художественным языком, что позволяет читать ее как увлекательный роман.

---

Какая верная, какая убийственная аналогия! Метя в одно явление, Бунин пронзил стрелой и другое, сходное с ним, того же психологического, вернее, мировоззренческого порядка. Но вот перед нами другая характеристика и тоже бьющая в яблочко на обеих мишенях: «Справедливость требует упомянуть еще Емельянова-Коха-новского. Это он первый поразил Москву: выпустил в один прекрасный день книгу своих стихов, посвященных самому себе и Клеопатре (так на ней и было напечатано: «Посвящается Мне и египетской царице Клеопатре»), а затем самолично появился на Тверском бульваре: в подштанниках, в бурке и папахе, в черных очках и с длинными собачьими когтями, привязанными к пальцам правой руки. Конечно, его сейчас же убрали с бульвара, увели в полицию, но все равно: дело было сделано». Да, дело было сделано. Как скажет впоследствии Игорь Северянин: «Я прогремел на всю Россию, как оскандаленный герой».

У меня есть упомянутая Буниным книжка, отпечатанная на розовой бумаге в 1895 году в типографии И. П. Малышева. Она называется «Обнаженные нервы». Я раскрыл ее на стихотворении «Монолог маньяка. Вред второй», где сказано буквально следующее:

Я сделать все могу! Как истая змея,
Я заражать могу отравленной слюною,
В служенье сатане — вся жизнь и цель моя!
Болезнь красавица!.Болезнь тоска с грозою!..
И тело у меня все язвами покрыто…
Я с упоением люблю их и лелею,
Коплю в них ясный сок для радостного сбыта
Любовницам своим за страстную затею!

Если убрать рифмы и поломать ритмику двумя-тремя специфическими оборотами, то полученный текст станет совершенно неотличим от словесного бреда, который обрушивали на читателя оккультные журнальчики вроде «Ребуса» или «Оттуда». Взяв сразу же после сборника Кохановского книгу Д. Г. Булгаковского «Из загробного мира» (М., 1914) и также раскрыв ее наугад, я наткнулся на следующие строки:

«Некоторые умершие, при свидании с живыми, бывают весьма общительны. Они выражают свой привет рукопожатием, поклонами, поцелуями, принимают живых в свои объятия… Благодаря такой общительности некоторые живые настолько осваиваются с умершими, что иногда забывают, с кем они имеют дело. Так, один парикмахер до того забылся, что он видит перед собою умершего брата, что, закурив трубку, предложил ему покурить, но тот, конечно, отказался. «У нас, — сказал он, — не курят».

Близость психологических типов проявлялась и в поразительном сходстве рекламных приемов, бьющих на дешевый «мистический» эффект. И это тоже не укрылось от проницательного взора Бунина. В связи с тем, однако, что мы анализируем здесь не литературный процесс, но общественное явление, культуре враждебное, я позволю себе привести соответствующую цитату без упомянутого в ней имени:

«А потом — названия поляков-ских изданий: «Скорпион», «Весы» или, например, название первого альманаха, выпущенного «Скорпионом»: «Северные цветы, альманах первый, ассирийский». Все недоумевали: почему «Скорпион»? И что за «Скорпион» — гад или созвездие? И отчего эти «Северные цветы» вдруг оказались ассирийскими? Однако это недоумение вскоре сменилось у многих почтением, восхищением. Так что, когда вскоре после того (…) даже и самого себя объявил ассирийским магом, все уже свято верили, что он маг. Это ведь не шутка — ярлык. «Чем себя наречешь, тем и прослывешь». У нас есть все основания адресовать это «ассирийскому царю» Пеладану, чей образ, надеюсь, обрисовался достаточно полно. Потом «царь» придумал и имя — Меродак, обозначив его в розенкрейцерских прокламациях. Этого ему, видимо, показалось недостаточно, и он присвоил титул «кардинала и архиепископа парижского». Насмешки и уговоры вести себя чуточку поскромнее на него не действовали. Несмотря на нарекания Гуайта и его аристократических друзей, он продолжал гнуть свою линию.

Его последний титул «Царь Меродак Пеладан, римско-католический легат», как бы объединивший оба предыдущих, проложил путь к созданию нового розенкрейцерского ордена — католического. Рыцари, привлеченные в братство Гуайта, получили степени из рук Пеладана. Элемир Бурже подражал дендизму «царя», пишущий эзотерические романы граф Леон де Ларма выдал за него свою племянницу, а наделенный не только громким именем, но и талантом живописца граф Антуан де Ларошфуко писал с него портреты.

