Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

• Название: «Нагим пришел я...»
• Автор: Дэвид Вейс
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

«Нагим пришел я…» – это биографический роман о жизни и творчестве великого французского скульптора Огюста Родена. Дэвид Вейс (хорошо известен его роман о жизни В. А. Моцарта «Возвышенное и земное») – большой мастер биографического жанра сумел создать в романе «нагим пришел я…» художественный образ Родена, нарисовать живо и интересно эпоху, в которую он жил и творил, его окружение.

---

Камилла кивнула. Музей напоминал склеп, и она хотела поскорее уйти отсюда.

Но Тур с окрестностями пленил их. Весь остаток дня они бродили по городу. День был веселый, теплый, солнце яркое, но не палящее. Вокруг – просторы тщательно обработанной земли, изобилие садов и виноградников, ослепительные краски распустившихся цветов и ярко-зеленые поля, расчищенные леса и ухоженные луга. Камилла радостно предложила: «Давай прогуляем весь день», и Огюст улыбнулся в знак согласия.

Упиваясь ласковым солнцем и прозрачным воздухом, они долго стояли перед настоящим замком. Огюст любил эти старинные замки с красивыми средневековыми арками, устремляющимися ввысь башнями, карнизами и фасадами, украшенными тонким искусным скульптурным рельефом. Огюст был очарован мастерством и изяществом неизвестных готических творцов. Ему стало легко и весело.

«Я люблю его, – думала Камилла, – когда он вот такой, как сейчас. Я всегда буду его любить, если он таким останется». Они вернулись в гостиницу в прекрасном, приподнятом настроении.

В этот вечер, ложась в постель, Камилла надела красивую шелковую ночную рубашку, которую берегла для такого случая.

Огюст бросил взгляд на Камиллу, когда она стояла обнаженная в углу комнаты, и вдруг заново увидел красоту ее обнаженной груди и прекрасных длинных ног. Он сидел на краю железной кровати, оголенный по пояс, – чувственный восторг при виде ее тела прервал его раздевание.

– Ты великолепная ню. В особенности вот в таком настроении, как сейчас.

Камилла было рассердилась, но он сказал:

– Когда ты обнаженная, движения твои так грациозны.

И она рассмеялась.

– Неужели ты ни на минуту не можешь перестать быть скульптором?

Но она сделала, как он просил, сбросила рубашку. А затем, вместо того чтобы пройтись по комнате, стремительно подошла и уселась к нему на колени в такой позе, о которой он мечтал для незаконченной группы «Поцелуя». Теперь ему было не до рисунков, тело охватил огонь. Она прижалась к Огюсту и целовала нежно и страстно, и он сдался.

Эта ночь была самой пламенной за всю их совместную жизнь. На рассвете они уснули, не разжимая объятий, словно боясь расстаться даже во сне.

Камилла была счастлива и боялась упоминать о женитьбе, а Огюсту все в Туре казалось прекрасным, потому что Камилла была рядом. Они бродили по окрестностям, с новым интересом разглядывая все вокруг. Ели, пили, смотрели на деревья, скалы, цветы, скульптуру глазами Бальзака, Рабле, Декарта; радость бытия переполняла их.

Все дрязги остались где-то далеко позади. Париж словно отошел в прошлое. Здесь, в этом благоухающем садами уголке Франции, волнения, связанные с государственными заказами, страх перед новыми заботами исчезли, растворились, уступив место всепоглощающему ощущению счастья.

Огюст, который в Париже чувствовал себя стариком, словно обрел здесь вторую молодость. И это радовало Камиллу.

Любовь их будто родилась заново. Никогда еще им не было так хорошо, и Камилла молила, чтобы эти блаженные дни длились вечно.

Огюст был уверен, что такой подъем принесет свои плоды. Он начал думать о Бальзаке, так как Бальзак думал о «Человеческой комедии», перед тем как начал ее писать. Надо было возвращаться в Париж, и Огюсту не терпелось взяться за «Бальзака». Он теперь лучше понимал писателя. Пора снова приниматься за дело.

Камилла надеялась, что теперь он увезет Розу из Парижа и в конце концов оставит ее. Ее представления о любви куда более практичны, чем его, но ему незачем об этом знать. Он должен заниматься своей работой. Как прекрасно, думала она, что мы так сильно любим друг друга! Я здесь, с ним рядом, и могу ему помочь. Без меня он был бы беспомощным.

Они вернулись в Париж через месяц. Огюст пробыл в Туре вдвое дольше, чем собирался, но не напрасно. И как можно было сомневаться в любви Камиллы! Он оставил ее в мастерской на площади Италии, пообещав вернуться в тот же вечер.

Глава XXXV

1

Но Огюст позабыл о Розе. Роза была дома, на улице Августинцев, и Огюст, зайдя сначала в главную мастерскую на Университетской, узнал, что она побывала там и, возмущенная, в праведном гневе, потребовала, чтобы ей сказали, где он. По дороге домой Огюст весь кипел от злости. Но когда он стал на нее кричать, она не уступила, и ссора разрослась до невиданных размеров. Роза объявила, что уходит, ведь он обещал вернуться через неделю-две, а отсутствовал целый месяц.

