Елена Арсеньева - Гарем Ивана Грозного

• Название: Гарем Ивана Грозного
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2000
• ISBN: 5-04-006460-8

«Я растлил тысячу дев», – якобы хвалился Иван Грозный одному из иностранных послов. Людская молва, исторические и литературные произведения на протяжении веков охотно развивают эту тему. Только «официальных» жен у царя было не то пять, не то восемь, а уж любовниц и вовсе не счесть… Но так ли это?.. Может, это только слухи о его невероятной мужской силе и похотливости, как и о невероятной жестокости Грозного?! Роман Елены Арсеньевой – еще один взгляд на частную жизнь и деяния загадочного русского государя.

---

Она думала весь день до вечера, но ничто не шло на ум. А вечером возникла новая тревога: заболел муж.

Иван Васильевич поранил ногу на охоте, напоровшись на сук, и вот уже который день прихрамывал. В нем с детства жило отвращение к болезням: младший брат князь Юрий просто чудо, как выживал, обремененный множеством врожденных хворей. В последнее время у него даже язык иной раз отнимался, делался князь нем и безгласен, яко див. Иван брата и любил, и презирал за телесную и умственную слабость, но даже мысли не допускал, что сам может уподобиться такому слабенькому существу. Поэтому лечиться царь смерть как не любил и болеть не умел, становясь бессилен не перед физическими страданиями, а перед той суматохой, которую поднимали вокруг захворавшего царя окружающие. «Можно подумать, конец света пришел!» – злился Иван Васильевич и даже себе не признавался, когда начинал недужить. Однако нога уже болела не в шутку, пораненная голень распухла и покраснела. Место вокруг раны сделалось сине-багровым, при небольшом нажатии сочился гной.

Немец Арнольф Линзей, придворный архиятер, сиречь лекарь, от робости слегка приседая, выговаривал царю: коли вспыхнул в теле антонов огонь, зачем государь пренебрегает разумными медицинскими наставлениями, слушает своих русских, невежественных врачевателей? Нет чтобы лечить хворь мощами святого Антония, как поступает весь цивилизованный мир, – здешние глупые знахари заставляют привязать к покрасневшей ране красную тряпку или обложить ее жеваным ржаным хлебом! Или еще советуют обвести нарыв трижды углем и бормотать при этом: «Ни от каменя плоду, ни от чирья руды, ни от пупыша головы, умри, пропади!» После этого следует бросить уголь в печь, приговаривая: «Откуда пришел, туда и пойди!» И уверяют: дескать, огонь из воспаленного места и выйдет. А ведь ничто ниоткуда само не выйдет. Рану следует вскрыть и хорошенько прочистить, удалить из нее гной и приложить целебную мазь его, Линзеева, рукомесла.

– Вот еще советуют в баньку пойти и хорошенько пропарить ногу с целебными травами, – невесело улыбаясь, сказал Иван, и Анастасия обратила внимание, как невесело, лихорадочно блестят его глаза.

Приложила руку к его лбу – ого!..

Увидев, как побледнела царица, Линзей осмелился почтительнейше попросить позволения коснуться царской ручки и головки. Позволение было дано, и лицо лекаря вмиг сделалось столь же встревоженным, как у Анастасии.

– У государя жар, – сообщил он нетвердым голосом. – И биение сердца происходит чрезмерно часто. При этом пульс неровен, а порою даже замирает.

– Да уж, – сердито согласился Иван Васильевич, который от слов лекаря вдруг почувствовал, как ему, оказывается, плохо. – Шалит сердчишко-то!

Линзей на миг задумался, пытаясь вникнуть в причудливое русское выражение, но тут же закивал:

– Шалит, шалит! Словно малое дитя! А это дурно, государь. Ход сердца должен быть ровен и монотонен. Его ослабляет воспаление телесное. Жар надобно немедля сбросить.

– Вели там баньку протопить, – нетвердо сказал Иван Васильевич жене, и та поднялась было передать приказание, однако была остановлена возмущенным восклицанием лекаря:

– Баньку! Что за варварство!

От тревоги за царя – ну ведь в самом деле, случись что, с Арнольфа-иноземца шкуру с живого сдерут! – бедный архиятер даже осмелел:

– В баньку вы можете отправиться потом, и она не замедлит оказать свое пользительное действие. Однако для начала необходимо прочистить рану.

– А то что? – задиристо спросил Иван. – А то помру, да?

Линзей немедля осадил назад.

– Нет, государь, конечно, нет, однако… – забормотал растерянно.

Надо, надо бы сказать царю правду о серьезности положения, однако кто же виновен, что сие положение сделалось столь серьезно? Лекарь! Лекарь робел перед гневом государевым, и допустил нагноение, и теперь рискует навлечь на свою голову такую бурю!..

Иван усмехнулся, следя, как забегали глаза Линзея, как заострился от страха его и без того длинный, тонкий нос.

– Да ты не бойся. Уж наверняка среди моих ближних и дальних нашлось бы немало, кто тебя только поблагодарил бы, отправься я к праотцам. То-то пели бы и плясали! А уж трон делить бросились бы – только пыль бы замелась!

Анастасия тихо ахнула. Муж покосился на нее – Анастасия неприметно качнула головой в сторону лекаря.

