Анна Зегерс - Седьмой крест

• Название: Седьмой крест
• Автор: Анна Зегерс
• Издательство: Художественная лиература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

«Седьмой крест» (1939) давно признан лучшим романом Зегерс. История семи заключенных, которые бежали из гитлеровского концлагеря Вестгофен и из которых только один сумел спастись, волновала читателей разных стран задолго до того, как книга могла увидеть свет в послевоенной Германии.

---

Рядом кто-то тоже облокотился на перила. Георг внимательно посмотрел на соседа: лодочник в темно-синей фуфайке. Если кто-нибудь встанет здесь, облокотясь на перила, он не долго простоит в одиночестве, сейчас же один за другим подойдут люди – лодочники, слоняющиеся без дела, рыболовы, у которых почему-то не клюет, старики. Ибо струящаяся вода, чайки, грузчики и пароходы – все движется для них, неподвижно созерцающих реку. Возле лодочника оказалось уже пять-шесть человек.

– А что стоит твоя куртка? – спросил лодочник.

– Двадцать марок, – отозвался Георг.

Он хотел уйти, но вопрос дал новый толчок его мыслям.

По дороге приближался еще один лодочник, толстый, почти лысый.

– Алло! Эй ты! – сыпались возгласы на его лысину.

Он поднял глаза, засмеялся и схватил лодочника, стоявшего наверху, за ноги, а тот уперся в землю. Раз-два – и толстяк, невзирая на толщину, подтянулся кверху, просунув крупную лысую голову между ногами верхнего. Снова раздалось:

– Как живешь – хлеб жуешь?

– Понемножку, – сказал новоприбывший, по выговору – голландец.

Со стороны города приближался крошечный человечек с удочками и ведерком, с каким дети играют в песке.

– А вон и Щуренок, – сказал толстяк. Он рассмеялся, так как Щуренок со своими удочками и детским ведерком казался ему такой же неотъемлемой принадлежностью этой пристани, как колеса в городском гербе.

– Хейль Гитлер! – крикнул Щуренок.

– Хейль Щуренок! – крикнул голландец.

– Вот мы тебя и поймали, – сказал парень, у которого ударом кулака нос был свернут на сторону, хот л казалось, что он вот-вот станет на место. – Ты покупаешь своих рыб на рынке.

Голландца он спросил:

– А что новенького на белом свете?

– На белом свете всегда бывает что-нибудь новенькое, – ответил голландец, – да ведь и у вас тут кое-какие делишки стряслись.

– Ну… У нас все идет как по расписанию, – сказал парень со свернутым носом, – как по маслу. Нам теперь, говоря по правде, и фюрера-то никакого не нужно. – Все растерянно уставились на него. – Ведь у нас уже есть один такой, что весь свет нам завидует. – Все засмеялись, кроме говорившего. Он зажал ноздрю большим пальцем.

– Восемнадцать марок, идет? – сказал лодочник Георгу.

– Я сказал – двадцать, – отвечал Георг. Он опустил глаза, боясь, как бы его не выдал их блеск.

Лодочник ощупывал материю.

– Прочная? – спросил он.

– Очень, – сказал Георг. – Но только не слишком теплая. Вот такая шерстяная лучше греет.

– Невеста мне каждый год такие вяжет.

– Значит, любит, – сказал Георг.

– Хочешь меняться?

Георг прищурился, как бы соображая.

– Примерь, хочешь?

– Идем в уборную, – сказал Георг. Он предоставил смеющимся смеяться: они не должны знать, что на нем нет рубашки.

Когда обмен состоялся, Георг скорее побежал, чем пошел, следуя течению Рейна. Важно выпрямившись, лодочник вышел в новой куртке из уборной и направился к стоявшим у перил; одной рукой он подбоченился, другую поднял для приветствия, и его широкое лицо ясно выражало уверенность в том, что он еще раз кого-то ловко надул.

Остаться в ней все равно было бы опасно, думал Георг, но и менять – тоже опасно.

Ну, как вышло, так и вышло.

Вдруг кто-то рядом окликнул его:

– Эй! – С ведерком и удочками за ним шел, подпрыгивая, Щуренок, легконогий, словно мальчонка. – Куда вы направляетесь? – спросил он.

Георг показал прямо вперед:

– Все прямо по берегу Рейна.

– А разве вы не здешний?

– Нет, – сказал Георг. – Я здесь лежал в больнице. Я иду к родным.

Щуренок сказал:

– Если мое общество не обременит вас… Уж очень я человек компанейский.

Георг промолчал. Он еще раз искоса взглянул на Шуренка. Ему с детства приходилось бороться против какого-то странного и тревожного чувства, охватывавшего его, если у человека не все оказывалось в порядке – какой-нибудь вывих в мыслях или в душе или физический недостаток. Только Валлау окончательно излечил его от этого чувства: «Вот тебе живой пример, Георг, как человек может до этого дойти». И мысли опять привели его к Валлау. Неукротимая тоска овладела им. Всей моей теперешней жизнью обязан я ему, думал Георг, даже если бы мне сегодня пришлось умереть! Щуренок же продолжал болтать:

– А вы уже были здесь на днях, видели этот большой праздник? Все-таки очень чудно. А вы были здесь во время оккупации? Как они тогда скакали по улицам на своих серых конях, эти марокканцы! А какие плащи у них красные! Французы – те совсем другое пятно на картине города, эдакой голубовато-сизый туманец. Чего вы так бежите, разрешите спросить, вы хотите еще сегодня попасть в Голландию?

