Яков Гройсман - Вацлав Дворжецкий – династия

• Название: Вацлав Дворжецкий – династия
• Автор: Яков Гройсман
• Издательство: ДЕКОМ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-89533-023-1

Семья Дворжецких – звездная династия российского кинематографа. Глава семьи Вацлав Дворжецкий, выдающийся актер театра, человек сложной трагической судьбы, впервые появился на экране в возрасте 57 лет в фильме «Щит и меч».

Яркой, но короткой была творческая судьба старшего сына, Владислава, ставшего знаменитым сразу после своего дебюта в фильме А. Алова и В. Наумова «Бег», – всего десять лет. Младший, Евгений, – ныне также популярный актер театра и кино. В книге впервые опубликованы воспоминания близких, друзей и коллег Вацлава и Владислава Дворжецких: Р. Левите, Е. Дворжецкого, Н. Литвиненко, М. Ульянова, В. Наумова, В. Титовой, А. Панкратова-Черного, В. Пичула и других. Публикуются мемуары Вацлава Дворжецкого «Пути больших этапов» и дневниковые записи Владислава Дворжецкого «Наедине с собой».

---

На мой взгляд, Владик прежде всего нес в себе мужское начало – оно в нем было очень ярко. Второе – в нем была порода. Военная косточка. Его тема – это тема очень сильного человека. Но во Владике существовал еще момент надломленности. Мне даже кажется, что он предчувствовал свой скорый уход из жизни… Хотя он ведь обладал атлетической силой. Как-то раз я увидел его выходящим из ванной комнаты. Это был Аполлон – идеально сложен и просто великолепен: широкий разворот плеч, узкие бедра, шикарно посаженная голова… Владик был скульптурно красив, и я полагаю, что вся женская часть съемочной группы определенно была влюблена в него.

В нашей группе все комплексы сразу отпадали, все чувствовали себя свободно и спокойно, потому что играли в одну игру. Мы испытывали большую радость от того, что нам посчастливилось взяться за Булгакова и что всё было для этого. У нас были корабли, тысячные массовки… Сейчас один кадр из I «Бега» стоил бы всю мою последнюю картину за 1998– 1999 годы – подумать только!.. Была пятитысячная массовка, которую мы везли в I карьеры, чтобы сделать кадр со слепыми, – всего один кадр… А это, в свою очередь, двести автобусов. Попробуй сейчас сними «Бег»…

Мне неловко об этом говорить, но все-таки я считаю, что роль Хлудова стала для Владика по сути главной в жизни. Больше образа такого масштаба он так и не создал. После «Легенды о Тиле», где он сыграл у нас небольшую роль короля Филиппа II, мы не встречались.

Иногда я думаю: как жаль, что мы, режиссеры, зачастую просто не можем предложить никакой роли актеру, с которым прекрасно получилась та или иная работа. Я даже чувствую какую-то вину перед Владиком…

Отец Владика, Вацлав Янович Дворжецкий, снимался у нас в двух небольших эпизодах. Он был замечательным человеком. Своеобразный и выразительный, со скрипучим голосом… Очень мягкий, добродушный и покладистый человек – среди артистов я таких редко встречал. Он был лишен всякой претенциозности и никогда не обращал внимания на неудобства, а это привилегия умных актеров и просто мудрых людей. У Вацлава Яновича, когда мы с ним повстречались, за плечами был уже огромный человеческий и актерский опыт, целая жизнь, судьба, а у Владика тогда была только первая роль в кино, но они были очень похожи вот именно в этой скромности, в абсолютной готовности к работе и к любым экспериментам, к терпеливому поиску.

Запись и литературная обработка Н. Васиной.

