Наталья Галкина - Сказки для сумасшедших

• Название: Сказки для сумасшедших
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

---

И оказались Мансур с Кайдановским вдвоем против целой банды борцов за закабаленного человечества великие интересы. Сначала никак не мог Мансур решить — как же преградить путь борцам к гробу? А потом вместе поняли: надо дать им его выкрасть, чтобы затем самим выкрасть у них гроб по дороге, отцепив пломбированный вагон поезда, а впоследствии спрятать гроб стеклянный в потаенном месте, в лесу ли дремучем за Брянском, в Саблинских ли пещерах, в пустыне ли за благородной Бухарой, — там поглядим. Главное было — управиться до Москвы, потому как в столицу с большой оказией уже привезли Тадж-Махал, присобачили егок Мавзолею посредством особого тамбура, собаки-зодчие придворные расстарались ого-го какой тамбур спроектировать, и охраны нагнана была полная площадь.

Тут явился им третий помощник: карлик из ларька, продававший студентам краски, кисти, бумагу и прочее обзаведение; карлик вызвался проводить их на станцию Понтонная подземным ходом и поклялся быть им верным товарищем и не покидать их до той поры, пока прекрасная покойница не будет в безопасности, в лесах ли, на горах ли, — пещера предпочтительнее. Карлик снабдил их волшебными предметами: шапочкой с волшебным камнем (если надеть ее задом наперед, становишься невидимым; если повернуть камень, сверкающее голубое граненое яйцо, противник-злодей превращается в каменную статую), детской лошадкой, при произнесении волшебного слова оборачивающейся скакуном, и маленькой мясорубочкой, перемалывающей плохие события.

Выползли они из подземного хода к рельсам, легли в собачьи ящики под вагонами, и двинулся поезд свадебный полнолунной ночью, увозя мертвую невесту к неживому жениху. Над Мансуровым собачьим ящиком играли в карты похитители и сговаривались для полноты жертвоприношения отправить в Елисейские поля всю охрану, заполнившую Красную площадь; речь шла о том, как поаккуратнее произвести взрывы, чтобы не повредить мавзолеев. Впереди была Малая Вишера.

— Пора! — сказал карлик.

Когда карлик во сне Мансура сказал: «Пора!» — Кайдановский отворил дверь в усыпальницу Спящей и зажег свет. Пожалуй, лампы опять горели вполнакала, светя с холодным голубоватым оттенком; может, поэтому Вольнов обвел число в календаре голубым карандашом. В комнате были люди, то есть их подобия или образы, не замечавшие друг друга и самого Кайдановского. Они не отличались прозрачностью и нереальностью привидений; скорее напоминали они студенту человеческую способность представлять себе людей так, словно человек стоит рядом, со всеми своими ужимками, жестикуляцией, мимикой, — одетые, цветные, какие есть; вижу ли я его? видит ли кто из собеседников моих, реальных сиюминутных, представление мое о нем? нет; но вот он — тут, у окна, улыбается, головой кивает.

Женщины — с цветами, в длинных платьях, мужчины — в ставшей театральной одежде начала века. Кайдановскому казалось — в задумавшемся человеке (рукава сюртука чуть короче положенного или руки длиннее?) он узнает Блока. Студент подивился, насколько Блок моложе и непарадней своих хрестоматийных фотографий. Люди ходили, стояли, растворялись, чтобы появиться вновь или уступить место другим. Блок, стоящий в головах, в профиль, поднял глаза и смотрел на стоящую в ногах саркофага пару; посмотрел и Кайдановский. Высокий, очень прямой, преувеличенно юный, нос с горбинкой, хорошо пролепленное скандинавского типа лицо... Вольнов! Рядом с ним, едва доходя ему до плеча, его возлюбленная, с талией осы, длиннющей шеей, маленькой змеиной головою. Блок смотрел в ее ледяные глаза, улыбаясь и растворяясь в вибрирующем воздухе. Исчез и молодой Вольнов со спутницей, люди выходили, входили, а вот и нынешний Вольнов ставит свежие цветы в вазы в нишах. И цветы высыхают на глазах. Кайдановский остался один: все исчезли, все прошли, все прошло.

