Родриго Кортес - Часовщик

• Название: Часовщик
• Автор: Родриго Кортес
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19356-1

Во всем Арагоне, во всей Кастилии нет часовщика искуснее Бруно Гугенота. Он настолько преуспел в своем мастерстве, что дерзнул бросить вызов самому Создателю, решив взять и повернуть ход времени. И немудрено, время действительно неспокойное: повсюду рыщут шпионы, вынюхивая очередного еретика, чтобы оттащить его на костер.

Время, считает Бруно, течет в какие-то совсем уж мрачные дебри… Надо чуть-чуть подправить: поменять шестерни, затянуть пружину, перевести стрелки… И вот уже пошло другое время — полегче, повеселее…

Но, увы, не менее кровожадное, чем прежнее. И Бруно предстоит очень скоро убедиться в этом…

---

— Как и все действительно гениальное, ваш проект слишком возвышается над законами грубой механики.

Гранд расхохотался.

— А для чего я вас пригласил?! Думайте! Вы же у нас мастера!

С этого самого момента к часовщикам приставили двух гвардейцев, и бежать стало решительно невозможно. Нет, ни для Олафа, ни для Бруно построить это титаническое сооружение труда не составляло — были бы плотники и лес. Проблема заключалась в другом: чем закачать воду на верх титанической башни.

Самым простым двигателем для закачки воды мог стать идущий по кругу осел; учитывая размеры клепсидры, полсотни ослов. Но вот беда: главная идея благородного сеньора как раз в том и заключалась, чтобы клепсидра работала сама собой — безо всякого вмешательства со стороны.

Часовщики думали несколько суток — так напряженно, что Олаф почти лишился сна и — впервые — признал свое поражение.

— Все-таки зря я согласился…

— Не бойся, Олаф, я придумаю… — подбодрил его тогда Бруно.

— Что тут придумаешь? — горестно просипел Олаф. — У тебя точно ветер в голове, если ты думаешь, что можешь…

— Ветер? — замер Бруно. — Ты сказал, ветер?! Он уже полыхал идеями — сотнями идей. И все стронулось.

В считанные дни плотники отстроили вдоль реки череду самых обычных для этой местности ветряных мельниц. Но вместо того чтобы молоть зерно, ветряки были призваны качать воду. Затем в центре сада поднялась титаническая «Вавилонская башня» будущих водяных часов. Затем к ней протянулись десятки дощатых, обмазанных глиной акведуков. И в конце концов наступил миг, когда все было готово и следовало сделать последний шаг.

— Если она не заработает, с нас кожу сдерут, — проронил тогда Олаф.

— Она заработает, — поджал губы Бруно и выбил затвор.

Пожалуй, именно тогда он осознал, что превзошел отца.

Проводив исповедника четырех обетов Томазо Хирона в Сарагосу, брат Агостино первым делом заново перечитал устав и все буллы и указы, касающиеся Святой Инквизиции. И с каждой новой страницей сердце нового Комиссара Трибунала переполнялось восхищением.

— До чего же толково! — бормотал он.

В отличие от Орденов, Трибунал не участвовал в Крестовых походах, а потому не мог покарать ни одного явного соперника Папы — ни гугенота, ни еврея, ни магометанина. В его полномочия не входило приобщение к Церкви поклоняющихся рощам и ручьям язычников, и даже ведьму или колдуна, определенно служащих врагу рода человеческого, инквизитор мог наказать лишь при наличии доказанного вреда.

Святая Инквизиция не продавала индульгенций, не брала денег за проведение свадеб и похорон, не крестила, не причащала, не исповедовала, словом, не имела ни единого обычного для духовного лица источника дохода.

Однако Святая Инквизиция имела право на самое главное — толкование смысла. Отныне только она решала, что есть грех и ошибка, а значит, любое слово — сказанное вслух или написанное на бумаге — давало Комиссару повод возбудить преследование. И вот здесь тот, кто все это придумал, предусмотрел все.

Брат Агостино внимательно перечитал бумаги еще и еще раз и с каждым разом убеждался: однажды попав к нему в руки, не должен вырваться никто.

— Олаф! — тут же понял, куда бить в первую очередь, брат Агостино.

Под давлением Совета мастеров — там, на площади — они с Томазо отпустили Олафа на свободу — пусть и ненадолго. И теперь судебный процесс над Олафом просто обязан был стать показательным, чтобы каждая собака в этом вшивом городе видела, кто сильнее — Церковь или городской Совет старейшин.

Единственное, что смущало Агостино, так это довольно невзрачное обвинение. За навет на падре Ансельмо вполне хватало епитимьи, а для обвинения Олафа в причинении вреда колдовством Трибуналу остро не хватало свидетеля. Ясно, что смертельно раненный Марко до суда не доживет.

«Может быть, его приемный сын что-нибудь скажет?.. Как его… кажется, Бруно…»

— Охрана! — громко позвал Комиссар Трибунала.

В дверях выросли два дюжих доминиканца.

— Идите в мастерскую Олафа Гугенота… — строча приказ о вызове для дачи свидетельских показаний, проронил Агостино. — Возьмите его сына Бруно и доставьте ко мне.

