Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

• Название: «Нагим пришел я...»
• Автор: Дэвид Вейс
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

«Нагим пришел я…» – это биографический роман о жизни и творчестве великого французского скульптора Огюста Родена. Дэвид Вейс (хорошо известен его роман о жизни В. А. Моцарта «Возвышенное и земное») – большой мастер биографического жанра сумел создать в романе «нагим пришел я…» художественный образ Родена, нарисовать живо и интересно эпоху, в которую он жил и творил, его окружение.

---

Иногда Огюст встречал на улице Ренуара, который жил поблизости в квартале Батиньоль, и от него узнавал, что остальные его друзья по-прежнему стараются добиться известности, побороть влияние Салона. Как он далек от всего этого, – думал Огюст.

Он продолжал всех избегать, но как-то в воскресенье, когда они с Розой прогуливались по бульвару Клиши, им встретился Дега.

Бежать было поздно, и к тому же Дега, с церемонным поклоном приподняв шелковый воскресный цилиндр, уже обратился к Розе:

– Здравствуйте, мадам.

Огюст не представил их друг другу, а просто сказал:

– Ты хорошо выглядишь, Дега.

– Это только кажется, – ответил Дега. – Но ты не единственный, кто так заблуждается.

– Вы больны, мосье? – спросила Роза.

– Не опасно, мадам, – отозвался Дега. – Причина моей болезни – наш император. Он настолько глуп, что все при нем делаются республиканцами. К чему это приведет – неизвестно!

– Надо надеяться, он не втянет нас в новую войну, – заметил Огюст.

– Хорошо, если бы так, – сказал Дега, – но он беззаботен, этот наш император, старается угодить всем и каждому. – Тут он заметил, что Огюст чувствует себя неловко, хотя молодая женщина с ним, пусть явно не дама, но она красива и привязана к нему. Он сказал: «Мадам, рад был встретиться с вами» – и двинулся дальше. Роза спросила:

– Кто это, Огюст?

– Эдгар Дега, – ответил Огюст. – Мой друг, он художник.

– Он так хорошо одет, – восхитилась Роза.

– У него есть средства, – с горечью сказал Огюст.

– Ты завидуешь ему, дорогой.

– Нет, не завидую! – Но он завидовал, и очень. – Тебе нравятся картины мосье Дега?

– Роза, ну какое это имеет значение?

– А все-таки?

– Он не умеет лгать. Пишет то, что видит, и не считается с чужим мнением.

– А твои работы ему нравятся?

– Зачем это тебе знать?

– Он такой вежливый, – грустно сказала Роза.

– О да, у него прекрасные манеры, когда он этого хочет. Но тебе повезло. Он может быть очень грубым, если кто ему не по вкусу.

– Со мной он не был груб.

– Потому что ты для него пустое место.

4

После трехлетней работы у Каррье-Беллеза Огюст отяжелел и раздался в груди и плечах. Эта постоянная лепка, одна фигура за другой, непрерывной вереницей, придала удивительную силу и ловкость его рукам. Он мог лепить с закрытыми глазами. У него всегда был мрачный вид, но это ему шло, и он хорошо выглядел, хотя его это возмущало, – ведь он считал себя неудачником. Жизнь проходит, он так и не стал скульптором. И впереди никакого просвета, а ему скоро тридцать.

И вот в 1870 году Наполеон III ввязался в войну с Германией.

Император, который все носился с замыслами о великой империи и хотел одним махом подчинить себе всю Европу, оказался втянутым в военную авантюру, куда более опасную, чем хотелось, в такую войну, какой он совсем не желал, и не был уверен, что выиграет. Он стоял во главе армии, в силы которой не верил, и к тому же все яснее сознавал, что в военных делах далеко ему до Наполеона.

Почти все знакомые Огюста в Париже были уверены, что просвещенная Франция победит варварскую Пруссию. Неверящие исчислялись единицами. Пруссию поставят на место, вся страна верила в это и предвкушала победу.

У Огюста не было денег, чтобы заплатить за себя выкуп, и его зачислили в национальную гвардию. Он не рвался в бой: ненависти к немцам у него не было, но в армии он загорелся патриотическими чувствами к прекрасной Франции. Все распевали «Марсельезу» и кричали: «Да здравствует французская армия!». Огюст представлял себе, как он вместе с победоносными войсками дойдет до Берлина, но его назначили в резерв.

Он получил чин капрала, так как умел читать и писать.

В эту необычайно холодную зиму 1870-71 года он отличился дважды: во-первых, отморозил ноги, после чего пришлось носить деревянные башмаки, и, во-вторых, тем, что, обеспокоенный, как бы не отморозить и свои драгоценные руки, получил прозвища «Серьезный капрал» и «Капрал в деревянных башмаках». А Роза содержала в это время всю семью, шила солдатские рубашки по франку за час.

Тем временем Наполеон III убедился в правоте своих сомнений. Германия выиграла войну за шесть недель, и он вынужден был капитулировать в Седане, хотя прошли еще месяцы, прежде чем был сдан Париж, и около года, пока было подписано перемирие.