Одолеваемый жаждой славы, Пеладан открыл «Салон Розы и Креста», где экспонировались английские прерафаэлиты[31] и молодые парижские эстеты, стоящие на крайних позициях католической реакции. На первой выставке были представлены полотна известных мастеров — Густава Моро, Пюви де Шаванна, Фелисьена Ропса, Кнопфа, Руа. Но подлинному искусству тесно в рамках обскурантизма, и последующие выставки уже не могли похвастаться картинами знаменитостей. Постепенно Пеладан остался один на один с собственной манией величия. Напрасно «ассирийский владыка, маг и римско-католический прелат» продолжает вещать о божественной функции искусства: «Красота ведет художника к богу». Сказано, конечно, неплохо. Беда лишь в том, что нельзя объявить себя ни живописцем, ни музыкантом, хотя всюду только и разговоров что о новом кумире Рихарде Вагнере и молодом Эрике Сати, торжественно провозглашенном официальным композитором ордена. Эзотерический роман тоже не получается у Пеладана, а философские опусы не приносят желаемого эффекта. Король предстает перед гогочущей толпой, как и положено, голым. И поделом: мистический балаганчик и художественная школа — совершенно разные вещи. Гуайта и его группа демонстративно покинули орден, заклеймив напоследок «царя-кардинала» отступником и, что, видимо, ближе к истине, шизофреником.

Вообще история католических розенкрейцеров была сопряжена с непрерывной цепью скандальных происшествий, в которых оказались замешаны романист Жорж Гюисманс (1848–1907) и аббат Булен, сочетавший служение господу с занятием черной магией. За убийство ребенка его даже решили было расстричь, но паломничество в Рим позволило «лучшему знатоку Апокалипсиса» сохранить духовный сан. Папа и впрямь отпустил смертный грех черной мессы. Аббат, этот достойный потомок Гибура, и Гюисманс, собиравший материал для очередного романа, разошлись в толковании розенкрейцерских ритуалов с версией Гуайта — Пеладана, что привело к стычке. Сначала в лучших традициях оккультизма поэт-маркиз приговорил аббата к смерти «через флюид», но, очевидно, из-за технических трудностей колдовство почему-то не сработало. А впрочем, как на это посмотреть. Жребий, предназначавшийся одному, мог вполне достаться другому. Гюисманс, автор романа «Наоборот», герой которого аристократ Дез Эссент сделался идеалом декадентской богемы, как раз в это время пережил легкий сердечный приступ. Увлеченный идеей нового романа, «Там, внизу», посвященного колдунам и сатанистам, он сразу же решил, что Гуайта сделал его жертвой энвольтования. Оставив Лион, где ему так интересно работалось, он помчался в Париж, чтобы публично заклеймить Гуайта «магическим убийцей». Это дикое, совершенно смехотворное в канун XX века обвинение пылко поддержал журналист Жюль Буи, заподозрив в «гнусном энвольто-вании» не только маркиза, но и его приятеля Папюса. Дело кончилось формальным вызовом. Дуэль, к счастью, завершилась бескровно, что дало Буи лишний повод обвинить противную сторону в колдовских кознях: то пуля недостаточно крепко сидела в стволе, то лошади останавливались посреди дороги, путая упряжь, — словом, сплошные чары.

Истерия заразительна. Попавшие в ее приливную волну теряют и выдержку, и остатки здравого смысла. Магия всегда летит на истерическом гребне, захлестывая, ослепляя, накрывая с головой. Редко кому удавалось невредимым выскочить из ее круговерти.

Де Гуайта, молодой и безрассудный, покончил с собой, написав несколько пухлых, никому не нужных томов о волшебном искусстве. В поисках «иного берега» он злоупотреблял гашишем, морфием, кокаином. Зловещая участь. Морфием, кстати, отравился и друг Гюисманса Эдвард Дюбю. «Дивный опиум духа, дарящий нам крылья», — как выразился Шарль Бодлер. «Стиль розенкрейцерства» заметно повлиял на артистическую элиту Германии и Австро-Венгрии. Активным членом пражской ложи «Голубая звезда» был писатель Густав Мейринк, создавший «Голема», «Действо сверчков», «Мастера Леонарда». Знаток каббалы и розенкрейцерского символизма, он в расцвете таланта оставил творчество и принял буддизм, но, не найдя успокоения даже в лоне самой созерцательной из религий, покончил с собой.

К розенкрейцерам примыкал и венский теософ Франц Гарт-ман, переведший кабалистический манускрипт «Тайные фигуры».

Заканчивая историю розенкрейцерства, выродившегося в колдовской фарс, добавлю несколько слов о судьбе братства за океаном.

«Древний и мистический орден Розового Креста», который основал известный нам Левис, существует по сей день, распространив свою деятельность на ряд штатов, и прежде всего на Флориду. Главный казначей Леон Бачелор попробовал было восстать против диктатуры «Верховного совета», куда кроме самого Левиса входили его жена, сын, провозгласивший себя впоследствии «императором», и дети от первого брака. Левису на первых порах пришлось туго, тем более что его впутали в диспут с братом Реуби-ном Клаймером на тему истинности понятия «розенкрейцер». Этот Клаймер был не кто иной, как Паскаль Биверли Рэндолф, популярный писатель, много потрудившийся над распространением розенкрейцерства в США и лично знакомый с мировыми светилами оккультизма. Правда, и у него были свои трудности. Его самого, например, обвиняли в примеси негритянской крови, а проповедуемое им учение, воплощавшее сексуальные новации Кроули, — в примитивизме. Однако Левиса он положил на обе лопатки.