Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

• Название: 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе
• Автор: Николай Черушев
• Издательство: FB2Fixe7ff5b79-012f-102b-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-94538-305-8

Военный историк Н.С.Черушев занимается темой репрессий в Красной Армии свыше 40 лет. Еще молодым офицером он увлекся сбором материалов, а затем интенсивно работал в центральных и местных архивах, в обществе "Мемориал" и его региональных отделениях, в архивах военных академий; по названной проблеме им выпущены две книги, опубликовано множество статей.

В новой книге автор рассказывает о трагических судьбах нескольких десятков первых лиц Красной Армии и Флота, среди которых М.Н.Тухачевский, Н.Э.Якир, И.П.Уборевич, В.К.Блюхер, А.И.Егоров, Я.И.Алкснис, П.Е.Дыбенко, А.В.Горбатов, А.А.Свечин, Г.Д.Гай, Я.К.Берзин, Ю.В.Саблин и другие. Расправы с военными занимают совершенно особое место в истории политических репрессий в СССР. Уничтожение значительной части армейской элиты весной-летом 1937 г. было едва ли не первой кампанией, организованной не по "классовому", а по профессиональному признаку. В книгу включены также уникальные сведения о судьбах членов семей и ближайших родственников репрессированных военных; материалы о тех, кого не смогли сломить "мастера заплечных дел."

---

Был еще один протокол допроса, если мне не изменяет память, на полутора листах, который был «необходим» Хорхорину для его выступления на областной партийной конференции по вопросу о том, что враги народа вели свою подрывную работу… Этот протокол допроса был добыт Васюком, подписывался Лисовским при мне и он в протоколе внес некоторые изменения уже после его подписания, которые Хорхориным были вырваны. Я этот протокол допроса, как не имеющий правдивости, приказал Васюку из дела Лисовского изъять, а поэтому где он в настоящее время, я не знаю.

В заявлении Лисовского (наркому обороны. – Н.Ч.) им указывается, что его били головой об стену. Это не соответствует действительности, таких мер к нему не применялось. Кроме этого, он указывает, что в соседнем кабинете допрашивалась какая-то женщина с применением мер физического воздействия и ему, Лисовскому, якобы заявляли, что это допрашивается его жена. Это действительности соответствует. Действительно, какую-то женщину допрашивал, если мне не изменяет память, бывший нач. 7 отделения Потопейко, а Васюк, допрашивая Лисовского в соседнем кабинете, как я уже позже узнал, он Лисовскому заявил, что это допрашивается его жена. Я об этом доложил Видякину, но он по отношению к Васюку никаких мер не принял.

В отношении самого дела на обвиняемого Лисовского, я считаю, что оно соответствует действительному положению вещей и убежден, что Лисовский враг»[209].

Комментировать сей документ нет никакой необходимости, ибо «кухня» работы следователей особого отдела видна здесь как на ладони. Из него, также отчетливо усматривается стремление следователя Розанова всячески выгородить себя и представить свою деятельность в выгодном свете. Он старается показать себя более гуманным и человечным, нежели другие следователи и его начальники. Розанов даже пытается опровергнуть утверждения Лисовского о применении к нему мер физического насилия.

Теперь время послушать рассказ самого Н.В. Лисовского о тех же днях и событиях. Вот что он писал уже из Бутырской тюрьмы 1 июня 1940 года в заявлении на имя К.Е. Ворошилова: «…Третий год (27 месяцев) я в тюрьме, не совершив никакого преступления перед Партией, Советской властью и Родиной. Единственная моя вина, что, не выдержав нечеловеческих, не поддающихся описанию способов ведения следствия, я оговорил себя и других. Но я был доведен до такого физического состояния, что передо мной стояло или умереть с пятном позора и клеймом врага народа, или дачей ложных показаний сохранить возможность восстановить на суде свое честное звание большевика… командира РККА и гражданина СССР. Если я этим оговором себя и других совершил преступление, то я и наказан как ужасами и следствия и содержания в Читинской тюрьме, так и тем моральным гнетом, который лежит на мне за, мои ложные показания…»

Характерно то, что в своих многочисленных жалобах и заявлениях Лисовский, сообщая всякий раз о нечеловеческих способах ведения следствия по его делу не раскрывает при этом подробности каждого из них. Видимо, серьезно опасался, что описание таких зверств помешает жалобе дойти до адресата. А сделал он это в сентябре 1955 года, давая показания как свидетель при реабилитации комкора И.К. Грязнова и других руководителей ЗабВО, репрессированных в 1937–1938 годах.

