Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

• Название: «Нагим пришел я...»
• Автор: Дэвид Вейс
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

«Нагим пришел я…» – это биографический роман о жизни и творчестве великого французского скульптора Огюста Родена. Дэвид Вейс (хорошо известен его роман о жизни В. А. Моцарта «Возвышенное и земное») – большой мастер биографического жанра сумел создать в романе «нагим пришел я…» художественный образ Родена, нарисовать живо и интересно эпоху, в которую он жил и творил, его окружение.

---

Когда она начала лепить его бюст, он сразу распознал в ней природный талант скульптора, но не ожидал встретить в ней женщину, которую страстно полюбит и с которой сможет делиться всеми помыслами. Ее интеллект был для него загадкой. Камилла была очень начитанна, хорошо образованна, лишена всяких предрассудков, а суждения ее были всегда оригинальны.

Камилла рассказала Огюсту, что с матерью она ладит, а с отцом, который воспитал ее в духе свободомыслия, вечно вступает в споры. И хотя она разделяет скептическое отношение отца к религии, бывают моменты, когда у нее возникает сильное желание пойти в церковь, уверовать в идею первородного греха, хотя она хоть сейчас может заявить, что религия обман. Она была старшей из троих детей в семье. Ее младшая сестра, Луиза, решила стать великой пианисткой, как Камилла – великим скульптором, а брат Поль хочет прославиться как поэт-драматург. Камилла жила на улице Нотр-Дам де Шан с матерью, сестрой и братом; отец государственный служащий, продолжал жить в Рамбуйе. Но, с гордостью заявила она Огюсту, она не слушает никого из них, для нее существует только его мнение. Когда мать стала упрекать, что она не ночует дома, Камилла пригрозила, что уйдет навсегда, и мать умолкла. Камилла догадывалась, что мать в отчаянии молится за спасение ее души, но делала вид, что ее это не трогает. Однако временами мучилась от угрызений совести, словно в душе все еще не умолкли отзвуки веры, от которой она отреклась. А потом и вовсе перестала видеться с родными, и все время проводила в мастерской Огюс-та, так же как и он, уйдя с головой в работу. В такие дни она работала не менее упорно, чем Огюст. Ради него она готова была пожертвовать всем – это приносило облегчение, словно сознание своего мученичества могло снять грех с ее души.

Так проходили недели, и Камилла уверяла себя, что счастлива – она училась у Огюста, работала с ним, позируя часами, и терпеливо сносила грубые окрики, когда он бывал ею недоволен.

Огюст стал больше уделять внимания своей внешности. Он тщательно подстригал густую рыжую бороду, которой гордился. А когда находил седой волос, тут же выдергивал. Он подрезал ногти, когда она сказала, что они царапают. И стал следить за чистотой своих рабочих блуз.

Его больше не мучил вопрос о том, за какую работу браться. И хотя он продолжал трудиться над «Вратами» и над другими заказами, редкая, изысканная красота Камиллы больше всего вдохновляла его. Она стала его любимой моделью. Профессиональные натурщицы казались теперь простыми мединетками с Монмартра или лоретками из кафе. Камиллу с ее благородной внешностью он считал идеальной для мрамора. Она позировала для бюстов, которые он назвал «Рассвет», «Радуга» и «Мысль» и воспроизвел в мраморе. Особенно его увлекала работа над «Мыслью», – ее голова как бы выступала из глыбы мрамора, словно рождаясь из нее.

Камилла не понимала, что ему еще, – она считала, что «Мысль» прекрасна, полна выразительности и по-настоящему самобытна, а он ответил:

– Жизненности не хватает, жизненность должна передаваться мрамору. Когда я почувствую, что кровь из головы, словно по сосудам, вливается в мрамор, я буду доволен. Но тебе не надо больше позировать. Над мрамором я могу работать и без тебя.

– Но разве и теперь, уже в мраморе, она все еще не закончена?

Он посмотрел на нее, как на малое дитя. И раздраженно объяснил:

– Я не резчик по мрамору, как был в свое время Микеланджело. Теперь это и не требуется. Но мне еще предстоит много потрудиться. Если я не приложу руки к моим мраморам, они останутся просто глыбами камня, слепком с натуры. Камилла, вещь в разном материале звучит по-разному, – Он посмотрел на ее, мраморный бюст так, словно перед ним божество, и снова приступил к работе.

Но над чем бы Огюст ни трудился, мысль его все время возвращалась к новой теме – скульптуре, которую он называл «Данаида». Вначале, в упоении от тела Камиллы, он жаждал лепить с нее Венеру. Но потом решил, что этот образ уже исчерпал себя. Да и сама идея не вдохновляла. Озарение нашло, когда он вспомнил их первую ночь любви, миг, когда она, склонившись, застыла в стыдливой позе, охваченная страхом, стремясь скрыть от него свое смущение. Он никак не мог простить ей этого страха и в то же время бережно хранил в душе это движение, полное непосредственного чувства и драматизма, чтобы когда-нибудь передать его в скульптуре.