Его нервы были напряжены до предела. Первым побуждением было не удерживать, покончить с ней навсегда. Он отошел в другой конец кухни. Нет, не теперь, когда-нибудь он ее отпустит, но не теперь; одна, без него она просто погибнет.

– Зачем ты вернулся, Огюст? – спросила Роза. – Ты не любишь меня. Я тебе безразлична, ты больше не бываешь со мной по-настоящему нежен.

– Неправда, ты мне не безразлична. Но ты просишь слишком многого.

– Вечно ты ищешь чего-то нового. Только нового. Он не знал точно, что именно нужно ему, но что он нужен Розе, был уверен.

– Мы переедем в деревню. Тебе будет хорошо.

– Чтобы никогда тебя там не видеть? Ни за что! Он повернулся к ней спиной, собираясь уйти, а она сердито метнулась вслед и крикнула, позабыв обиду:

– Куда ты?

– Как – куда? Ты же меня прогоняешь, дорогая. У него был такой обиженный вид, что она в недоумении остановилась.

– Ты все ворчишь и ворчишь; неудивительно, что мне не хочется приходить домой.

– Послушай, Огюст… – Роза была в растерянности.

– Я не собираюсь этого больше терпеть. – Он был уже у дверей.

Она знала, его не удержишь, но куда же ей деваться одной? Она представила себя в черном платье, удрученной горем, одинокой и расплакалась.

Огюст подошел к ней, стараясь утешить, обнял. Волна огромной нежности захлестнула Розу, она не могла ему противиться. Одно его прикосновение покоряло, от его силы слабела воля, проходило раздражение.

Огюст уложил ее в постель, приговаривая:

– Роза, ты утомилась, разнервничалась. Тебе нужен покой и свежий воздух.

Она не спорила, наслаждаясь его заботливостью. Он поправил одеяло, убедился, что ей тепло и удобно, и не оставил одну в эту ночь, так как она боялась.

Как можно покинуть ее, такую беспомощную. Камилла поймет и оценит его благородство.

Но та не оценила. Огюст не пришел к вечеру, как обещал, и у нее разболелась голова. Она презирала себя за то, что позволила так обойтись с собой, и успокоилась лишь на следующий день, когда он обещал немедленно перевезти Розу в деревню. Но это уже в последний раз, так она и сказала.

Огюст сдержал слово. Вскоре он нашел дом для Розы в Белльвю, пригороде Парижа, неподалеку от Севра, где когда-то работал на фарфоровом заводе. Был 1893 год, он с удивлением отметил, что прошел почти год, как он пообещал Камилле увезти из Парижа Розу. Но теперь он уверил Камиллу, что будет принадлежать ей безраздельно.

Наступил день переезда. Огюст стоял перед старинным особняком на улице Августинцев с таким чувством, словно кончался какой-то важный этап его жизни. Все годы он прожил в этой части старого Парижа, а теперь чувствовал, как его тянет в разные стороны: любовь к природе – в одну, любовь к Парижу – в другую.

Каррьер, который стал его близким другом, руководил рабочими, нанятыми для переезда; в памяти Огюста всплыл тот день, когда его друзья-художники вот так же помогали ему переезжать: он вспомнил Фантена, его задор, жизнерадостность, желание помочь, Фантена, воображавшего себя новым Вийоном с примесью Делакруа; беспечного Ренуара с его лукавой насмешливостью, серьезно относящегося только к своему искусству; задумчивого Далу с его уже тогда заострившимися чертами лица и стремлением стать официально признанным скульптором Франции; гордого, мрачного, немногословного Легро, на которого всегда можно было положиться; здоровяка Моне, еще менее разговорчивого, чем Легро, но тоже благородного и надежного, и Дега, который, как всегда, помогал меньше всех, но больше всех критиковал, а когда разбилась «Вакханка», несмотря на показной цинизм, был очень расстроен.

Воспоминания эти опечалили Огюста. Как много переменилось с тех пор! Фантен разочаровался в жизни, стал отшельником, заперся в своей мастерской и перестал общаться с людьми; Дега, страдая от все ухудшающегося зрения, сделался еще большим мизантропом и заявил, что никогда больше не будет выставляться. Моне все меньше удовлетворяли его работы, хотя он мог теперь запрашивать любые цены за свои картины; Ренуар оставался таким же добродушным и сохранил насмешливость, хотя временами эта насмешливость переходила в горечь. В Париже он появлялся только на выставках своих картин, – из-за хронического ревматизма жил на юге Франции. А Легро горевал, что не добился того признания, о котором мечтал, хотя и считался одним из самых лучших граверов, и не только во Франции; Далу же, печально думал Огюст, стал его самым жестоким соперником; они больше не разговаривали.