Ирина Майорова - Про людей и звездей

• Название: Про людей и звездей
• Автор: Ирина Майорова
• Жанр: Современная проза

Ирина Майорова на протяжении нескольких лет вела рубрику светской хроники в одном из самых популярных российских изданий – газете «Жизнь». Ей не понаслышке известна работа газеты изнутри. В своей книге писательница позволяет читателю проникнуть в святая святых российских «желтых» СМИ – редакцию, и узнать, как создаются «мегасенсации» и «мегабренды».

---

Бродить по пляжу Федулов не мог, и Уле пришлось совершать чес одной. Умаявшись, она через полчаса рухнула на лежак рядом с Женькой.

– Ни его, ни ее. Как сквозь землю провалились.

– А может, они в номере остались? – предположил, морщась от боли, Женька.

– Нет. Ты же видел, дверь на лоджию закрыли – значит, ушли.

– Дверь закрыли, кондишн включили и кувыркаются в постели в свое удовольствие.

– Может быть… – лениво согласилась Улька.

– Тогда давай в медпункт сходим, чтоб мне повязку наложили и укол какой-нибудь обезболивающий сделали. А то я к вечеру вообще ходить не смогу.

– Обалдел! – вытаращилась на коллегу Асеева. – А кто на закрытии и банкете снимать будет?!

В медпункте врач, осмотрев Женькину ногу, направила его в курортную поликлинику на рентген: «Перелома вроде нет, но надо все-таки сделать снимок. И с ним прямо к травматологу».

Асеева с коллегой в поликлинику не поехала: «Буду я там вонь нюхать!» – но деньги на такси в оба конца все же отстегнула.

Федулов вернулся часа через три. С загипсованной по середину икры ногой.

– Трещина, – виновато доложил он Асеевой. – Сказали: меньше двигаться и ногу на весу держать. – Увидев, как перекосилось лицо старшей по их маленькой команде, успокоил: – Да не дрейфь, не буду я лежать.

Только самопожертвование фотокора оказалось ни к чему. Заозерный, как выяснилось ближе к вечеру, улетел в Москву еще до полудня – в столице у него начинались съемки в очередном крутом боевике. А Гортензия, пройдя по звездной дорожке, дисциплинированно отсидев два часа на церемонии закрытия и получив приз за лучший дебют (супруг-бизнесмен позаботился), не осталась даже на банкет. Уля намеревалась проследить за ней до самого номера, чтоб убедиться в верности полученной от тетки-цветочницы информации, но потеряла певицу-актрису из виду.

В редакцию пришлось отправлять только кадры, сделанные с крыши. Но, к радости сочинского десанта, Габаритова они вполне удовлетворили. Когда босс, просмотрев снимки, позвонил, чтоб похвалить сотрудников за хорошую работу, Уля честно поделилась сомнениями. Отметила, что и Гортензия на фотках толстовата, и Заозерный будто в росте уменьшился. «Да они это, они! – заверил Асееву шеф. – Заозерный вообще похож, а Гортензия – ну разнесло бабу от хорошей, сладкой жизни. А может, она беременная? – поразился собственному озарению Габаритов. – Ну точно, беременная! И не от мужа, а от Заозерного. Но в материале ты пока про это не пиши. Здесь, в Москве, еще за ними последим, Дуговская в элитные гинекологии отзвонится. Неужели от любовника рожать решится? Нет, все-таки, наверное, аборт сделает…»

Асеева, как и все в редакции, прекрасно знала эту особенность босса: придумав что-нибудь, он сам начинал в это верить и требовал от корреспондентов «железных» доказательств своей правоты. Таковые, понятное дело, не находились – откуда им взяться, если событие или явление существовало только в воображении Алиджана Абдуллаевича? И тогда приходилось или расписываться в своей беспомощности (за чем следовали высочайшая немилость, упреки в непрофессионализме и снижение зарплаты), или заниматься подтасовкой.

Однажды Костя Ястребов пробился на интервью к заместителю одного из министров. Зам этот был далеко не первый, а восьмой или десятый в министерском списке – обладатели солидных портфелей, оберегая репутацию, старались с «желтой» прессой не общаться. Ответив на вопросы, чиновник полюбопытст­вовал:

– А этот главный у вас… как его… Размеров…

– Габаритов, – подсказал Костик.

– Да, Габаритов. Он кто? Азербайджанец?

– Нет, он из Узбекистана.

– А фамилия чего такая странная? Неузбекская совсем.

– Да я не знаю, – признался Костик. – Он, кажется, ее переделал, чтоб по-русски легче произносилась.

На том беседа была закончена. И когда по прибытии Ястребова в редакцию шеф поинтересовался: «А про меня он что-нибудь спрашивал?» – Костик почти дословно передал касающуюся босса часть беседы. Через неделю на «летучке» Алиджан Абдуллаевич, повествуя о растущей популярности «Бытия» в высших кругах власти и своей собственной значимости, выдал сотрудникам, в том числе и присутствовавшему Костику, следующую информацию:

– Ястребов недавно делал интервью с вице-премьером, так тот проявил доскональное знание моей биографии. Вплоть до того, где я родился, что закончил. Всю мою трудовую биографию назубок знает. Как вы понимаете, неспроста…

Собственные перспективы в связи с «блестящим» знанием его биографии членами правительства Габаритов рисовать не стал: дескать, сами представьте…

«Черный» адреналин

Вернувшись из Сочи в Москву, Асеева в тот же день, а точнее, вечер столкнулась нос к носу с Булкиным. Они договорились с Лилькой встретиться у «Шангрила» на Пушкинской, и Уля, приехав на десять минут раньше, курила возле вхо­да в казино. Робика она заметила издали: он на всех парах мчался в направлении к станции метро «Чеховская». Так бы и промчался мимо, если бы Уля его не окликнула:

– Алло! Своих не узнаешь?

