Андрей Дашков - Продавец иллюзий

• Название: Продавец иллюзий
• Автор: Андрей Дашков
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-022504-0, 5-9578-0715-Х

Чем придется расплатиться за одно желание? А если это желание – месть?

---

sf_horror Андрей Георгиевич Дашков da71abb0-2a80-102a-9ae1-2dfe723fe7c7 Продавец иллюзий

Чем придется расплатиться за одно желание? А если это желание – месть?

ru glassy FB Tools 2007-09-03 f2eb276a-a2f5-102a-94d5-07de47c81719 1.11

v. 1.0. Создание fb-книги.

v. 1.1. Добавление аннотации, обложки и информации об издании.

Литагент Г.Л. Олди 8488af72-967f-102a-94d5-07de47c81719 Андрей Дашков. Все писатели попадают в ад АСТ, Транзиткнига 2004 5-17-022504-0, 5-9578-0715-Х Passed

Андрей ДАШКОВ ПРОДАВЕЦ ИЛЛЮЗИЙ

Старик остановил свою колымагу на перекрестке, который существовал, возможно, только в больном воображении его друга Карла. Но судя по тому, как точно описал Карл это место и с какой светлой радостью он простился с жизнью и встретил Костлявую, с мозгами у него все было в порядке. Старик не видел более счастливого человека, чем Карл, лежавший на смертном одре, хотя повидал на своем веку достаточно – и хорошего, и плохого. Плохого, конечно, было гораздо больше, но зато лучшие дни сияли, как звезды, на черном, как его совесть, небосводе, а мгновения надежды и любви, отпечатавшись в памяти, возвышались теперь подобно сказочным островам над серым океаном будней. У старика был совсем маленький архипелаг. Карл же, видимо, достиг перед смертью берегов рая.

Наверное, потому старик и воспринял всерьез его последние слова. Карл спасся сам и хотел помочь другу. Кроме Карла, у старика никого не было, и с его смертью он осознал свое окончательное сиротство – без всяких иллюзий и даже без надежды хотя бы ненадолго забыться. Он мог бы рассказать о том, как трудно пережить порой одну-единственную ночь. Он заранее оплатил собственные похороны. Он вручил соседям дубликат ключа от своей квартиры – с его стороны это был жест доброй воли, ведь он позаботился о том, чтобы этаж не пропитался трупным смрадом, если он внезапно умрет и проваляется, разлагаясь, слишком долго. Он отлично понимал, что не нужен никому в целом мире. Ушел последний человек, с которым старик делил остаток своей загубленной жизни, – ушел туда, где не слышны голоса и неощутимы прикосновения, где нет воздуха, которым дышали они оба, и даже немыслимо молчание, от которого тихо плачут два сердца.

Старик остановился, потому что у него вдруг возникло плохое предчувствие. Он доверял плохим предчувствиям. Это было нечто из области необъяснимого, однако прежде, вероятно, помогало избежать худшего. Вот и сейчас: еще не поздно было передумать, отказаться от своего намерения и вернуться – но куда и зачем? Что ждало его там, позади, кроме холода одиночества, болезней и тоскливых мыслей, которые метались в мозгу, словно голодные крысы в опустевшем доме? А в самом конце – богадельня, где он будет мочиться под себя и следить за тенями на телеэкране, уже ни хрена не соображая…

Действительно ли он хотел сбежать от самого себя, от ненавистной старости, неизбежной слабости, жестокого разочарования в Боге, устроившем лотерею, которая не прекращается уже десяток тысяч лет, и даже честно воздающем по выигравшим билетам, но под конец отбирающем все? И если да, то что же тогда означало «плохое предчувствие»? Реальную угрозу близкой смерти? Смешно… Старик не боялся смерти. Не имело значения и оставшееся в его распоряжении время – все равно он не успеет и не сумеет сделать ничего, достойного упоминания. Точнее, ничего такого, что заставило бы его в последнюю минуту улыбнуться так, как улыбался Карл. Это была улыбка человека, озаренного светом, который падал ОТТУДА, потусторонним сиянием истины, – улыбка неземного покоя, улыбка того, кто проник в самое сердце вечной тайны и обрел абсолютную свободу – в том числе от предавшей его плоти.

Если бы старик не видел этого своими глазами, он ни за что бы не поверил. Он перепробовал все рецепты спасения – и тщетно. Когда же он опустил руки? После смерти жены? Или после гибели сына?