Полк Огюста иногда перемещали с места на место, но Роден в боях не участвовал. Задачей командира было не воевать против немцев, а сохранить полк национальной гвардии в целости на случай беспорядков в Париже.

Огюст, которого мучили мерзнущие ноги и страх за руки, обнаружил, что холод и жалкое обмундирование, которым его снабжала Вторая империя, представляют для него куда большую угрозу, чем вся немецкая армия. Вскоре ухудшилось его и без того слабое зрение. Теперь он больше ненавидел погоду, чем немцев. Как только было подписано перемирие, после сдачи Парижа немецким войскам, «Капрала в деревянных башмаках» уволили из национальной гвардии: зрение его столь ослабло, что он не разбирал мишени на расстоянии нескольких метров. А это никуда не годилось. Командир ожидал, что гражданская война может вспыхнуть в любой час, и требовал, чтобы его солдаты могли отличить республиканца от роялиста.

Огюст вернулся в голодный Париж, все еще не оправившийся от ужасов осады. Война, которая началась довольно беззлобно, к концу своему довела людей до исступления. Пруссаки обстреливали Париж, поставили город на колени, взяв его измором, и парижане возмущались; но чего другого было ждать от столь отсталой страны, как Германия. А когда немцы забрали Эльзас и Лотарингию, каждый француз почувствовал, что у него словно оторвали что-то от сердца. У Огюста, как и у большинства его соотечественников, это возбудило большую вражду к Германии, чем сама война. Условия перемирия разожгли политические страсти.

Теперь Огюст готов был бороться самым доступным ему способом, при помощи искусства. Но дома его ждало слишком много забот. Мама совсем ослабла от оспы и недоедания; у Папы так ухудшилось зрение, что он почти ничего не видел и едва двигался; тети Терезы не было в Париже, она добивалась освобождения одного из своих сыновей из лагеря военнопленных под Седаном. Все семейные заботы тяжелым бременем легли на плечи Розы.

Она сказала потрясенному Огюсту:

– Просто чудо, что мы выжили, – Но гордилась тем, что сумела прокормить семью. – Ели мы все без разбора – кошек, собак, крыс, всякие корешки, траву, не брезговали и порченым. Достанешь кусок конины – и счастлив. Ужасно было.

– А мои статуи? – он был уверен, что они все погибли.

– Целы и невредимы. Я никому не позволяла и близко к ним подходить.

Он не поверил.

– И ничего не треснуло? Не развалилось?

– Ничего. Я их все закутала. Каждое утро и вечер проверяла, все ли в порядке. Я за ними ходила, как ты меня учил, дорогой.

Он осмотрел фигуры и убедился, что это правда. Роза меняла тряпки, чтобы глина не рассохлась. Она обрызгивала их водой, но в меру, чтобы глина не размякла. Она без устали сметала пыль с нескольких бронзовых фигур. Вся мастерская содержалась в идеальном порядке. Зря он обидел милую Розу. Охваченный внезапным порывом чувств, Огюст обнял ее за плечи и притянул к себе, не зная, как выразить свою благодарность. Он нежно поцеловал ее, но так и не похвалил. Не умел он говорить приятные вещи.

Больная Мама ждала его, лежа в кровати. Слезы навернулись у него на глаза, когда он ее обнял; вид у нее был ужасный, кожа да кости, – за последние месяцы совсем постарела. И Папа, который пытался скрыть слезы, тоже очень сдал. Такой беспомощный и усталый.

Но когда Роза привела в спальню маленького Огюста, дедушка и бабушка сразу оживились – в этом малыше заключался весь смысл их жизни.

Следующие несколько дней Огюст бродил по Парижу в поисках работы. Как-то в один из промозглых дней он встретил Фантена, который оставался в Париже во время осады.

Они остановились на улице Бонапарт, у церкви Сен-Сульпис, в которую попал немецкий снаряд, и Фантен, захлебываясь, рассказывал новости о друзьях. Он говорил заинтересованному Огюсту:

– Удивительно, как все перепуталось. Вот, например, Мане, какой был ярый республиканец, а пошел добровольцем в артиллерию национальной гвардии, а Дега – ярый противник республики – записался в пехоту национальной гвардии, и его из-за плохого зрения перевели тоже в артиллерию. Так вот, были у них разные взгляды, а оказались они в одном месте. Или Ренуар, ты знаешь – мухи не обидит, и тот не выдержал, пошел добровольцем, хотел прямо в бой, а его назначили к кирасирам, ходить за лошадьми. А он в этом ничего не смыслит – он их даже не пишет, – и, как я слыхал, ему и выстрелить не пришлось ни разу.

– Ну а остальные?

– Легро перед самой войной перебрался в Лондон, преподает, и Моне туда же подался от военной службы. Сезанн по той же причине вернулся в Экс, так мне вроде говорили, а Далу откупился от военной службы.