А. Сахаров (редактор) - Петр III

• Название: Петр III
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

За 186 дней своего царствования Пётр III издал 192 указа, из них указы о дворянской вольности, отмене Тайной канцелярии и прекращении преследований иноверцев свидетельствовали о незлобивом характере правителя. Но воспоминания современников о Петре противоречивы, по-разному изображён «третий император» и авторами этой книги. Кульминацией каждого повествования является «трагедия в Ропше» – убийство императора и предшествующие этому драматические события дворцового переворота 1762 года.

В данный том вошли следующие произведения:

Г. Самаров «На троне великого деда»

Э. М. Скобелев «Свидетель»

---

Пётр Фёдорович снял с себя бывшие на нём ленту и орден Чёрного Орла и приказал Бломштедту молчать пред кем бы то ни было и, что бы ни случилось, соблюдать полное молчание относительно его сана, обращаться с ним на глазах посторонних, как с простым офицером. При этом император отвечал лишь таинственным смехом на все любопытно-нетерпеливые вопросы молодого человека, от которых последний не мог воздержаться. Лошадей снова сменили, причём со станционным смотрителем разговаривал барон Корф, а император сидел в углу кареты, прижимая к лицу платок.

Часов через пять езды путники добрались до расположенного в шестидесяти вёрстах от Петербурга небольшого городка Шлиссельбурга, лежащего вблизи истока Невы из Ладожского озера. По приказанию барона Корфа ямщик поехал кругом города к берегу Невы, где как раз против Шлиссельбургской крепости находится перевоз.

Эта крепость лежит на Ореховом острове посреди сильно расширяющейся в этом месте реки. Она была построена в 1334 году великим князем Юрием Даниловичем, затем занята шведами, а в 1702 году снова отобрана назад Петром Великим. Прежде крепость называлась Орешком, а от Петра Великого получила наименование Шлиссельбурга, так как он считал её ключом[23] к своим финским завоеваниям. Продолговатый, овальной формы остров, опоясанный могучими высокими стенами, грозно возвышался посреди сдавленной с обеих сторон высокими берегами реки; внутрь этого мрачного укрепления вели небольшие ворота с железной решёткой; пушки на валах, высовывавшие свои жерла из амбразур, могли обстреливать оба берега реки.

Экипаж остановился, и барон Корф приказал в страшном испуге вылезшему из своей избушки перевозчику везти их к крепости; между тем Пётр Фёдорович оставался в почтительном отдалении, как будто был подчинённым генерала. Перевозчик боязливо поглядел на крепость и хотел было пуститься в объяснения; но мундиры и повторенный резко приказ генерала живо заставили его отказаться от своего намерения. Он отвязал свою лодку, и когда трое путников вошли в неё, она, повинуясь сильным ударам вёсел, пустилась наперерез быстрому течению реки.

Когда лодка причалила к воротам крепости, к их решётке выступил из тёмного сводчатого коридора часовой и, приложив ружьё к плечу, спросил, чего хотят прибывшие.

– Позвать начальника караула!.. Приказ государя, – произнёс барон Корф, и солдат, полуудивлённо, полунедоверчиво поглядел на посетителей, появление которых было настоящим событием для глухой, отдалённой от города крепости, повернулся и пошёл внутрь последней.

Несколько минут спустя, во время которых Пётр Фёдорович, казалось, был в столь же напряжённом волнении, как и Бломштедт, под сводчатым коридором послышались шаги. К решётке подошёл комендант крепости, генерал Мельгунов, строгий на вид человек, лет под шестьдесят, с мрачным взглядом небольших глаз, густыми седыми усами и морщинистым лицом. Увидев генерал-адъютантский мундир, он отдал честь и произнёс:

– Вы велели позвать меня; я пришёл узнать ваши желания. Но да будет вам известно, что никто не имеет права вступить в крепость без личного приказа его императорского величества.

– Вот этот приказ, – сказал Корф, вынимая из кармана подписанную императором пред отъездом бумагу и через решётку подавая её коменданту.

Тот внимательно исследовал почерк и подпись и сказал:

– Приказ в порядке, входите! Согласно приказу его императорского величества я проведу вас к узнику.

Пётр Фёдорович следовал за бароном Корфом, шедшим впереди по тёмному, сырому коридору. Когда следом вышел и Бломштедт, солдат опустил за ними решётку, и комендант снова запер её на замок. Когда они прошли сводчатый коридор, проделанный в валу (этот коридор имел 20 футов в длину), они очутились в круглом дворе, на котором помещались казармы солдат и жилище коменданта и на котором можно было видеть лишь голубое небо над головой и ничего больше.

При их входе во двор несколько офицеров поднялись со скамей, а из окон удивлённо выглянули солдаты; но все эти лица, видевшие лишь мрачные валы да маленький кусочек неба над ними, казались столь же мрачными, серьёзными и грозными, как всё вокруг.