– Разве это дорога в Голландию?

– Сначала вы попадете в Момбах, где едят одну спаржу. Ваши родственники там живут?

– Дальше вниз.

– В Буденгейме? В Гейдесгейме? Они крестьяне?

– Отчасти.

– Отчасти… – повторил Щуренок.

«Отделаться мне от него? – размышлял Георг. – Но как, черт побери? Нет, всегда лучше вдвоем-втроем… Тогда тебя скорее примут за здешнего». Они миновали разводной мостик над плотовой пристанью.

– Господи, как в обществе время-то бежит, – констатировал Щуренок, словно кто-то обязал его торопить время.

Георг посмотрел вдаль, за Рейн. Там, на острове, совсем неподалеку, стояли в ряд три низеньких белых домика, они прижались к воде. Что-то в этих домиках, из которых средний напоминал мельницу, показалось ему знакомым и манящим – словно там жил кто-то, кто был ему мил. Вытянувшись над островом, перекинулся к дальнему берегу железнодорожный мост. Они миновали его начало, где стоял часовой.

– Красивый мост, – похвалил Щуренок. Георг последовал за Щуренком, который сошел с дороги и зашагал по луговине. Один раз тот остановился и понюхал воздух. – Орешник! – Щуренок нагнулся и собрал несколько орехов в свое ведерко. Георг искал торопливо и судорожно давил орехи каблуком. Щуренок засмеялся: – Да вы, видно, обожаете орехи!

Георг постарался овладеть собой. Он был весь в поту и очень утомлен. Не может же в конце концов этот проклятый Щуренок вечно бежать рядом с ним. Должен же он начать удить где-нибудь.

– Там видно будет, – сказал тот, когда Георг наконец осторожно спросил его.

Начался ивняк, напомнивший Георгу Вестгофен. Тревога Георга все росла.

– Вот! – сказал Щуренок.

Георг остолбенел. Они стояли на косе. Перед ними направо и налево бежал Рейн, «дальше» идти было некуда.

Когда Щуренок увидел изумленное лицо Георга, он рассмеялся.

– А вот я вас и надул, а вот я вас и провел! Зачем так торопились!

Он положил на землю удочки и ведерко и потирал себе ляжки.

– А у меня, по крайней мере, компания была!

Он не подозревал, что секунду назад был на волосок от смерти. Георг отвернулся и здоровой рукой прикрыл лицо. Сделав над собой невероятное усилие, он спокойно сказал:

– Что ж, до свиданья.

– Хейль Гитлер! – отвечал Щуренок.

Но в этот миг ветки ивняка раздвинулись, из них вышел полицейский с усиками и прядью на лбу и весело сказал:

– Хейль Гитлер, Щуренок! Ну, покажи-ка мне свое разрешение на рыбную ловлю.

Щуренок сказал:

– Так я ведь не ужу.

– А твои удочки?

– Так они всегда со мной, как у солдата ружье!

– А ведерко?

– Вы загляните-ка в него. Три орешка.

– Щуренок, Щуренок! – вздохнул полицейский. – Ну, а вы? У вас есть документы?

– Это мой друг, – сказал Щуренок.

– Тем более, – сказал полицейский или собирался сказать, так как Георг, сделав как бы случайно несколько шагов к ивняку, вдруг пошел быстрее, а затем побежал, раздвигая ветки. – Держи! – заорал полицейский, отнюдь не добродушно и шутливо, а уже совсем по-полицейски. – Держи! Держи!

И оба они пустились бежать за ним, полицейский и Щуренок. Георг пропустил их мимо. Как отвратительно все это отдавало Вестгофеном – и поблескивающие лужи, и ивняк, и свистки, и бешеное биение сердца, которое сейчас его выдаст. На той стороне реки, совсем близко, была купальня: балки, омываемые водой, и между ними плот.

– Вот он! – крикнул Щуренок.

Теперь раздались свистки на берегу, не хватало только сирены. Хуже всего эта проклятая слабость – колени словно из ваты – и ощущение нереальности всего происходящего, оттого что все это не может случиться с человеком наяву, это как в страшном сне, когда, несмотря ни на что, бежишь и бежишь. Он упал плашмя – на рельсы, как только потом заметил. Оказывается, он попал на территорию фабрики. Из-за стены доносилось однообразное жужжание ремней, но уже не было ни свистков, ни криков.

– Конец, – сказал он, сам не зная, что разумеет под этим – конец ли его силам или его слабости. Без единой мысли ждал он некоторое время какой-нибудь помощи извне, или какого-то пробуждения, или чуда. Но чуда не произошло, и помощь извне тоже не пришла. Он встал и пошел дальше. Он выбрался на широкую улицу с двумя рядами рельсов; улица была пустынна, по сторонам ее тянулись не ряды домов, а отдельные фабричные здания. Решив, что берег теперь охраняется, он снова углубился в город. Сколько часов потеряно! Как она ждет, думал он, пока наконец не сообразил, что ведь это глупость. Лени никак не может ждать, она ничего не знает. Никто не поможет, никто не ждет. Неужели действительно нет никого, кто бы ждал, кто бы помог? Его рука болела – он опять упал па нее; аккуратная, чистая повязка вся в грязи.