Марк Ровнер ЧЕЛОВЕК ИГРАЮЩИЙ

Видеть Вацлава Дворжецкого на театральной сцене мне почти не пришлось. Из театра он ушел в 1970 году, а «съехались» мы с ним в 1973-м. Близкими же, а затем и по сути «семейными», наши отношения стали со второй половины 70-х годов. Перескочив лет на пятнадцать вперед, скажу, что все-таки на сцене его увидел – в спектакле «Смерть Марата» Нижегородского академического театра драмы. Участие в нем Вацлава Дворжецкого сделало спектакль событием, даже сенсацией. До этого он для меня был актером в других своих ипостасях, о которых будет сказано далее.

О Вацлаве Дворжецком, человеке театра и кино, расскажут те, кто хорошо знает его там. Я же был зрителем, а иногда и партнером другой его ипостаси, первой, – актера домашнего, семейного-дворового театра.

Все дети от двух лет до призывного возраста обожали его. Для младших он был настоящим волшебником. Настоящим, без кавычек. В гараже у него было несколько кукол, он разыгрывал ими целые спектакли, зрителями которых были дети нашего дома на Ошарской и прилегающих улиц. Обыкновенная трость у него оживала, ходила, обретала голос, кланялась, из рукавов ползли разные зверюшки. Обычно после таких представлений Вацлав Дворжецкий усаживал детей в машину и партиями катал. Гаражи нашего двора на Ошаре, 94 находятся на страшно грязной площадке для мусора, в центре ее котельная с высоченной трубой. Название – «Трубная площадь», или просто «Труба» – принадлежит ему. На «Трубе» был особый мир автомобилистов, и звали его там по-другому. Автомобилисты, рыбаки, среди которых он был мэтром, звали его Василием Ивановичем. И был он с ними другим, не Вацлавом Дворжецким, а именно Василием Ивановичем. Таким же рыбаком, как они, в таком же ватнике и резиновых сапогах, и говорил он их языком. Правда, все-таки при нем не матерились, сами, наверное, не зная почему. Мне много раз приходилось наблюдать, с каким удовольствием играл он этого Василия Ивановича, даже иногда закуривал, хотя бросил курить в 50 лет, с рождением сына Евгения, в 1960 году.

Владел собой он необыкновенно. Заснуть мог в любой, назначенный самим себе час. Так, иногда в разгар почти ежевечерних бесед дома он говорил: «Дети мои, ночью еду на рыбалку». – И все. Шел в свою спальню, ложился и через пять минут засыпал. Как правило, это было около десяти вечера, а в час ночи вставал без всякого будильника, брал приготовленные рыбацкие аппараты, садился в машину и ехал куда-нибудь за сто километров или больше.

Порядок его домашней жизни был примерно следующим (если он был дома – не на гастролях, съемках, рыбалке, охоте…). С утра – писание писем. Это было вечным укором для близких. Он отвечал на письмо не позже следующего дня, поэтому, очевидно, его переписка была огромной. Среди адресатов были друзья, лагерники, коллеги и, конечно, поклонницы всех возрастов. Отвечалось всем. В последние годы, потеряв зрение, Вацлав Янович не изменил этому правилу. Диктовал Евгению, Риве Яковлевне, иногда мне. Причем текст шел готовым, как по писаному. Попутно Вацлав Дворжецкий рассказывал об адресате, часто это были фантастические судьбы людей, сметенных железным совком власти в ГУЛАГ. «Сэр, – друг к другу мы обращались именно так, – представьте, ведь в 29-м году я был мальчишкой – девятнадцать лет, тюрьма и лагерь сводили меня с необыкновенно интересными людьми (о некоторых он рассказал в своей книге), все они были старше меня, никого не осталось, они бы и в нормальной жизни давно ушли просто по возрасту, мне уже восемьдесят, я один остался, один…»

Свою книгу воспоминаний он сначала рассказал. Слушателями были трое: Рива Яковлевна, я и моя жена Мирра, кончину которой в 1990 году он очень тяжело переживал. Иногда Вацлав Дворжецкий что-то рассказывал в присутствии нашего сына Эмиля, которому было тогда двенадцать-тринадцать, время начиналось «веселое», горбачевское, и мальчик глотал новое не только из газет, журналов, ТВ, но и из рассказов участника неизвестного, запрещенного прошлого. Они – 1910-го и 1975 годов рождения – дружили. Сблизил их сначала хоккей. Оба были сумасшедшими болельщиками. Телевизора у нас не было, поэтому «болели» они у Вацлава Дворжецкого.

