Леонид Борисов - Волшебник из Гель-Гью

• Название: Волшебник из Гель-Гью
• Автор: Леонид Борисов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

"Образ Александра Грина сам по себе настолько обаятелен и человечески чист, а его стремление увидеть жизнь освобожденной от «свинцовых мерзостей» и от всяческой скверны так резко отделяет его от петербургской литературной богемы, ярко изображенной в повести, что Грин превращается у Борисова в благородного рыцаря, чем‑то напоминающего Дон-Кихота..." (Евг.Брандис)

---

Я понимаю языки человеческий и птичий. Работать мне трудно. Я – особь в русской литературе. На верхи, где нынче и надолго Блок, Брюсов, Белый, Горький, Андреев, Бунин, Куприн и Ахматова, меня не пустят. Я выпадаю из традиций. В компании писателей третьесортных я котируюсь как сорт второй. Ступать по чужому следу и не хочу, и не могу, и не умею. Таково свойство мое, необъяснимое, как всякое свойство, унаследованное природно. Роза благоухает, астра лишена благоухания. Почему? Таково ее свойство. Прошу не печатать этого моего письма к Вам, Сергей Петрович.

Искренне А.С.Грин – ворон».

Вложил написанное в конверт, заклеил его, надписал адрес, вынул бумажник, чтобы спрятать письмо, – фотография глухонемой выпала из створок бумажника. Грин поставил ее на стол. Позвал жену:

– Сядь сюда, Веруша, и выслушай маленькую историю. Можно?

Жена – существо милое, доброе и по великому женскому сердцу своему прощавшее мужу его трудные для нее странности, человек, прекрасно понимавший, с кем связала ее судьба, и в душе гордившаяся тем, что она жена художника, принесла из своей комнаты рукоделье и мирно уселась возле окна. Грин зажег большую синюю лампу и сел рядом с женой. Закрыл глаза и заговорил.

Глава десятая

Кто мальчиком еще таился и любил

Портьеры тяжкие и запах фолианта,

Роб Роя, Зигфрида и Капитана Гранта,

Кто плакал без причин, был нежен, был без сил, —

Того отметил бог проклятием таланта.

А. К. Лозина-Лозинский

– Вот, Веруша, приехал в город цирк. Семья канатоходцев, партерные и воздушные гимнасты, музыкальные клоуны, наездница, дрессировщик собак и укротитель львов. В день премьеры к директору пришел прекрасно одетый человек, вежливо отрекомендовался Геном и заявил, что он фокусник и хотел бы получить ангажемент в цирке. Ряд гастролей, примерно – десять.

«У меня уже есть фокусник», – ответил директор столь же вежливо.

«Но у вас обычный фокусник, – возразил Ген. – Что-нибудь вроде голубей из цилиндра, бумажных длинных лент из шкатулки, приготовления яичницы на холодном камне и исчезнувшей карты, которая находится в кармане у какого-нибудь мальчишки с галерки. Такой у вас фокусник, не правда ли?»

Директор согласился:

«Да, такой, но что плохого вы видите в подобных фокусниках, господин Ген?»

«О нет, нет, ничего плохого! – воскликнул Ген. – Но все такие фокусы публике приелись, господин директор, все они давно разгаданы, и в них нет ничего фантастического ».

«Что же у вас? – спросил директор. – Ваши фокусы фантастические?»

«Мои фокусы – на грани чуда, господин директор. Я работаю не один, вместе со мной приехали сестры мои – близнецы Ген, Вера и Екатерина».

«Хорошо, – немного подумав, сказал директор. – Ваши условия?»

«Тысяча рублей выступление, плюс гостиница, полный пансион и пять тысяч рублей за последнее, заключительное выступление».

Директор, конечно, ахнул, Веруша. Подобного гонорара он не платил самому Пинетти, знаменитейшему фокуснику из Рима, – тому самому, который гастролировал и у нас, в Петербурге, и поразил зрителей подлинным чудом: он выпустил из левого кармана брюк тридцать канареек, из правого – полсотни чижей, из грудного кармана достал орла, из жилетных кармашков вынул десяток петухов и одного истерически заливавшегося в визге поросенка. Из крохотной шкатулки он достал все восемьдесят два тома энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона.

«Я не могу принять вашего предложения, господин Ген, – сказал директор. – Тем более, что я не знаю вашего номера».

«А если узнаете его, тогда как?» – спросил Ген.

«Всё равно, я не в состоянии платить столь большой гонорар. Великому Пинетти я платил тысячу за пять выступлений. Арону с его волшебным жезлом я заплатил бы на пятьсот рублей дороже. Всего доброго, господин Ген», – закончил директор.

«Рановато заканчиваете аудиенцию, – улыбнулся Ген. – Я предлагаю выпустить меня и моих артистов совершенно бесплатно в день премьеры в конце программы. А потом, держу пари, вы заплатите мне столько, сколько я пожелаю».

Директор потребовал от Гена дать открытую репетицию. Ген отказался, он настаивал на публичном выступлении.

«Я отказываюсь от покупки кота в мешке», – утомленно произнес директор.

«Вы совершенно бесплатно получаете жезл Арона и вдобавок к нему популярность. Вот взгляните на аттестацию, полученную мною в Мадриде, Риме, Париже, Лондоне, Нью-Йорке. Извольте, прочтите. Никаких репетиций!»

