Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

• Название: 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе
• Автор: Николай Черушев
• Издательство: FB2Fixe7ff5b79-012f-102b-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-94538-305-8

Военный историк Н.С.Черушев занимается темой репрессий в Красной Армии свыше 40 лет. Еще молодым офицером он увлекся сбором материалов, а затем интенсивно работал в центральных и местных архивах, в обществе "Мемориал" и его региональных отделениях, в архивах военных академий; по названной проблеме им выпущены две книги, опубликовано множество статей.

В новой книге автор рассказывает о трагических судьбах нескольких десятков первых лиц Красной Армии и Флота, среди которых М.Н.Тухачевский, Н.Э.Якир, И.П.Уборевич, В.К.Блюхер, А.И.Егоров, Я.И.Алкснис, П.Е.Дыбенко, А.В.Горбатов, А.А.Свечин, Г.Д.Гай, Я.К.Берзин, Ю.В.Саблин и другие. Расправы с военными занимают совершенно особое место в истории политических репрессий в СССР. Уничтожение значительной части армейской элиты весной-летом 1937 г. было едва ли не первой кампанией, организованной не по "классовому", а по профессиональному признаку. В книгу включены также уникальные сведения о судьбах членов семей и ближайших родственников репрессированных военных; материалы о тех, кого не смогли сломить "мастера заплечных дел."

---

В массовом сознании сформировался устойчивый образ монолитного Политбюро ЦК ВКП(б). Этому в значительной мере способствовала печать, в огромном количестве тиражируя фотоснимки президиумов различных съездов, конференций (партийных, комсомольских, профсоюзных, женских, стахановских и т.п.), на которых всегда рядом, плечом к плечу, сидели Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе и другие члены Политбюро. Наибольший же интерес к себе при этом привлекали Сталин и Ворошилов: первый как Генсек, первое лицо в партии и стране, а второй выгодно выделялся своей формой одежды, будучи единственным военным среди членов Политбюро в предвоенные годы.

Однако на деле все обстояло далеко не так. Снова обратимся к воспоминаниям адмирала Кузнецова. «К этому времени (предвоенному. – H.Ч.) относится и другой факт, заставивший меня серьезно задуматься о роли Ворошилова в верхах. До тех пор я просто представлял, как и все мы, небольшие командиры, что Сталин и Ворошилов – это дружно и согласованно работающие люди и то, что делается в Вооруженных Силах, делается, безусловно, с ведома и после совета с Ворошиловым…

…Я старался разобраться, что к чему. Со временем убедился, что Сталин не только не считался с Ворошиловым, но и держал его в страхе, и последний, видимо, побаивался за свою судьбу. «Вас подводили ваши помощники, вроде Гамарника», – сказал ему как-то при мне Сталин. И сказано это было таким тоном, что, дескать, он, Ворошилов, тоже несет ответственность.

В небольшом влиянии Ворошилова на дела уже в тот период я убедился потом окончательно. Как-то в 1940 году, докладывая флотские вопросы, я сослался на его мнение, думая, что это мне поможет. Тогда Сталин встал и сердито одернул меня: «Что понимает Ворошилов в делах флота? Он понимает только, как корабли идут полным ходом и песок летит из-под винтов»[576].

Все это, видимо, в значительной степени повлияло и на решение о создании Наркомата Военно-морского Флота. Раз у Сталина сложилось такое мнение о Ворошилове, он уже не мог оставить за ним руководство морскими делами, когда в стране приступили к строительству морского и океанского флота. По свидетельству адмирала Н.Г. Кузнецова, Ворошилов остался недоволен таким решением и не единожды высказывал это свое недовольство флотским руководителям.

Масштабы репрессий против кадров Красной Армии в 1937–1938 годах напугали даже его, члена Политбюро. Обеспокоенный проблемами личного благополучия, Ворошилов все более сдавал свои позиции и терял свое лицо в армии. Кузнецов утверждает, что в эти годы большие армейские вопросы Ворошилов уже не решал, и они исходили непосредственно от Сталина, а более мелкие решал Генеральный штаб во главе с чрезвычайно осторожным Б.М. Шапошниковым. «…Все знали, что если вопрос попал к Ворошилову, то быть ему долгие недели в процессе подготовки… Это был уже не оперативный и решительный работник, а вредный для дела старый авторитет…»

В середине 30 х годов Ворошилов становится фактически бледной тенью Сталина, безропотным исполнителем его воли, планов и самодурства. Бесхребетность этого прежде храброго человека, не получавшего упреков в отношении личного мужества, во второй половине тридцатых голов неприятно поражает. Дело доходило до того, что на заседаниях Политбюро, при решении какой-либо проблемы путем опроса, Ворошилов по-лакейски подобострастно повторяет слово в слово резолюции, исполненные рукой Сталина. Так было,например, на пленуме ЦК ВКП(б), обсуждавшем поведение Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. С ними обоими у Ворошилова до этого многие годы сохранялись неплохие отноошения, а с Бухариным – даже дружеские. Впрочем, как и у Сталина с Бухариным.

