Леонид Борисов - Под флагом Катрионы

• Название: Под флагом Катрионы
• Автор: Леонид Борисов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

«...Роман «Под флагом Катрионы» отличается более строгой документированностью. История жизни последнего английского романтика сама по себе настолько драматична, полна таких ярких событий и глубоких переживаний, что легко ложится в роман, почти не требуя дополнительной «подцветки». Конечно, и здесь автор не мог обойтись без домысла, необходимого во всяком художественном произведении, и в то же время, <...> он имел все основания заявить: «В моем романе о Стивенсоне нет выдумки». (Евг. Брандис)

---

Спустя месяц Стивенсон возвратился на родину. Доктор Хьюлет настоятельно посоветовал ему как можно скорее уезжать в Италию или на острова в Тихом океане.

– Ваши легкие в дырках, – сказал Хьюлет. – Наши дожди и туманы поторопятся уложить вас в гроб. Вы хотите консилиума? Не верите мне?..

– Я устал, у меня всегда, постоянно, изо дня в день болит грудь, – пожаловался Стивенсон, по детски глядя доктору в глаза. – Посмотрите, на кого я похож, сэр! Я высох, мои ребра скоро разорвут кожу и будут торчать оттуда подобно гвоздям!..

Консилиум из пяти врачей вынес единодушное решение: больной обязан немедленно переменить климат, бросить курение, всю жизнь свою подчинить строгому режиму, иначе…

– Какая страшная у вас, джентльмены, профессия! – сказал своим судьям Стивенсон. – И чем талантливее вы, тем хуже человеку…

В этот же день Стивенсон телеграфировал Фенни: «Жди меня выезжаю восьмого пароходе „Дженни“ здоров работаю целую люблю Луи».

Глава третья Фенни и Кэт, Кэт и Ыенни

Порою ему казалось, что голова его разбухает от изобилия планов и замыслов, и, возможно, они-то и позволяют жить, они-то и дают силы и уверенность в правоте своего утверждения: «Иллюзии – это несбывшиеся надежды, а сбывается только то, над чем мы ежечасно трудимся». Очень часто он говорил, что его неизлечимый недуг является наилучшим другом и помощником, – он не позволяет опускать руки и впустую надеяться на выздоровление. Выздоровление невозможно, но, работая, чувствуешь себя здоровым. Следовательно, здоровье – это ощущение, не больше. Сколько лентяев и рантье погибло от туберкулеза в расцвете лет! «А я живу, – шутя говорил Стивенсон, – и умру только тогда, когда осуществлю все мои замыслы». Необходимо написать роман о ненависти. Следовать жизненным фактам – значит обеднять воображение, – так казалось ему, и без этого убеждения он не мыслил о себе как о художнике. Ненависть брата к брату. Почему, из-за чего? Воображению есть над чем подумать.

Необходимо написать роман о Кэт. Тсс!.. Тише, помалкивай, Лу! Не впускай в свой мир ни ближних, ни дальних, дай и тем и другим книгу, дай им право судить о ней и только о ней, а не о тебе. Помалкивай о своих замыслах, говори о том, что ты уже сделал, старайся всё делать хорошо. Кэт… Назови роман о Кэт так: «Катриона».

Гм… Тсс… Кэт прочтет и откликнется. И больше ничего не надо, и об этом больше ни слова…

Стивенсон еще раз недолгое время пробыл на родине. Доктор Хьюлет настоятельно требовал, чтобы он сообщил ему вес своего тела.

– Вес моего тела? – печально повторил Стивенсон. – Как странно и жутко это звучит, мой друг! Полагаю, что во мне не меньше сорока восьми килограммов.

– Не может этого быть! – испуганно пробормотал доктор. – Сорок восемь килограммов! Это вес покойника.

На следующий день Стивенсон в одной сорочке и туфлях встал на площадку весов. Доктор Хьюлет долго мудрил с какой-то движущейся по металлической линейке пластинкой, пристально вглядывался в пациента, несколько раз снимал и снова надевал очки и наконец сказал упавшим голосом:

– Сорок шесть килограммов… Ничего не понимаю. Вес двенадцатилетнего мальчика…

– Что же делать, говорите! – уже не шутя попросил Стивенсон.

Доктор Хьюлет пожал плечами, обнародовал несколько прописных истин о пользе свинины, молока, настойки из сока алоэ и о вреде теплого, непропеченного хлеба, а затем взял лист бумаги и написал:

«Немедленная перемена климата. Мотанье по свету строжайше воспрещено. Дон-Кихот в сравнении с мистером Стивенсоном ожиревший здоровяк. Доктор Хьюлет. 26 сентября 1887 года».

– Возьмите, – сказал доктор, протягивая Стивенсону бумажку. – И найдите себе другого врача, я отказываюсь лечить вас.

