А. Сахаров (редактор) - Петр III

• Название: Петр III
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

За 186 дней своего царствования Пётр III издал 192 указа, из них указы о дворянской вольности, отмене Тайной канцелярии и прекращении преследований иноверцев свидетельствовали о незлобивом характере правителя. Но воспоминания современников о Петре противоречивы, по-разному изображён «третий император» и авторами этой книги. Кульминацией каждого повествования является «трагедия в Ропше» – убийство императора и предшествующие этому драматические события дворцового переворота 1762 года.

В данный том вошли следующие произведения:

Г. Самаров «На троне великого деда»

Э. М. Скобелев «Свидетель»

---

– Отлично! Поручик выполнил ваш приказ; пусть же теперь он вернётся к своему караулу и ждёт там смены.

Орлову бросилась вся кровь в лицо, но он не дрогнул ни одним мускулом своего атлетического тела; он быстро, по-военному повернулся налево кругом и гулкими шагами прошёл через ряды придворных по направлению к передней императрицы.

Пётр Фёдорович окинул толпившихся вокруг него придворных гордым, строгим взглядом и сказал:

– Став с сегодняшнего дня императором России, я всё-таки не могу забыть, что был пред этим герцогом Голштинским, герцогу Голштинскому тоже подобают свои почести. Алексей Григорьевич, – обратился он к стоявшему совсем близко от него фельдмаршалу графу Разумовскому, – с сегодняшнего дня мой голштинский полк должен разделять вместе с императорской гвардией несение почётного караула во дворце; мои подданные из Германии имеют такое же право находиться возле своего герцога, как и русские возле своего императора.

Чело фельдмаршала подёрнулось облаком неудовольствия, он молча поклонился; в кругу прочих сановников поднялся тихий ропот; но приказ императора был выражен ясно и определённо; притом Пётр Фёдорович только что так несомненно доказал свои заботы о русской империи путём обнародования горячо приветствованных указов, что неприятное впечатление, вызванное уравнением чуждых и мало любимых немецких войск с русскими, скоро миновало, и прежнее весёлое и радостно возбуждённое настроение снова воцарилась в обществе, когда высокие особы начали обходить всех, обращаясь к каждому с милостивыми словами.

Через некоторое время Петра Фёдоровича поразила какая-то внезапная мысль, он подозвал Гудовича и сказал ему:

– Тут есть один голштинский дворянин, барон фон Бломштедт; велите тотчас же сыскать его и привести в мой кабинет. Обедать я буду у себя, а ужинать со всем двором в большом зале.

– А какой адрес барона, ваше величество? – спросил Гудович.

– Спросите у графа Шувалова, – с насмешливой улыбкой заметил Пётр Фёдорович, – он должен знать его, так как до сих пор он был всеведущ; таким образом Тайная канцелярия сослужит последнюю свою службу, найдя мне моего друга и соотечественника.

Действительно, граф Шувалов тотчас же известил о пребывании молодого человека в гостинице Евреинова, и Гудович отрядил ординарца, чтобы привезти Бломштедта.

Пётр Фёдорович ещё раз обошёл присутствующих, затем предложил императрице руку, чтобы проводить её в её покои. Когда камергеры и статс-дамы стали проходить пред императорской четой, взгляд Петра Фёдоровича упал на графиню Елизавету Воронцову. Собираясь уже проводить императрицу, он вдруг остановился и сказал:

– Я изгладил из вашей памяти всё зло, какое некогда было причинено великому князю; но я не должен забывать те услуги, которые были оказаны императору. При составлении указов, изданных мною сегодня на благо всего государства, граф Михаил Илларионович Воронцов был моим советчиком; в благодарность за это я хочу почтить моего канцлера и назначаю его племянницу, графиню Елизавету Романовну, первой статс-дамой.

Граф Воронцов подошёл и радостно поблагодарил; графиня Елизавета Романовна, стоявшая в отдалении среди младших статс-дам, приблизилась, сияя гордой радостью, и, склонившись пред императрицей, окинула её взглядом, полным насмешливого торжества. Императрица не проявила ни малейшего впечатления, а просто сказала:

– Я рада, графиня, что заслуги вашего дяди так достойно вознаграждаются в вашем лице милостью императора.

Она протянула графине руку, и когда та наклонилась ещё ниже и приложилась губами к руке своей повелительницы в благодарность за милость, оказанную ей пред всем двором, в её глазах блеснул на мгновение луч удовлетворённой гордости, между тем как Пётр Фёдорович покраснел и закусил губы.

Графиня заняла подобающее ей почётное место непосредственно пред императрицей, и затем их величества двинулись из зала, сопровождаемые восторженными возгласами всех присутствовавших. В первой передней они расстались и отпустили свою свиту.