Тотчас он увидел себя крадущимся между шедшим впереди карликом из ларька и замыкающим Мансуром. У карлика на голове красовалась тюбетейка или феска со сверкающим голубым граненым стразом; у себя в руках Кайдановский с удивлением увидел белую мясорубку; Мансур нес детскую лошадку; у всех троих были озабоченные нахмуренные лица провинциальных актеров из плохой постановки: все трое картинно присели, прячась в пустоте, играя в детскую игру, когда у стеклянного гроба возникла женщина с папиросой, в шляпке с вуалью, с нахмуренной бровкой; она озабоченно разглядывала Спящую, отстукивая по стеклу пальчиком ритм «Марсельезы». Кайдановский догадался: ведь это воображаемая Мансурова Софья Перовская! Не кусочек ли Мансурова сна показывает ему усыпальница в полнолуние? Пока смотрел он на Софью, пропустил момент аннигиляции собственного изображения вкупе с имажами карлика и Мансура, а вот и Софья делась куда-то. Лампы погасли. Воздух светился, фосфоресцировал темно-лиловым сиянием, от которого стало тяжко дышать, пересыхали губы, скрипело на зубах песком, звенело в ушах. И с тихим звоном, вибрируя, переворачиваясь, поплыли в воздухе геометрические фигуры, квадраты, треугольники, многоугольники, ромбы: возникая у стены с нишами, плыли они в его сторону, растворяясь за затылком. У Кайдановского кружилась голова, ему мерещилось уже, что не эти прозрачные линейные анаглифные построения плывут мимо, но он сам несется невесть куда в супрематическом аду, безликом, бесконечном, бескрайнем.

Изображение Спящей начинало двоиться. Одна лежала недвижно в своем гробу хрустальном; другая приоткрывала призрачную крышку, выбиралась наружу, вставала. Вокруг вставшей вспыхнул театральный, лишенный источника свет, нежилое сияние; разместилось небольшое деревце в цвету, напоминающем цвет граната, возникли и песок, и травы, и фиалки; пробежали две странные собаки, напоминавшие борзых. Кайдановский перевел дух, — движение геометрических летяг прекратилось, они исчезли, вибрация воздуха была совершенно иная, деревце иллюзорно-реалистично. Только вставшая тень оставалась блеклой, лишенной подробностей. Бабочки и кузнечики, показательно двигаясь, населяли фрагмент возрожденческого сада. К ногам тени Спящей некто невидимый бросил розу. Студент наклонился, поднял цветок, подал его тени. Изображение тотчас распалось, подобно узору в калейдоскопе, на минуту Кайдановскому померещилось, что его осыпало дождем мелких разноцветных стекол. И сгинуло, все. Спящая Красавица мирно спала вечным сном, комната была пуста,, лампы приобрели обличье вполне тривиальной электроарматуры.

Выбравшись из музея и проходя мимо копий рафаэлевских лоджий, Кайдановский, привлеченный сиянием огромного окна, ведущего во внутренний дворик, подошел и глянул вверх: над колодцем дворика в кольце тумана, грозящего морозом, в метеорологическом нимбе висел совершенный диск солнца мертвых. «Луно, луно, — обратился горе Кайдановский, — камо грядеши? чем искушаеши? почто душу томишь?»

Луна дрейфовала своей траекторною зыбью, быстро смещаясь, не отвечая. На него нашла ночная тоска, он стоял у огромного холодного окна, курил, потирая обожженное Тривией запястье.

Пробегавшая мимо с планшетом аделина спросила кокетливо:

— Кто это у нас тут такой романтичный в лунном сиянье?

— Иди, иди, Офелия, иди в монастырь, — отвечал он, — шевели копытами, нимфа.

— Не слушай ты его, бурсака неучтивого, — возник из-за угла Сидоренко, тащивший на голове бумажный макет некоей дизайнерской одороблы, — пойдем лучше ко мне кофий пить.

— А вдруг я соглашусь?

— Соглашайся, соглашайся, — из-за угла с противоположной стороны появился Юс с вечным ведром воды для мытья кисточек. — Неужели нет ночью других занятий, кроме как проекты свои мусолить? Ба, кого я вижу на фоне фона? Уж не ты ли, Кай, торчишь у окна во тьме с отражением сам-друг, как армейский онанист?

— Где он там, где? — спросил спускающийся с винтовой (штопором) лестницы Кузя. — Мы тебя ищем, Кайдановский, иди помоги, у нас Железный Феликс начал ходить, только леву ножку приволакивает. Уж мы ему и так, и сяк: кто шагает правой? левой! левой! Чихать хотел, железяка с острова Кукуева.

— Не спится вам.

Пробегавшая невидимая аглая пропела:

— «Не спится, няня...»

Тотчас все разбрелись, разбежались, луна ушла, дым табачный рассеялся.

Спящий Мансур отцепил-таки с помощью карлика и Кайдановского пломбированный вагон, отогнал его по старой, заросшей ромашками железнодорожной ветке за поля, за леса, за Саблинские пещеры к придвинувшемуся ради такого случая из просторов Родины чудесной колдовскому озеру Байкал. Люся проснулась и расплакалась во тьме тихо-тихо — ей опять снился сон о любви, любовь переполняла ее, она только не знала, к кому. Покровский, прекрасно поработавший в одиночестве в пустой аудитории, на цыпочках вошел в общежитейскую комнатуху и завалился спать, не раздеваясь.

Переместившись, луна заглянула в окно скульптурной мастерской, где с предыдущей ночи ждала ее толпа благородных рабочих, три спортивных девушки, два борца за правое дело и один слепой музыкант; впрочем, возможно, то был зажмурившийся от лунного света Лель.