Так было и в отношении группы Тухачевского в июне 1937 года, когда обвиняемым накануне суда разрешили обратиться с заявлениями к Сталину и Ежову. При этом следователи настойчиво внушали им, что покаяние и полное признание ими своей вины помогут сохранить жизнь. Поступившие заявления направили членам Политбюро и каждый из них выразил свое отношение к участи того или иного арестованного военачальника – оно оказалось полностью негативным. Так, Сталин на заявлении Якира написал: «Подлец и проститутка». Ворошилов верноподданнически соглашается с этим мерзким определением в адрес одного из опытнейших и авторитетных командующих войсками округов, его ближайшего подчиненного: «Совершенно точное определение». Такую же пометку сделал и Молотов. Лазарь Каганович, жестоко разгромивший кадры Наркомата путей сообщения, пошел еще дальше, написав на бумаге Якира: «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара – смертная казнь»[577].

Одновременно с реабилитацией членов группы Тухачевского шла проверка обоснованности обвинений в адрес другого заместителя Ворошилова – Яна Борисовича Гамарника. В известном приказе НКО № 96 от 12 июня 1937 года его имя упоминается в уничижительном плане в одном ряду с Тухачевским, Якиром и Уборевичем, он представлен там как мерзкий предатель и лакей империализма, память о котором навеки должна быть проклята. Одним словом, в судьбе Гамарника Ворошилов сыграл неблаговидную роль. Когда-то неплохие (в конце 20 х и начале 30 х годов) их отношения к 1937 году вконец испортились. Правда, широкому кругу командиров РККА об этом не было известно, однако люди, близкие к окружению Ворошилова, знали, что Гамарник во многих вопросах солидарен с Тухачевским, Якиром, Уборевичем – основными критиками наркома по проблемам военной доктрины, обучения войск, технического перевооружения вооруженных сил.

После ареста Леплевского, Ушакова, Николаева, Агаса, Фриновского, Радзивиловского, Ежова и других лиц, принимавших активное участие в расследовании дела «о военном заговоре», было установлено, что показания о причастности к нему Гамарника получены незаконными методами. И все это для того, чтобы придать самоубийству начальника Политуправления РККА другую причину, чем это было в действительности.

Главная военная прокуратура изложила все эти мотивы Генеральному прокурору СССР Р.А. Руденко, а тот, в свою очередь, направил 22 июля 1955 года записку в ЦК КПСС. В конце записки содержался следующий вывод: «При таком положении сомнительные показания Тухачевского, Якира и Уборевича, при отсутствии других объективных доказательств, не могут быть положены в основу обвинения Гамарника Я.Б. в измене Родине, и это обвинение с Гамарника Я.Б. должно быть снято»[578].

Президиум ЦК КПСС решил согласиться с предложением Генпрокурора. Генерал юстиции Б.А. Викторов передает содержание своего разговора с Руденко: «Когда Роман Андреевич сообщил нам об этом решении, мы спросили его: «А как реагировал на ваше предложение член Президиума ЦК К.Е. Ворошилов?»

– Как? Да никак. Куда денешься. Со скрипом, но проголосовал «за»[579].

После смерти Сталина Ворошилов начинает понимать, что наступила новая эпоха и что необходимо и думать, и поступать по-новому. Однако у него это не всегда и во всем получалось. Особое неприятие у Ворошилова, в то время Председателя Президиума Верховного Совета СССР, вызвало решение Н.С. Хрущева выступить на ХХ съезде партии с докладом о разоблачении культа личности Сталина. О своей готовности выступить с этим докладом Хрущев сообщил членам Президиума ЦК КПСС, в том числе и Ворошилову, во время одного из перерывов между заседаниями съезда. Высшие партийные сановники не поддержали нового Генсека. Ворошилов отреагировал особенно нервно: «Разве возможно все это рассказать съезду? Как это отразится на авторитете нашей партии, нашей страны? Этого же в секрете не удержишь. Что же мы скажем о нашей личной роли?.. Нас притянут к ответственности»[580].

Но Хрущев все-таки выступил со своим докладом. Дальнейшее свое развитие тема сталинских репрессий получила и на XXII съезде КПСС, где ему крепко досталось от делегатов, обвинивших маршала в пособничестве творимому произволу. Пришло время и ему каяться – известно заявление Ворошилова, в котором говорится, что он «полностью согласен с проведенной партией большой работой по восстановлению ленинских норм партийной жизни и устранению нарушений революционной законности периода культа личности» и глубоко сожалеет о том, что в той обстановке сам допустил ряд ошибок.

С 1953 по 1960 год Ворошилов находился в должности Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Мы точно не знаем, мучила его совесть или нет, появлялись ли перед его глазами «кровавые мальчики» – лица своих подчиненных, арест которых он с легкостью необыкновенной санкционировал десятками и сотнями. Но точно известно другое – не одобряя в целом курс на разоблачение культа личности, он в 1955–1956 гг. поддержал просьбы о реабилитации тех командиров, кого знал много лет по службе в Красной Армии. Правда, личные, т.е. письменные отзывы он не любил давать, их крайне мало, буквально считанные единицы. Больше известны резолюции Ворошилова на письмах и жалобах на его имя, как формального главы государства – их в определенной степени моно посчитать за отзывы. В своих резолюциях он писал следующее: «Знал, как преданного командира», «Сомневался, что может вредить», «Был отличным политработником» и тому подобное.