Знают ли читатели, каково живется Роберту Льюису Стивенсону? В канун Нового, 1888 года на имя автора знаменитого «Острова сокровищ», «Черной стрелы» и «Похищенною» было получено двести поздравительных телеграмм из Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Эдинбурга, Сан-Франциско, Рима, Мадрида и Санкт-Петербурга, и пятьсот писем – большинство от школьников. Поднимая бокал за новогодним столом и чокаясь с Фенни, Стивенсон на пятом ударе по-башенному бьющих часов быстро-быстро произнес про себя: «Написать книгу, быть здоровым и…» – часы пробили семь раз, нежный облик Кэт проплыл перед глазами Стивенсона, и после него остался золотистый, пушистый след. «И еще…» – вслух сказал Стивенсон, но тут пробил последний, двенадцатый удар, в квадратной коробке часов струнно звякнула пружина, Фенни до дна осушила свой бокал… Стивенсон отпил одну каплю. Она была за Кэт.

«Я люблю моего отчима, – писал Ллойд своему другу. – Не знаю, счастлива ли мама, но я готов назвать моего дорогого Льюиса отцом: он нежен со мною, добр, заботлив, порою он вдруг становится задумчивым, и тогда я наблюдаю нечто странное – он смотрит поверх головы собеседника куда-то вдаль, ничего не слышит, никого не видит, на губах его улыбка. Как счастлив тот, о ком в эту минуту думает мой дорогой Льюис! В самом деле, о ком он думает?»

Он думает о себе, Фенни, Ллойде, матери своей. И, как наваждение, в думы о близких людях невозбранно входит тоска по Кэт, любовь к Кэт Драммонд, вспоминаются далекие годы, родной Эдинбург, таверна, в которой танцевала Кэт, мокрая галька на пляже, испуганные крики пароходов, спокойное помигивание маяка, спасательные шлюпки у мола. В который раз перечитывалась занимательная повесть о своей жизни, подробности которой искусно вводились в романы и даже в короткие рассказы, о чем никто не подозревает; иногда он и сам делал это бессознательно. «Вот как крепко, глубоко и, видимо, навсегда живет во мне память о Кэт», – думал Стивенсон, вспугивая возникавший перед ним образ Фенни.

Фенни… Кто такая Фенни? Деловитая, практическая американка, натура, преисполненная назидательности и умения оборудовать и уютно благоустроить семейную жизнь. Кэт этого, наверное, не сумела бы. Но у Кэт крылья. У Фенни… А зачем ей крылья? Достаточно и того, что крылато воображение ее мужа. Фенни – читательница, первая, непосредственно воздействующая, но не управляющая воображением своего мужа. Кэт, наверное, сумела бы делать это. Кэт… Тсс!

Ллойд… Ему уже двадцать лет; он красив, умен, талантлив. Он пишет рассказы – обычную беллетристику, которую так нелегко писать. Его сестра Изабелла замужем; она старше Ллойда на семь лет. Больше ничего не скажешь о ней.

Как, должно быть, хорошо сейчас в Шотландии!

Проклятый туберкулез!

Однажды на семейном совете (он продолжался шесть часов) Стивенсон спросил всех своих родных, близких, домашних:

– Итак, вы согласны покинуть родные края и вместе со мною отправиться на один из островов в Тихом океане? Не забывайте – путешествие длительное, опасное… Если в течение двух-трех лет мне не станет легче, мы возвращаемся домой.

Ему ответили:

– Мы согласны!

Американский писатель Марк Твен присутствовал на этом совете. Он долго смотрел в глаза Стивенсону – в светлые, лучистые, добрые глаза, и, наконец, произнес:

– Том Сойер и его друг Гекльберри Финн уверяют меня, что я ни за что не выдержу морской качки, что я, наверное, умру на пути к вашему острову, мой дорогой друг, иначе я…

Смахнул слезу с ресниц и, молча поклонившись, вышел.

Стивенсон отдал распоряжение домашним готовиться к путешествию, чтобы… Об этом страшно сказать, – Стивенсон только подумал об этом: чтобы «где-то» остаться навсегда, чтобы «где-то» недолго жить и умереть.

Глава четвертая Страстная любовь, тоска

Да, умереть где-то там, далеко, на Тихом океане, и не от туберкулеза легких: от этой болезни легко и скоро можно было скончаться и на родине… Боль в сердце – вот что отравляет жизнь, мучит, и, кажется, легче станет именно там, на Тихом океане. Почему именно там? Потому, что в Европе всё привычно, всё скучно, мораль фальшива, люди изолгались…

Накануне отъезда Стивенсон встретился с английским писателем Артуром Конан-Дойлем – тридцатилетним загорелым человеком, с усами, закрученными совсем не по-английски, румяным, веселым говоруном и большим фантазером. Артур Конан-Дойль играл на бильярде в большом отеле, куда Стивенсон зашел просто так, без всякого дела, чтобы только где-то переждать сильный дождь. Стук шаров пригласил его в бильярдную – сводчатую комнату с низким потолком, где уже азартно сражались офицер американского флота и штатский в сером костюме. Штатский выигрывал, он работал кием превосходно. Стивенсон уже был знаком с сэром Артуром, а потому сейчас кивнул ему, получил в ответ такой же, но более энергичный кивок, а минут двадцать спустя, когда партия закончилась, сам предложил новую.

– Даю десять очков вперед, – сказал сэр Артур, когда шары были уложены пирамидой на зеленом сукне громадного бильярда. – Не сердитесь, сэр, но я почти чемпион.

– Принимаю, – с улыбкой отозвался Стивенсон. – Но ставлю условие: проиграть мне ровно через тридцать минут.