Направляясь в спальню через свой салон, Екатерина Алексеевна встретила там Григория Орлова, который, быстро закрыв за нею дверь, вплотную подошёл к ней и сказал:

– Сегодняшний день должен быть отмщён; моя государыня унижена, но ей принадлежат моё сердце и моя рука, сердце у меня хорошее, а рука достаточно сильна, чтобы бороться с глупцами и трусами, моя рука высоко над всеми поднимет тебя, моя повелительница!

Могучими руками он обнял императрицу и прижал к своей широкой груди, горячо целуя её уста, а затем выбежал, стал у дверей вместе со своим караулом и, как приказал император, стал ждать смены.

В своей комнате Екатерина Алексеевна застала княгиню Дашкову, с нетерпением ожидавшую её, и рассказала своей подруге обо всём происшедшем. Княгиня слушала её, кипя гневом, затем стала на колена пред Екатериной Алексеевной, поцеловала её руку и сказала:

– Так, значит, будем вести борьбу; я даже рада этому, так как моя душа не создана для тихой покорности. Надейтесь на меня, ваше императорское величество, одна только ваша рука достойна держать скипетр России, и он будет в ваших руках, за это я ручаюсь вам!

Екатерина Алексеевна задумчиво смотрела на возбуждённое лицо молодой женщины и думала о том, что император, так унизивший её, имеет в своём распоряжении всё войско и все силы русского государства, она чувствовала, что дело идёт не только о борьбе за власть, но также о борьбе за её жизнь. А между тем кто подбадривал её, кто обещал свою помощь? Незначительный, бедный молодой офицер и женщина, по своему виду похожая почти на ребёнка. На что можно было надеяться при такой неравной борьбе и чем могла она кончиться, как не её низвержением, бесчестьем и, быть может, даже заточением, подобно тому что выпало па долю несчастной регентши Анны Леопольдовны и её супруга, герцога Брауншвейгского. При этой мысли сердце Екатерины Алексеевны сжалось, и, закрыв лицо руками, она громко разрыдалась. Княгиня Дашкова обняла её и мужественными словами старалась снова оживить её надежды.

Не успел Пётр Фёдорович возвратиться в свою комнату, как к нему ввели молодого барона Бломштедта, который поспешно приблизился к императору и поцеловал протянутую ему руку. Но когда он хотел заговорить, Пётр Фёдорович поспешно прервал его и сказал:

– Остановитесь, барон! Двойное поздравление приносит несчастье… Вы уже приветствовали меня как императора, вы первый пожелали мне счастья, и ваше пожелание исполнилось; я этого не забыл. Вы будете первый из моих голштинских подданных, которому я дарую свою милость, получив возможность быть милостивым. Если у вас есть просьба, пожалуйста, изложите её!

Гордая радость наполнила сердце молодого человека, он хотел было ответить, что ему ничего не нужно, что милость к нему его императорского величества превосходит все желания его души; но тут он вспомнил о цели своего путешествия в Петербург. Ему живо представились нежное личико Доры и её доверчивые глазки, устремлённые на него с надеждой и ожиданием. Он вздохнул, грусть и стыд выразились на его лице.

– Ну, – улыбаясь, сказал Пётр Фёдорович, – неужели ваши желания настолько чрезвычайны, что вы сомневаетесь, в состоянии ли исполнить их российский император?

Ещё минуту медлил барон Бломштедт; но образ его юной возлюбленной рисовался ему всё живее, её глаза, казалось, смотрели на него всё убедительнее. И добрые, благородные порывы души заговорили в нём ещё сильнее; боясь даже продолжать эту борьбу с самим собою, он быстро заговорил.

– Просьба и желания, которые я ношу в своём сердце, относятся не к российскому императору, а только к моему всемилостивейшему герцогу.

– Тем хуже для вас, – заметил Пётр Фёдорович, добродушно улыбаясь, – ваш герцог – не более как бедный князёк, который сам должен просить у русского императора. Однако говорите, что может сделать для вас герцог, который до сих пор для себя ничего не мог сделать.

– Я прошу не для себя, ваше императорское величество, – произнёс Бломштедт, – я пришёл просить правосудия для одного бедного, несчастного человека, у которого отняли честь, который болен душой и телом вследствие долгого заточения и тяжести позора, лёгшего на него. Я пришёл просить ваше императорское величество ещё раз рассмотреть дело несчастного Элендсгейма, и вы увидите, что он обвинён неправильно, что он безупречен.

Мрачно сдвинулись брови императора, и он возразил:

– Элендсгейм обманывал меня и несправедливо удерживал доходы моей страны, в то время когда я чрезвычайно нуждался в них!

– Его оклеветали, – воскликнул Бломштедт. – Расследуйте, ваше величество, ещё раз, и вы убедитесь в его невиновности.

– Ведь он освобождён, – сказал Пётр Фёдорович, – я приказал выпустить его из тюрьмы, разве это не исполнено?