Убийцы его мальчика были живы по сей день. Их вину не удалось доказать. Они ездили в дорогих автомобилях и трахали продажных красоток. Они обедали в лучших ресторанах и жили в роскошных домах. Их дети учились в самых привилегированных школах и скорее всего не подозревали, чьей кровью оплачено их безмятежное благополучие.

Старик стиснул вставные зубы и потянулся за бутылкой, лежавшей рядом на переднем сиденье. Водка успела нагреться, но он пил ее, как воду, и сделал четыре больших глотка, даже не ощутив поначалу, что это алкоголь. Сам виноват – его соленые слезы капали в незаживающую рану…

Наручные часы отмерили восемь минут, прежде чем к нему вернулась решимость. Помогла не водка, помогло другое: он снова вспомнил свет, который излучало лицо Карла, когда тот объяснял ему, как добраться до ПЕРЕКРЕСТКА, а затем и до… Нет, о том, что ждет в конце пути, старик не хотел думать. Если все окажется ложью, то на этот раз уж точно последней. Самой горькой. Просто убийственной – в буквальном смысле слова.

Не выходя из машины, он огляделся по сторонам. Дорога была пустынной – а чего он, собственно, ожидал? Что здесь выстроится очередь из легковерных придурков, не умеющих смиряться с ужасной правдой существования?.. Впереди, метрах в ста пятидесяти, ржавело то, что осталось от заправочной станции; еще дальше виднелся заброшенный шахтерский поселок. На покосившемся дорожном указателе еще можно было разобрать надпись «Глубокое». Деревянный столб, с которого свисали обрывки проводов, служил наблюдательной вышкой для черного ворона. Где-то вдали под ударами ветра громыхало кровельное железо, и казалось, приближается гроза. Но грозы не было и быть не могло. Терриконы. Сухостой. Разоренная земля и плоское желтое небо…

Вот уж действительно дыра, подумал старик. Сдохнуть здесь было бы весьма символично. Закономерный итог долгого падения.

Итак, он был готов. Зато теперь закапризничала его колымага. Автомобиль был старым – почти таким же старым, как его владелец (если, конечно, соотнести век машины с человеческим), – и помнил лучшие времена: безумные и веселые ночные гонки, оглушительный грохот рока и бешеный ритм прекрасно отрегулированного движка. У заднего сиденья были свои «приятные» воспоминания: упругие девичьи попки и потоки спермы, – а рессоры много раз испытывали блюзовую качку грешной любви.

Да, автомобиль пожил всласть, но теперь, как и хозяин, был тяжело, неизлечимо болен. Его потроха износились до предела, кузов превратился в решето, скелет терял прочность. Он давно сделался потенциальным клиентом автомобильного кладбища, или еще хуже: его ждало свидание с гидравлическим прессом – последним любовником-педерастом, уничтожающим своих жертв в стальных объятиях.

Но старик рассчитывал, что металлическая кляча сдохнет не раньше, чем он сам, и по крайней мере не подведет его сейчас, как не подводила прежде. Кроме того, он купил новую магнитолу, и не промахнулся – все равно что дал обреченному сердечный стимулятор. Старик заметил, что тачка выжимала на десяток километров больше, как только он врубал старый добрый гитарный нарез. И сейчас дело было, конечно, в совпадении, а не в чертовой мистике – во всяком случае, упрямая развалина завелась после первых же тактов «Highway to Hell».

Старик съехал с плохой дороги на растрескавшуюся землю и повернул на север. Интересно, мелькнула мысль, на чем сюда добирался Карл. У того вообще не было машины. Только спортивный велосипед. Представив себе длинного и тощего Карла (почему-то непременно с развевающимися седыми волосами и в плаще до пят) на велосипеде, старик ухмыльнулся. Заслуживал внимания и вопрос о том, кто рассказал Карлу про этот тайный маршрут, наверняка не обозначенный ни на одной карте.

Следующим ориентиром была полуразрушенная церковь на холме. Между тем езда по стиральной доске бездорожья становилась мучительной для костлявой стариковской задницы и опасной для подвески. Тачка скрипела и стонала, но вечный пионер Энгус Янг помог ей выдержать все это.

Церковь, похоже, была забыта давным-давно – старик дважды объехал вокруг холма, но не сумел разглядеть ни малейших признаков дороги, которая вела бы к вершине. Полоса чахлой травы охватывала подножие коричневой каймой, а выше холм был голый и темный, как грудь негритянки. Церковь торчала, будто сосок, истерзанный деснами младенца и вдобавок проколотый согнутым почти под прямым углом крестом.