Пётр Фёдорович прикрыл лицо платком и боязливо поглядывал на грозные стены и мрачные лица. Офицеры на дворе отдавали честь генерал-адъютанту, но его спутников едва удостаивали равнодушными взорами. Комендант открыл обитую железом дверь, помещавшуюся в особом флигеле казарм, и повёл троих незнакомцев по выложенной гранитом лестнице, а затем по совершенно тёмному коридору; около одной из дверей, выходящих в коридор, он остановился, сунул в замочную скважину ключ и коротко, официальным тоном произнёс:

– Узник здесь.

– Откройте! – приказал Корф. – Обождите нас здесь.

Комендант открыл дверь и отступил затем в сторону, давая возможность посетителям войти в камеру.

Корф пошёл впереди, но Пётр Фёдорович был, казалось, охвачен таким живым беспокойством и волнением, что чуть не прижал генерала к косяку и ступил на порог одновременно с ним.

Комната, в которую они вошли, была большим четырёхугольным помещением; её пол был вымощен каменными плитами. Против двери находились два больших окна; но их стёкла были закрашены снаружи белой краской, так что через них нельзя было заглянуть на двор; свет, падавший через эти окна, был печален и смутен. Вдоль одной из боковых стен помещалась широкая кровать из резного дуба, рядом с ней умывальник, а посреди комнаты большой дубовый стол; по стенам было расставлено четыре-пять стульев. Вот и вся меблировка комнаты, воздух в которой был душный и спёртый.

На одном из стульев возле стола посреди комнаты сидел в форме сержанта русской армии старик с седыми усами и бородой. Его изборождённое морщинами лицо было обветрено и красно той краснотой, которая появляется благодаря пристрастию к спиртным напиткам. Он сидел, опёршись руками о колена, и смотрел вперёд, с выражением участия в своих чёрных сверкающих глазах, на необычайно высокого, стройного и крепко сложённого молодого человека.

Этот молодой человек был одет в старинный русский костюм тёмно-синего бархата. Его осанка была благородная, рыцарская; лицо имело благородные классические очертания. Это лицо было прекрасно, но выражало детскость, не отвечавшую возрасту этого гиганта; ему, судя по сложению и росту, должно было быть не меньше 21–22 лет от роду. На его лоб падали тёмные локоны редкой густоты и мягкости, брови изгибались правильными дугами над большими глазами; лицо отличалось какой-то особой бледностью, которая появляется обыкновенно у больных или узников, принуждённых проводить всё своё время в закрытом помещении.

Узник стоял посреди комнаты, выпрямившись во весь рост и подняв обе руки кверху; на его губах играла мягкая улыбка десятилетнего ребёнка; его взоры были подняты к сводчатому потолку комнаты.

Когда тяжёлая дверь, скрипя, растворилась, старик, увидев мундиры входящих, поднялся и, вытянувшись в струнку, боязливо остановился у своего стула, вглядываясь в незнакомые лица; но юноша не изменил своей позы и тихо, не отводя от потолка своих восторженных взоров, говорил:

– Тише, тише, отец Филарет, архангел Гавриил здесь, он говорит со мной; его лицо сияет радостнее, чем когда-либо прежде; Надежда, моя дорогая Надежда покоится на его руках. Она улыбается мне и кланяется так нежно и приветливо, как кланялась некогда, в то время когда она была ещё на земле и рассказывала мне о чудесах святых, пока злые разбойники не увели меня сюда, где у меня стало ещё меньше воздуха и света и где я ещё реже вижу небо.

Барон Корф и Бломштедт смотрели, глубоко тронутые на прекрасного юношу, благородная фигура которого напоминала собой старые сказания, в то время как с его губ срывались тихие жалобы на недостаток воздуха и света.

Император страшно побледнел; он покачнулся и положил свою руку на руку Корфа, как бы нуждаясь в опоре.

– Это – не отец Филарет, – сказал старый сержант, – это – чужие офицеры, которым ты должен поклониться.

Юноша медленно опустил взор вниз, как бы с усилием отрываясь от какого-то дорогого его сердцу видения, и спросил:

– Это – не отец Филарет? Кто же это такой, кто пожелал посетить меня в моём одиночестве?

Он как бы со страшным напряжением всех своих сил отвёл взор от видения, которое наблюдал, и взглянул на троих людей, вошедших в его темницу. Его лицо исказилось страхом, он уставился на них взором расширившихся от ужаса глаз и, вытянув вперёд руки, отступил назад до стены.

– Боже мой, Боже мой! – простонал он. – Разбойники! Они пришли, чтобы увести меня снова в ещё более страшную темницу!..

Барон Корф подошёл к нему ближе.

– Не бойся, Иоанн Антонович, мы пришли не для того, чтобы причинить тебе зло; мы пришли по поручению императора, чтобы улучшить твою участь, узнать твои желания и исполнить их.