В то утро он неотступно думал об этой теме. Прошла неделя после их спора о «Мысли». Камилла пришла в мастерскую, готовая позировать для новой головы, и он бросил только:

– Раздевайся.

Она не осмеливалась перечить, хотя раздеваться не хотелось.

– Прекрасно, – сказал он, когда она сняла с себя все.

Он провел несколько раз руками по ее спине, и она спросила:

– Как я сегодня позирую?

– Так себе, но лучше, чем прежде. Наклонись больше. Совсем. Коснись пола.

– Коснуться пола? Но он холодный.

– Таким же холодным останется и мрамор, если ты этого не сделаешь. – Он пригнул ее голову вниз, пока она не коснулась пола. Камилла дрожала от холода, и тело все больше напрягалось, а Огюст делал быстрые наброски.

Внимательным, полным любви взглядом он схватывал детали: изящные очертания спины и ягодиц, форму поникших плеч, изгиб бедер, нежную, посиневшую от холода кожу.

Он работал с таким упорством, что она боялась вздохнуть. «Сам господь бог не осмелился бы ему сейчас помешать», – думала Камилла. Она застыла согнутой, и ей казалось, что спина вот-вот переломится и мускулы не выдержат.

– Приподними немного плечи – бедра слишком подняты! Можешь минуту постоять неподвижно? Господи! Перестань же двигаться!

«Как трудно, – подумала Камилла, – быть идеальной натурщицей, но, пожалуй, еще труднее быть идеальной подругой Огюсту». Кровь прилила к голове, и было очень мучительно. Она ждала одобрения, но прошло несколько часов, прежде чем он произнес:

– Можешь разогнуться.

– Ты доволен мною? – У нее затекли все члены, она едва держалась на ногах.

– Ты была терпелива.

– Спасибо, Огюст, ты очень добр.

Он нахмурился. Что ей вздумалось отвлекать его и требовать одобрения, когда он только начал обдумывать ее образ в новой теме любовных объятий.

Но, увидев, как он погружен в свои думы, Камилла решила, что его мысли заняты семьей. Она вдруг спросила:

– Ты скучаешь по семье?

К сожалению, она узнала о Розе, хотя упомянула о ней впервые. «Хотел бы я знать, кто это разболтал в мастерской», – сердито подумал Огюст. Он часто замечал, как маленький Огюст поедает Камиллу глазами, но теперь, бывая в главной мастерской, маленький Огюст держался в стороне. Огюст проворчал:

– Не спрашивай.

– Я должна быть благодарной и принимать тебя таким, какой ты есть?

– Иным я быть не могу.

Он уселся на стул, вид у него был слегка растерянный; она взяла его руки в свои, крепко сжала и сказала:

– Я не хочу разбивать тебе жизнь, Огюст, я хочу вдохновлять тебя.

– Вдохновение – такого понятия не существует, Только труд. Тяжелый труд. – Он порывисто встал, отстранил ее и подошел к «Данаиде»[82].

Он разглядывал скульптуру. Сегодня удачный день. «Данаида» обретала свежесть утренней росы, и хотя в ней вовсю пульсировала жизнь, но сохранился, и затаенный сдержанный пафос. Он был доволен. Может выйти выдающееся произведение.

В этот вечер Огюст пришел к Камилле в приподнятом настроении. И несколько недель они не выясняли больше отношений, а каждую ночь бурно любили друг друга.

2

Роза только и видела Огюста, когда он приходил ночевать, а теперь он часто не являлся и по ночам, и тогда она начала подозревать, что тут замешана другая, но доказательств не было. Когда она спросила, почему его все чаще не бывает дома, он сказал, что уезжал в Шартр и Реймс изучать соборы.

– Старые готические соборы – это лучшие образцы скульптуры, – начал было объяснять он, но замолчал, – все равно Роза не поймет. А когда она стала надоедать расспросами, он вышел из себя.

Это совсем огорчило Розу. Она так хотела, чтобы он был с ней хотя бы добр, а он все сердится.

В постели она прижалась к нему, но его холодность обескуражила ее. Он отвернулся и уснул. В другой раз ночью, когда она сетовала на это, он проворчал:

– Я устал, очень устал, никак не закончу «Врата», я завален заказами.

Как-то, когда они готовились ко сну, Роза, которая всегда раздевалась в темноте и ложилась в постель в скромной ночной рубашке, оставила гореть газовую лампу, скинула с себя все и предстала перед ним обнаженная, приняв соблазнительную позу, чего раньше не делала.

Огюст сел на постели. Господи! Только этого недоставало! Неужели она не может держать себя в руках? Что на нее нашло? Это просто смешно. Как она постарела! Каждый день он видит такие красивые тела, а ее не пощадило безжалостное время. Двадцать лет не прошли даром. Ее движения все еще грациозны, осанка красива, но ей уже сорок. Он вспомнил, какой молодой и привлекательной была она, когда позировала для «Вакханки», и ему стало грустно.