– А ну, выдь-ка ненадолго, – устало сказал Иван, откидываясь на подушки. – Покличу, когда понадобишься.

Лекарь выскочил за дверь так прытко, словно прямо отсюда же, от порога, намеревался дать деру до самой ливонской границы, как некогда драпал царев дядюшка Михаил Глинский с приятелем своим Турунтай-Пронским. Напуганные расправой над Юрием Васильевичем Глинским, они чаяли найти спасение в чужой земле, однако были перехвачены в пути и возвращены. Бегство их объяснили страхом и неразумностью, царь обоих простил и оставил в покое. Но то ведь дядя государев! А немца Арнольфа Линзея не простят.

И бежать – плохо, и оставаться никак нельзя, потому что нагноение развивается с каждой минутой. С антоновым огнем шутки плохи! Но от царя не убежишь…

Линзей бестолково затоптал в сенях, не зная, куда податься и что делать, страшно жалея, что не может хоть краешком уха подслушать разговор царя и царицы.

Хотя сначала-то никакого разговора особенно и не было…

– Ну, что? – спросил Иван Васильевич жену. – Чего ты надумала?

Анастасия нерешительно помалкивала. Мысль, ожегшая ее, вдруг показалась просто глупой. Государь-Иванушка, конечно, не прибьет – по Сильвестру, к примеру, глупость вообще свойство всякого бабьего ума, – однако же стыдно оплошать.

– Ну говори, не томи! – Иван взял ее за руку, заставил нагнуться к себе. – Скажешь?

– Да ну, пустое…

– Ах, пустое? Значит, молчать решила?

Голос его стал сердитым.

Стоять в наклон было неудобно, Анастасия присела было на ложе – и тотчас муж потянул ее к себе, так что царица навалилась на него всем телом:

– Ой, да ты что? Ногу, ногу побереги!

– А что нога? Нога тут вовсе ни при чем. Нога мне в таком деле совсем даже не надобна!

Он целовал ее, щекоча бородой, осторожно расстегивал шитое жемчугом, широкое ожерелье, добираясь до шеи, до плеч:

– Экие перлины колючие, этак все губы изранишь!

– Бог с тобой, – ошеломленно прошелестела Анастасия. – Что ж ты делаешь, душа моя? Этак-то…

– А ты молчи, – пробормотал Иван, подымая тяжелый парчовый подол летника, потом – сорочку и гладя атласные шитые чулки. – Ты же вроде молчать решила? Ну так и лежи тихо!

Она засмеялась, вздохнула, обхватив руками его худую широкую спину, прижалась близко-близко – ближе некуда.

Иван, как всегда, был в страсти нетерпеливым мальчишкой, который словно бы наперегонки с кем-то бежал к желанной цели. Анастасия когда поспевала за ним, когда нет, да это ей и неважно было. Счастливой чувствовала себя лишь оттого, что слушала задыхающееся дыхание милого друга, сладкую боль от его ошалевших рук и губ, вбирала в себя влагу его, как иссохшая поляна – долгожданный дождь. И самым блаженным было знать, что это скороспелое, никогда не утихающее желание обращено к ней, только к ней.

«Почерпни воды из реки с этой и другой стороны судна…» Господи, пусть этого не случится никогда! Среди ее каждодневных молитв первейшей была эта – произносимая не губами, не умом, а преданно любящим сердцем.

– Боже ж ты мой Господи, – с трудом выговорила Анастасия онемевшими от поцелуев губами спустя примерно час. – Да как же я теперь на люди выйду?

Кика свалилась, убрус был смят и сдернут, волосник едва держался на затылке, а коса распустилась.

– Опростоволосил ты меня, аки блудницу вавилонскую!

– Ничего, – блаженно жмурясь и потягиваясь, пробормотал ее муж. – Чай, свои. Прости, не стерпел… Полежи еще маленько, а потом я покличу там кого-нибудь, велю, чтоб разогнали народишко из сеней. Пройдешь к себе – никто и не увидит.

– Да? А мои боярыни? Они ж не без глаз!

– Ништо, зажмурятся. – Голос Ивана звучал сонно. – Их дело бабье, не девичье, небось и сами с мужьями игрывали, знают, как это бывает, когда женка противится, а хозяин ее понужает.

– Не больно-то я противилась, – усмехнулась Анастасия, водя губами по его шее и собирая соленый любовный пот. – Ох, взопрел ты, радость…

И вдруг ее словно ударило. Вспомнила, что он и прежде был в испарине. Вспомнила о его болезни.

– Ой, светы мои! – подскочила испуганно. – А нога-то! Нога твоя как?

Иван возвел глаза, словно прислушиваясь к своим ощущениям.

– Ты гляди! Давеча и не чуял ее вовсе, а сейчас опять о себе дает знать – болит. Что ж это выходит, а? Выходит, еться надобно с утра до ночи и с ночи до утра, чтоб ничего не болело? Ой, грех, грех… Сильвеструшка-то мой небось облезет и неровно обрастет от такого греха!

При звуке этого имени Анастасия вмиг вспомнила, зачем пришла сюда. Линзей-то, а? Бедняга Линзей небось до сих пор топчется под дверью, ожидаючи, когда царь его покличет!