Директор ознакомился с отзывами. Знаменитый цирк Медрано написал всего только одну фразу: «Мир подобного не видел».

«Хорошо, – сказал директор. – Приготовьтесь к выступлению. Ваш выход приблизительно в одиннадцать часов. Двадцати минут вам достаточно?»

Ген загадочно улыбнулся:

«От двадцати минут до целой жизни, господин директор!»

Наступил вечер премьеры в цирке. Цирк был красив, блестящ, великолепен. Белый с золотым. Белые шелковые абажуры на лампах с золотыми кистями. Белые барьеры лож, амфитеатра и галерки с золотой каймой. Золотой восьмиугольник оркестра с белыми масками трагедии и клоунады. Белый бархат на барьере манежа. Белый с золотыми блестками песок.

В белом униформисты с золотыми каемками на карманах и воротнике. Золотые пуговицы. Синий купол в золотых и серебряных звездах.

Началось представление – обычная цирковая программа, выше средней, ниже отличной. Публика восторженно отбивала ладоши. Так как имени Гена на афише не значилось, о нем было возвещено, как того хотел таинственный артист, в начале программы и за минуту до выступления. Под марш Черномора, несколько модернизованный самим Геном, на манеж вышли, – вышли, обрати внимание, а не выбежали, – две женщины ослепляющей красоты и столь похожие одна на другую, что публика диву далась. Притом и одеты они были одинаково: черные туфли, черные чулки, черное платье, унизанное бисером. Ген – в черном костюме, необычайно бледный, внешне очень интересный и чем-то похожий на дипломата Франции – дал знак униформе, и те на телеге ввезли и сбросили на манеж свежеповаленную липу – один, конечно, ствол ее, в диаметре свыше половины метра. Музыка заиграла вальс. Сестры Ген медленно закружились в чудесном, восхитительном танце. Зрители аплодировали, кричали бис. Внезапно померк свет, и оркестр нежно пролепетал начало известнейшей русской песни «Липа вековая жалобно шумит». Одна из сестер легла на дерево, заложив руки под голову. Ее сестра и брат подняли руки, и сию же секунду сверху в изобилии посыпались живые цветы – розы, левкои, хризантемы, ландыши, сирень… Если даже это и было заранее подстроено, тс всё равно это равнялось чуду. Цирк ахнул. А цветы всё падали и падали. Включили нормальный свет – весь манеж был в цветах, цветы засыпали публику, у всех были в руках огромные букеты. Ароматом цветущего сада повеяло в цирке.

И только в этот момент зрители обратили внимание на то, что артистка, лежавшая на дерезе, исчезает. Она входила в ствол липы, дерево поглощало ее, и через минуту она пропала; только там, где лежала она, чуть серебрилась кора и весь ствол дрожал, точно легонькая веточка на ветру. Ген поднял руку, и снова померк свет. Поваленная липа – о чудо, волшебство и сказка! – под музыку вальса стала приподниматься. Из-под купола посыпались цветы, и синий холодный огонь затанцевал, подобно снежинкам. Дерево поднялось и встало, как живое. Оркестр заиграл победный марш. Сестра исчезнувшей подошла к дереву, обхватила его, прижалась. И в третий раз посыпались сверху цветы – редкостные красные маки, орхидеи, анемоны, олеандры. Директор в ложе своей сидел бледный и растерянный. К нему только что подошел один из служителей, лазавший по его распоряжению на антресоли купола, и шепотом заявил: «Там нет ничего, там пусто, господин директор! Непонятно, откуда берутся цветы…»

По скромным подсчетам директора, цветов упало не менее двадцати тысяч единиц, что должно было составить в среднем десять пудов весу. Но когда ушла в дерево и вторая артистка, удивление директора и всех зрителей достигло истерии. Липа трижды повернулась, музыка смолкла, тихое, нежное пение послышалось сверху, и когда все две тысячи зрителей подняли головы, на них посыпались разноцветные шелковые платки и волшебного рисунка галстуки; одновременно с этим ливнем подарков словно из-под земли выпорхнули детские воздушные шарики; к каждому были привязаны маленькие звоночки. Представь себе, Веруша, картину: пятьсот шариков поднимают звон! Они достигают купола. Легкий толчок. Музыкальный аккорд, «ах!» всего цирка. А на манеже – дерево и никого из людей. Ген изчез. Музыка играет то, что ей приказано: «Липа вековая жалобно шумит».

Золотая цепь вдруг вытягивается из-под купола, она блестит и сверкает, от нее отскакивают веселые световые зайчики и лучистые, слепящие блики. По цепи на вытянутых руках спускаются сестры и за ними сам Ген. Немая сцена. Тишина. И – выстрелы аплодисментов, гром и плеск, топот и крики. Директор бежит из своей ложи, обнимает артистов – и здесь и его и его зрителей настигает последний, заключительный фокус. Дерево падает, раскрывается надвое вдоль ствола, и из него, как из гнезда, вылетают птицы. Вот ласточка. Вот кенарь, вот малиновка! Снегирь, синичка, чиж! Семейство Ген раскланивается с публикой. Зрители встают и аплодируют волшебникам, – иначе их не назовешь. Птицы летают по всему помещению цирка. Нагруженные букетами цветов, расходятся зрители по домам, удивленные, восхищенные и встревоженные до последней степени.