Как-то я был дома. Вдруг минут через пятнадцать после начала матча Эмиль возвращается какой-то смущенный.

– В чем дело, сынок? Что, трансляции не было?

– Была.

– Почему же ты вернулся? – Молчит. Ну, молчит, потом скажет. Еще минут через десять телефонный звонок: «Сэр, позовите Милечку, пожалуйста». Эмиль берет трубку, слушает, потом уходит к соседям. Только через несколько дней сын рассказал, что произошло.

Играли горьковское «Торпедо» и московский «Спартак». Младший болел за «Торпедо», старший – за «Спартак», и вот за первые десять – пятнадцать минут «Торпедо» забивает подряд две шайбы. Эмиль в восторге кричит: «Ура!» – «Что «ура»?! Мы проигрываем, а ты «ура»?» – и выключил телевизор. Абсолютно детское отношение к происходящему. Раз моя игрушка хуже, сломаю твою. Конечно, через минуту все забывалось. Вспоминаю еще один эпизод болельщицких страстей. Уже международный матч, тоже хоккей. Сборные СССР и ЧССР (или Канады, неважно). Болели мы оба за канадцев (или чехов). Вацлаву Дворжецкому был очень антипатичен Тихонов, старший тренер сборной СССР. Почему? Есть рассказ, принадлежащий знаменитому музыканту, профессору Московской консерватории пианисту Генриху Нейгаузу. Мне кажется, он дает точный ответ.

«Слушаю пианиста, – рассказывает Генрих Нейгауз, – и мне не нравится. Почему? Начинаю анализировать: звучит хорошо – а мне не нравится; техника? – все безукоризненно – а мне не нравится; стильно – а мне не нравится, в чем же дело? А, понял – человек мне не нравится!»

Так и здесь. Не нравится. Некрасивый. Неприятный. И всё.

Матч идет. Наши выигрывают. Вацлав Дворжецкий хмурится. Вовсю дает указания тренерам, игрокам, он вообще все происходящее на экране воспринимает как реальность. Вижу его, стоящего у телевизора, рука на переключателе каналов, дистанционного тогда еще не было. Рука постоянно в работе.

Так что же с хоккеем? Происходит то, что чаще всего и случалось в те годы, – советские выигрывают, красиво, убедительно.

И вдруг после очередной забитой шайбы, кажется, это сделал Валерий Харламов только ему свойственным фантастическим по красоте приемом, я в восторге кричу: «Гол!!!», совсем забыв, что делать этого нельзя. Хозяин поворачивается ко мне, он уже и до этого несколько раз с подозрением поглядывал, видимо, чувствуя, что мне нравится игра сборной СССР. «Сэр! Вы что?! За этих?!!» – возмущенно замолкает и – крах, телевизор выключается. Хозяин уходит в свою комнату. Мы (Рива Яковлевна, Мирра, Эмиль и я) остаемся в некотором смущении. Рива Яковлевна невозмутимо-мудра за чтением. Мирра мне: «Я же просила тебя, сдерживайся». Эмиль испытывает некоторое чувство вины – он-то всегда болеет за сборную СССР. Я стараюсь не рассмеяться. Хорошо знаю – это ненадолго, это игра, он ведь недаром посматривал на меня с подозрением. Как актер на сцене видит, чувствует зал, зрителей, так и он воспринимает нас публикой. Сейчас выйдет, и будет совершенно другое явление. И действительно, через несколько минут, как ни в чем не бывало, появляется, возникает разговор совершенно о другом, причем, конечно, он знает, что мы знаем, что он знает, что мы знаем, что он знает, и т. д. Но опередить нельзя, законы жанра нарушены быть не должны. «Да, дети мои, а как там матч?..»