Робик затормозил так резко, что, казалось, из-под резиновых подошв его кроссовок пошел дымок:

– Здорово! Ты чего тут? Тусовка какая?

– Да нет, просто с Лилькой оттянуться решили. А ты сейчас где?

– Забросил в «Известия» диск со своими снимками. Если понравятся, сказали, в штат возьмут. Еще в пару изданий по электронке отправил. Да, блин, понимаешь, залез в архив, а там одни звездные сиськи и жопы. В приличных изданиях показать нечего. Наскреб кое-как кадров сорок—пятьдесят.

– И хочется тебе бегать, как мальчику? – снисходительно оглядела с головы до ног бывшего коллегу Асеева. – В глаза заглядывать: примут – не примут? Возвращайся в «Бытие», ты ж там асом считался. Габаритов возьмет. Это он раньше кричал: «Я никого не держу! Кто ушел из редакции – тому путь обратно закрыт!» А сейчас всех собирает – работать-то некому. Возвращайся, а, Робик?

– Не-е-е, не вернусь, – решительно замотал головой Робик. – Я лучше треногу и лестницу за каким-нибудь «фотомэтром» таскать буду.

– Ну и дурак! Вот скажи честно: неужели ни разу не пожалел, что ушел?

– Честно? Были минуты слабости. Казалось, часть себя потерял. Что не хватает чего-то, без чего жить не смогу. Но заставил себя все спокойно проанализировать и понял: я потерял только то, что ненавидел и что грузило со страшной силой. Постоянную внутреннюю взвинченность: ожидания втыка от Габаритова, страх чего-то не успеть или не суметь… Стыд и ощущение вины перед людьми, которых выставил в дурацком свете или вообще подставил. В общем, если и был адреналин, то со знаком «минус». Вредный такой адреналин, разрушающий. Я тут пару дней назад с Дуговской виделся… Не знаю, рассказывать тебе или нет… К Габаритову с информацией на врага номер один не помчишься?

– А когда это я стукачкой была?

– Да? Не была разве? Шучу, шучу… Ну так вот, разговорились мы с Римкой… Можно сказать, душу друг другу излили. Я ей про «черный» адреналин, а она про то, что в вечном страхе живет. И не только перед Габаритовым, но и перед… – Булкин показал пальцем на небо. – «Иду, – говорит, – на работу и чуть ли не молюсь: только б тема забойная была, только б за ночь случилось чего-нибудь, от чего у читателей кровь в жилах бы стыла. И тут же себя осекаю. О чем прошу, идиотка? Чтоб на какого-то человека жуткая беда свалилась? Это ж грех какой! Не замолишь. А у меня Санька – вдруг на него кара за то, что я делаю, обрушится?» Я потом долго думал над ее словами. Да чего я тебе рассказываю – сама, наверное, то же самое чувствуешь.

– Представь себе, не чувствую! – окрысилась Асеева. – Все это вшивые интеллигентские заморочки!

– Ну понеслось! – ухмыльнулся Робик. – Я с тобой как с человеком разговариваю, а ты мне габаритовскую теорию толкаешь! Пока, Асеева! Мне бежать надо.

– Чистоплюй хренов! – прошипела вслед Робику Уля и достала из пачки еще одну сигарету: настроение было испорчено напрочь. По­этому опоздавшую на пять минут Лильку она зло отчитала: – Я тебя тут ждать нанималась, что ли? Еще пять минут – и ушла бы!

– Да чего ты на меня напустилась? – не осталась в долгу подруга. – Кто виноват, что ты сегодня приперлась вовремя? Всегда я тебя по полчаса жду…

Просидев в кабаке до полуночи, домой Уля попала только к часу. Пока мылась и гладила на завтра сарафан, думала: усну, не успев голову до подушки донести. Ничего подобного. Проворочалась до четырех утра. И все из-за этого Булкина. В мыслях она продолжала спорить с Робиком, доказывала: так, как «Бытие», работают все ведущие зарубежные таблоиды. Но в глубине души понимала: Булкин прав.

Задремав под утро, Уля проснулась от звонка будильника с такой головной болью, что захотелось умереть. Она даже представила, что лежит, такая невыносимо красивая и торжественная, в гробу, а кругом все утопает в цветах, народу в траурный зал набилось – не протолкнуться. Габаритов стоит у гроба с черно-красной повязкой на рукаве и говорит речь: «Сегодня мы провожаем в последний путь блестящего профессионала, лучшую светскую журналистку страны, душевного друга Ульяну Асееву. Без нее «Бытие» осиротело. Но, к счастью, наша Уля успела воспитать достойную смену: в отделе, который она возглавляла, подрастают молодые талантливые кадры. Спи спокойно, наша дорогая коллега. Твое дело в надежных руках!»