А. Сахаров (редактор) - Петр III

• Название: Петр III
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-060-8

За 186 дней своего царствования Пётр III издал 192 указа, из них указы о дворянской вольности, отмене Тайной канцелярии и прекращении преследований иноверцев свидетельствовали о незлобивом характере правителя. Но воспоминания современников о Петре противоречивы, по-разному изображён «третий император» и авторами этой книги. Кульминацией каждого повествования является «трагедия в Ропше» – убийство императора и предшествующие этому драматические события дворцового переворота 1762 года.

В данный том вошли следующие произведения:

Г. Самаров «На троне великого деда»

Э. М. Скобелев «Свидетель»

---

– А что стряслось с ним, какая беда? – Я чуть было не вскрикнул от поразившей меня вести. – Я знаком с его племянником: мы вместе добирались из Кенигсберга в Петербург. Впрочем, с тех пор я почти и не виделся с ним, хотя, помню, обещался навещать.

– Навести его, навести, – ухмыльнулся господин Хольберг. – Преопаснейший то был человек! Тоже из янычар, только попронырливей и порезвее. Неделю назад его заарестовали, и ныне заточён он в тюремный каземат Петропавловской крепости яко злейший государственный преступник! Найдены улики его поджигательских замыслов. Умышлял умертвить государя и помощию немногих своих споспешников посадить на престол слабоумного Иоанна.

О Боже всемилосердный среди коварных людей, позабывших и самое имя твоё! Кто соприкоснулся с тайнами высшей власти, навсегда отравлен ядом жестокости и змеиных побуждений! Многое говорилось в народе о сём несчастном правнуке Петра, угодившем в императоры тотчас после рождения, дабы провести в одиночных камерах детство, отрочество и юность свою!

Правили за Иоанна то Анна Леопольдовна, бессердечная мать его, то изверг Бирон. Говаривали, что Иоанн Антонович давно удушен или отравлен, и под его именем содержится в заточении совсем другой человек…

В голове моей пекучий огнь полыхал. «О, много, много терпеливых мудрецов должен вспитать печенью своей русский народ, чтобы суметь наконец защититься от пагубы, творимой находниками!»

Не верил, не мог поверить я, чтобы честнейший дворянин, безупречнейший офицер, каковым был господин Изотов, прельстился мыслию об убиении государя, хотя, верно, и тосковал немало о пагубности его воздействия на российские нравы! Нет, масонские братья нарочно придумали государственного преступника, метя сокрушить тем бедного князя Матвеева и направить помыслы государя по ложному пути.

– Будет благополезно и целесообразно, коли ты, друг мой, в самом деле посетишь Изотова и доставишь о том кое-какую весть государю. Сие ещё более укрепит твою репутацию… Кстати, тебе нелишне посетить вместе с государем и узилище слабоумного Иоанна. И тут мог бы ты шепнуть кое-что не без пользы для наших дальних замыслов. Пётр Фёдорович как раз собирается предпринять тайное свидание с узником, дабы окончательно распорядиться о его судьбе. Мы устроим, что и ты будешь в числе свиты…

Гнусный изверг наставлял меня, как вернее погубить беззащитную жертву! Он был уверен, что и я сделался змием в масонском гнездилище…

– А что же князь Матвеев, – спросил я, – ужели удалось ему отвертеться?

– Пока удалось, – с досадою проговорил камергер. – Выскользнул из рук, собачий янычар, а ведь висел уже на крючке. Государь неровен, часто забывает о внушениях или, как ребёнок, противится оным. Совсем размягчился у него ум… А князь Матвеев хитёр! Хитёр, бестия! И умён, как случаются умны иные в бескрайнем российском пространстве. Нам бы такового в Орден – готовый наместник для провинции. Но вот же не даётся. К вину равнодушен, женщин сторонится, умножением богатств не увлечён и так обошёл кругом государя, что тот жалует князя особным вниманием и покровительством. Даже сочувствует ему за племянника…

«Бедный Василь Васильич, – думал я, – свижусь ли ещё с тобою? Устоишь ли ты под напором клеветы и наговоров?..»

– Сие следует мимо мыслей моих, – перебил я камергера с грустию. – Занимает меня, смогу ли я один справиться с доверенным мне приказом? Будут ли мне вспомощники и каково моё положение в рассуждении их?

Камергер уклонился от ответа на очень важный для меня вопрос: раскрывая перед государем заговор, я хотел указать тотчас и на круг его участников, дабы проще было обезвредить их.

– Ужели трусишь? – поднял брови камергер. – Всё что угодно я могу ожидать от тебя, кроме трусости… Мы усилим нажим на государя, так что, возможно, твоего личного участия и не потребуется. Однако нужно, чтобы всё было готово…

Вечером господин Хольберг повёз меня на бал, устроенный французским полномочным министром бароном де Брешелем по случаю отъезда из Петербурга.