— Прямо сейчас? — поинтересовался тот, что посообразительней.

Агостино задумался. День вышел напряженным, и допрашивать этого мальчишку прямо сейчас, посреди ночи, не хотелось.

— Взять немедленно, — твердо кивнул Комиссар Трибунала, — а на допрос ко мне привести с утра.

Бруно добрался до усадьбы сеньора Франсиско к утру и с помощью дворецкого нашел гранда в бассейне с полусотней голых девиц. И тот, узнав, что Олафа арестовали за богохульство и колдовство, вытаращил глаза.

— Но это же не преступление! Кто его за эту чушь арестовал?

— Святая Инквизиция.

На лице благородного сеньора отразились самые противоречивые чувства. Его определенно задело самоуправство святых отцов, но и вступаться за рядового ремесленника, да еще из-за такой мелочи ему, гранду, не стоило — не так поймут.

— Ты иди, Бруно, иди, — все-таки выдавил он. — Мне как раз нужно организовать гимнасий, где прекрасные обнаженные юноши будут петь гимны восходящему солнцу… Думаю, серьезного ущерба твоему отцу не причинят… ну, всыплют два десятка плетей…

Бруно низко поклонился и отправился прочь. Он уже видел, что сеньор Франсиско не желает исполнять роль регулятора.

Томазо перечитал донесения агентуры и покачал головой. Австриец вел себя на редкость осторожно, словно был предупрежден о возможном покушении. А потому предпочитал находиться во дворце в центре Сарагосы, за тройным оцеплением из гвардейцев.

Исповедник просмотрел карту, вышел в центр и сразу понял, откуда следует попробовать. Вернулся в секретариат, выбрал мушкет с предусмотрительно отсоединенным прикладом, завернул его в коврик, переоделся мастеровым и вскоре уже отмыкал дверь храмовой башни. Поднялся по лестнице на самый верх, туда, где располагались куранты, и приоткрыл специальное оконце для освещения механизма. Площадь была видна как на ладони.

Томазо неторопливо собрал мушкет и осмотрел механизм. Это были совсем еще новые, модные куранты — с тонкой минутной стрелкой и «кукольным театром», показывающимся народу каждые три часа. И окошко, через которое выезжали куклы, было крайне удобно для стрельбы.

Он прилег, установил мушкет и отдался ожиданию, как учили, расслабленно и с удовольствием. Здесь было одно неудобство — колокол. Его звук отдавался от стен башни и бил по ушам столь резко, что Томазо едва выдерживал. И через двенадцать часов, когда колокол отзвонил четырежды, а куклы четырежды показались народу, Австриец вышел из дворца.

Снующий по площади народ восторженно закричал, и Томазо прижался к мушкету. Обзор был великолепен, однако расстояние от ступеней дворца до кареты составляло от силы два десятка шагов.

Австриец шагнул по ступеньке вниз и приветственно поднял руку. Народ взревел, Томазо уверенно взял гранда на мушку и чертыхнулся — Австрийца уже прикрывал собой огромный толстый гвардеец.

Австриец шагнул на следующую ступеньку, и его сразу же закрыло трепещущее под ветром знамя. Австриец спустился вниз, и его мгновенно окружила толпа офицеров.

Это не было проблемой: отсюда, сверху, Томазо вполне мог разнести ему череп, но офицеры невольно толкали главного претендента на престол, и, едва Томазо прицеливался, Австриец уже оказывался в другом месте. А потом Австриец быстро нырнул в изукрашенную золотом карету, и куранты, словно празднуя победу над Орденом, зазвенели так оглушительно, что Томазо бросил мушкет, изо всех сил зажимая уши, протиснулся меж вертящихся шестерен и побежал вниз по ступенькам башни. У Ордена оставался лишь один шанс устранить Австрийца — самый невероятный.

Мади аль-Мехмед догадался, что Олафа выкрали, когда попытался вернуть ему кошель с двадцатью честно заработанными мараведи. Посланный в мастерскую альгуасил вернулся ни с чем.

— Ни Олафа, ни его сына там нет, и, похоже, давно. Горн холодный.

Тогда судья отправил альгуасила к старейшинам, и выяснилось, что Олафа не видели и они — с того самого дня.

— Может, укрылся где? — предположил альгуасил. — Часовщики ему именно это советовали.

Мади лишь покачал головой. Он знал, в каком безденежье провел Олаф последние полгода; в таком положении двадцатью золотыми мараведи не бросаются. А деньги так и лежали в опечатанном архивном сундуке городского суда.

— Что, может, к инквизитору сходить? — сам предложил альгуасил. — Вдруг Олаф у них?

— Нет, — отрезал судья. — Не сейчас.

Мади понимал, что, если выяснится, что Олаф арестован святыми отцами, ему, как представителю закона, просто придется потребовать его выдачи, потому что ни богохульство, ни колдовство — сами по себе, в отсутствие доказанного вреда — по арагонским законам не являются преступлениями. А когда ему откажут, — а ему наверняка откажут, — судья будет обязан добиться выдачи силой — восемью своими альгуасилами против двенадцати закаленных в боях доминиканцев.