«…Мне известно, что Грязнов, Супрун (комдив К.Х. Супрун – помощник командующего войсками ЗабВО по материальному обеспечению. – Н.Ч.). Тарасов (начальник штаба ЗабВО. – Н.Ч.) и Давыдов (здесь, видимо, налицо опечатка. По всей вероятности, речь идет о комдиве Я.Л. Давыдовском, исполнявшем несколько лет – до назначения на этот пост Н.В. Лисовского – обязанности заместителя комвойск ЗабВО. Перед арестом командовал 11 м мехкорпусом, сменив комкора К.А. Чайковского. – Н.Ч.) были арестованы в 1937–1938 гг. органами НКВД. Если эти лица в своих показаниях на следствии признали себя виновными в участии в военном заговоре и оговорили, кроме себя, других лиц, то эти их показания являются вымышленными и вынужденными применением чрезвычайно жестоких, незаконных методов следствия, что я испытал на самом себе. Помимо простого избиения кулаками, палками, Хорхорин, Видякин, Розанов, Васюк, Першин и др. применяли ряд пыток. По отношению лично ко мне особым зверством отличались Видякин, Розанов, Васюк и Першин. (Как видим, Розанов стоит у Лисовского среди извергов следователей на втором месте. А уж потом идет Васюк, за спину которого хотел бы спрятаться Розанов. – Н.Ч.) Излюбленные методы: «конвейер», когда выдерживают стоя 10 и более дней, вернее суток, без минуты сна и отдыха; холодный карцер, где зимой температура доходила до 20–25 градусов мороза; «тарабаган», когда человека при прямых ногах задвигали головой под стол и выдерживали по 8 часов; «турецкое кресло» – человека сажали на ножку перевернутой табуретки, этот прием особо мучителен; «табуретка» – посадка на край табуретки с вытянутыми ногами; обливание водой зимой и постановка на сквозняк у открытой форточки или окна. Здесь я привел только наиболее характерные приемы, а каждый из помянутых выше следователей и другие изощрялись в изображении наиболее оскорбительных и причиняющих физическую боль приемах…»[210]

Обращаясь к страницам книги Л. Разгона, находим: «…Богомягков был дальневосточником, но Лисовский почти всю жизнь занимался нашей западной границей и возможным противником на Западе. Все, что происходило в 39 м и после, он воспринимал как нечто личное, происходящее о ним самим, Был непоколебимо уверен в неизбежности войны с Германией, считал наши территориальные приобретенья 39-го года несчастьем с военной точки зрения. Он долго и обстоятельно объяснял Богомягкову, что на бывших польских землях хорошо продолжать бой, но очень трудно принимать его… О теории «малой кровью, на чужой земле» он отзывался изысканным матом старого гвардейца.

22 июня 1941 года он встретил на нашем лагпункте в одиночестве – Богомягкова к этому времени перевели на другой лагпункт…»

Здесь прервем повествование сочинителя. Как уже было сказано ранее, у нас имеется возможность проверить степень достоверности сведений, сообщаемых автором. Из вышеприведенного отрывка у читателя вполне может сложиться впечатление, что в лагерь Лисовский попал задолго до начала войны – чуть ли не в 1939 году. Между тем из приговора Военной коллегии видно, что начало войны он встретил в камере Бутырской тюрьмы, притом в ожидании суда, который состоялся только 11 июля 1941 года, то есть спустя три недели после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Таким образом, в части хронологии событий у Разгона нередко наблюдается явная передержка.

Как реагировали на начало войны кадровые военные, не по своей воле оказавшиеся в «зоне», видно из заявления Н.В. Лисовского на имя секретаря Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкина, отправленного из поселка Вожаель Коми АССР: «…Я просил суд отправить меня на фронт, но в этом мне было отказано».

По прибытии в лагерь, еще на пересыльном пункте Устьвымлага НКВД, 27 июля 1941 года я подал заявление в Президиум Верховного Совета Союза с просьбой об отправке на фронт. Не получая на него ответа, я месяца через три вторично подал заявление через начальника культурно-воспитательной работы гр-на Смирнова с такой же просьбой отправить меня на фронт. Всю жизнь я был военным, преданным своей Родине и свое неучастие в войне переживал крайне тяжело. Не получая ответа на свои заявления, я считал, что меня почему-то не считают достойным быть в рядах защитников Родины. В январе 1944 г. я снова подал заявление в Президиум Верховного Совета с ходатайством о пересмотре моего дела. Были затребованы на меня характеристики и автобиография. Прошло более года, в течение которого я еще несколько раз подавал заявления, и, наконец, в 1945 году было получено извещение, что моя просьба оставлена без удовлетворения.

…В лагерях работал и работаю честно, насколько раз премирован, два раза представлен на досрочное освобождение. В своих заявлениях я просил опросить хорошо знающих мою деятельность в Красной Армии маршалов Василевского, Конева, маршала авиации Астахова, генерала армии Соколовского, генералов Голикова, Цветаева В.Д., Ковалева М.П., Хозина М.С., Запорожченко М.И., Дзенита Я.П., Чанышева Я.Д., Гагена и др. Я уверен, что они не откажут в даче справедливой обо мне оценки…»[211]

Упоминаемые в заявлении Н.В. Лисовского советские маршалы и генералы в 20 е и 30 е годы более или менее длительное время являлись его подчиненными по службе, в основном в штабе Приволжского военного округа. Например, В.Д. Соколовский и Я.П. Дзенит были его заместителями, а мало кому еще известный тогда полковник А.М. Василевский руководил отделом боевой подготовки. М.С. Хозин и Я.Д. Чанышев в разное время командовали дивизиями в ПриВО, Ф.А. Астахов возглавлял ВВС округа. Хорошо знал Н.В. Лисовского Филипп Иванович Голиков, с 1927 по 1936 год сменивший в ПриВО несколько должностей различного профиля: начальника организационного отдела политуправления, военкома 32 й стрелковой дивизии, командира-комиссара 95-го стрелкового полка.