– Отношения российского двора с Францией сильно поколеблены, – наставлял меня господин Хольберг. – Братья в Париже стараются не допустить до полного разрыва. Мы тоже готовим кое-какие реверансы. Здесь непременно появится фаворитка государя. Я представлю тебя покороче. Как знать, не понадобится ли тебе потом её помощь. Едва заиграет музыка, графиню пригласит танцевать пианый офицер из числа французов. Ты решительно уймёшь дерзкого нахала и тем подольстишься к графине. Ни в коем случае, однако, не выдавай себя: женщины непостоянны, и лучше всего пользоваться ими, не вовлекая в сердцевину замыслов…

За свою жизнь я бывал на балах только у наших соседей, деревенских помещиков, и немало беспокоился, смогу ли держать себя так, как того требовал свет, в душе негодуя на себя за слабость подражать свету. Но поелику тут примешивались высшие виды, я не позволил себе смущаться и перед выездом попросил камергера показать мне все фигуры бывших в обыкновении танцев.

Едва мы появились в зале небольшого, но роскошно убранного дома, камергер представил меня статс-даме княгине Анне Львовне Трубецкой и куда-то исчез. Признаюсь, меня тяготила беседа с княгинею, хотелось тихо посидеть в углу залы, не пряча глаза и уши, но и не напрягаясь попусту.

– Какая духота, ваше сиятельство, – заметил я княгине, – а ведь тут ещё не набралось, полагаю, и половины званых гостей.

– Разве то духота? – отозвалась княгиня, немолодая уже дама, чиркая взглядом направо и налево, тогда как лицо её сохраняло милую улыбку и голос был наполнен доброжелательством и самоуверенностью. – Вот в Англии духота так духота. Семь недель кряду продолжаются уже великие жары.

– Неужели семь? – подавляя зевоту, удивился я, примечая, как по винтовой лесенке поднимаются уже наверх музыканты, волоча за собой свои орудия. – Семь недель, говорите вы?

– И, сударь, – продолжала статс-дама, глядя будто сквозь меня. – От таковых жар в Лондонском уезде померло уже до пяти тысяч народу. Представляете, как взволновалось тамошнее общество? Все стали думать, что произошло заражение воздуха, и некий герцог, имени не упомню, обратился к учёным с настоятельной просьбою исследовать сие обстоятельство учёными способами.

– Необыкновенная находчивость, ваше сиятельство!

– Извольте мне верить, я получила сведения от капитана англицкого корабля, только вчера бросившего якорь в Кронштадте. Учёные проделали разные опыты. Пускали на воздух бумажных змеев, подвязывая к оным по кусочку свежего мяса.

– Подумать, как хитро измыслили англичане!

– По прошествии некоторого времени учёные опускали змеев. Однако мясо столь же свеже нашлося, что и прежде, из чего было заключено, что причиною мора никак не может быть заражение воздуха.

– Интересно, – сказал я. – Знают ли о сём знаменательном происшествии российские учёные?

– Не ведаю, – отвечала статс-дама и, вдруг оживившись, промолвила: – Сударь, к нам изволит шествовать её сиятельство камер-фрейлина графиня Елисавета Романовна Воронцова!

В прах разряженная фаворитка императора, которую молва яростно обличала в природной глупости, важно и грациозно проплыла по зале. Сопровождал её господин Хольберг.

– Позвольте представить! – Камергер забежал вперёд графини. – Один из доблестнейших российских офицеров, ныне состоящий при особе его величества!

Графиня, приблизясь, смотрела на меня своими кукольными глазами, не то улыбаясь, не то силясь улыбнуться, и наконец произнесла мягким голосом:

– Мы, кажется, знакомы. Каков бы ни был офицер, важно, чтобы он исправно служил государю.

Я отвесил глубокий поклон и поцеловал протянутую мне руку.

– Служа государю, мы служим прежде всего отечеству!

– Каков молодец! – воскликнул камергер. – Сей не покривит душою, не покривит!

– А ты помолчи, пудреный парик, посконная холстина! – довольно резко оборвала камергера княгиня Трубецкая. – Так привыкли здесь к лести, что теперь кто не польстит, почти уж непременно дерзкий человек.

Я не ожидал таковых слов от Трубецкой.

– Прекрасно сказано, – похвалила графиня Воронцова. – Вот уж поистине никогда не знаешь, кто тебе лжёт, кто говорит правду!

Камергер будто сник, поклонился, угодливо смеясь, и, отступив назад, затерялся среди гостей.

«А не играет ли свою роль и сия статс-дама?» – подумал я, оставшись наедине с графинею.

– Ничего не принимайте близко к сердцу, – сказала Воронцова, опахиваясь шёлковым веером. – Похвальнее снисходительствовать порокам, нежели тщиться исправлять нравы.

Мнение было весьма спорным. Я знал, что графиня восхищает государя более всего своею невозмутимостью, покладистостью и материнскою о нём заботою, но подлинно не ведал, что мне ответить. Тут подошёл к нам французский офицер, имени которого я не запомнил, обратив внимание лишь на то, что он приходился родственником послу де Брешелю.